Миротворец

— Это глупости. Нужно делать базу не в Курбе-Кале, а в Архуне.

И все глядят на него, как на тихо помешанного. И Фазиль произносит:

— Доктор, я вас очень уважаю, но вы не понимаете, что говорите.

— Я все понимаю, что говорю, — огрызается Эдик. Берет у Фазиля старую армейскую карту района с двухкилометровым разрешением и тычет пальцем.

— Это мы. Это Архун. Попасть туда можно только вдоль берега, по 186 трассе. Трасса перекрыта турками. В Архуне старая советская береговая батарея, тоже занятая турками. Так?

— Так, — отвечает Фазиль.

— Турки не защищают Архун с суши, потому что попасть туда можно только вдоль берега по 186 трассе. Но в горах есть тропа, о которой турки не знают, а если и знают, то забили, проехать там можно только на ишаке или на мотоцикле. Турки держат в Архуне один батальон, потому что с моря его не взять и с трассы не взять тоже, там хорошие укрепления, еще советских времен. Но со стороны гор Архун не укреплен, потому что оттуда нападения не ждут. Там нельзя провести даже легкую технику. Так, стоит блокпост на всякий случай — и все.

— И что? — спрашивает Фазиль.

— Если вы возьмете Архун, то сможете контролировать все побережье отсюда до Дербента. Русские получат возможность подкидывать вам снабжение с моря и не палиться перед мировой общественностью. Накрыть вас с воздуха турки не смогут — эта береговая батарея способна выдержать, по слухам, ядерный удар. Насчет ядерного, может, и врут, но на ракетный обстрел она точно рассчитана. Контролируя побережье, вы сможете хоть по трассе, хоть морем зайти к туркам в голый бок вот здесь и отбить у них Даргинский кряж. Контролируя высоты и эти два перевала, вы зажмете Хадиджан в клещи и отрежете от снабжения. А когда Хадиджан будет ваш — останется только протянуть руку до самой армянской границы. Армяне вас поддержат, им турецкий сапог над Карабахом без надобности. Отсюда и досюда — Свободная Дарго. Что скажете, призраки?

— Скажу, что ты дурак, — Анзор сплюнул. — Ты это место знаешь? Пальцем через горы ходить любой дурак может. А это Кашарский перевал, ты через него ногами пройди зимой. Или как ты хочешь выйти к Архуну?

— Я выйду к Архуну через Кашарский перевал, — сказал Эдик на это. — В летнее время Кашар считается маршрутом третьего уровня сложности, а в зимнее — пятого. Я пройду через него. Я через Памир ходил.

— Помолчи, Анзор, — сказал Фазиль. — Ты предлагал идти на Курбе-Калу, но если мы пойдем на Курбе-Калу, мы погибнем как идиоты. Если же мы пойдем на Архун, мы погибнем как мужчины.

И Фазиль оставил своих раненых в селах неподалеку от границы, а сам отправился на Кашар.

И когда меня спрашивают, как так вышло, что я поперлась на Кашар с этими отморозками, я отвечаю: вышло так потому, что ради любви люди творят всякую хуйню, а Эдька Лаврентьев, хоть и голубой, как ликёр Блю Кюрасао, обладал какой-то такой харизмой, за которую ему прощали и раздербаненные галстуки начальства, и самогонный аппарат в полевой лаборатории, и многое другое.

Под Кашарским перевалом была старая советская турбаза, на которой мы бросили весь транспорт, потому что в снегах Кашара он увяз бы неизбежно. Там же хотели бросить меня и двух мальчиков, но Эдик был против. Мы не выжили бы в этой развалине, а идти нам оттуда уже было некуда.

— Зачем нам русская шлюха? — плевался одноглазый моджахед по имени Мага. — Я ее на плечах не понесу, когда она охромеет!

— Она мой анестезиолог, — сказал Эдик, — и она пойдет с нами. Я не брошу ее здесь. Когда вы возьмете Архун, кто-то должен будет выковыривать пули из ваших кишок, и кто мне будет ассистировать? Ты?

— А мальчишки? — сипел в прокуренную бороду Мага. — Зачем нам мальчишки?

— Нам некуда идти, — сказал один из мальчиков.

— Мы будем сражаться, — сказал второй. — У нас есть оружие.

Фазиль приструнил Магу, а Эдику сказал:

— Следи за ними сам. Никто не будет ради них возвращаться.

Но возвращаться ради нас не пришлось. Я умела ходить по горам, и мальчики тоже. В снежной каше, где смешалось небо с землей, беззвучно стеная под весом рюкзаков и оружия, на деревянных ногах, которые уже и болеть перестали — верней, боль ощущалась уже просто как толчки в бедренный сустав, — мы все-таки шли, держась проторенной тропки за впереди идущим, и когда поднялись на перевал, оказалось, что среди нас не хватает одного — горластого Маги.

Скажу честно: я слишком устала даже для злорадства. Мальчики рядом со мной — Фархад и Давид — переглянулись и улыбнулись. Глаза Давида сверкнули из-под ветрозащитной маски, и чем-то его взгляд мне показался знакомым. Но я слишком устала, чтобы задумываться. Предстоял еще спуск. Я видела облака под собой, видела, как в них отражается солнце, — там, над закатным склоном, что мы оставили за спиной. Впереди, на востоке, простиралась долина, и я, дрожа всем телом, смотрела туда, где кончалась линия снегов. Мы могли пережить лишь один ночлег в снегу, и нужно было торопиться.

И тут я услышала голос Фазиля:

— Ты куда?

— Я вернусь за Магой, — сказал Эдик.

— Ты сдурел? — удивился Анзор. — У нас времени нет!

— Руслан сказал, что видел его меньше часа назад. Он не мог отстать слишком сильно.

— Слушай, доктор, — Анзор подтащил к себе Эдика за грудки, — если он застрял там в снегу, значит, так рассудил Аллах, да будет благословенно Его имя.

— Я рассудил иначе, — Эдик высвободился из захвата и зашагал обратно по склону вниз.

Меня не было с ним на этом пути, но я уже прошла через белый кошмар Кашара и знала, каково ему возвращаться туда. Мои ноги болели так же, как и его. Мое лицо было обморожено, как и его. И я не нашла бы в себе сил вернуться за таким человеком, как Мага, а он нашел. И когда меня спрашивают, как так вышло, что Фазиль Хуссейнов слушался маленького тощего русского, как своего отца, — я отвечаю: вышло так потому, что Эдька мог вернуться в снега даже за таким барахлом, как Магомед Хурсалиев.

Все, на что спромоглась я, — это ждать их на перевале, не спускаясь вниз, за линию снегов, куда мое сердце стремилось вприпрыжку. Мне оставили керосинку с топливом, медикаменты и несколько одеял. Давид и Фархад остались ждать со мной.

Мы топили снег, чтобы встретить Эдика (и, если Эдику сильно повезет, Магу) горячим питьем. И чтобы согреваться изнутри самим. Топлива было на два часа, если расходовать экономно. Через два часа пришлось бы уходить вниз.

Через час послышались шаги, но это был не Эдик. К нам возвращался кто-то из парней Фазиля, спустившихся раньше. Я не узнавала его в темноте и ветрозащитной маске, но когда он приблизился и снял балаклаву, я увидела, что это Алихан, троюродный брат Фазиля, миловидный чернявый мужик лет тридцати.

— Никого? — спросил он.

— Никого, — ответила я как в мультике про Золотую Антилопу, и нам обоим от этого стало смешно.

— Зачем вы, русские, пошли с нами? — спросил Алихан.

— Эдику не нравится, когда стреляют в мужчин, но калечат девочек. Мне тоже, — я не стала объяснять Алихану, что я не русская, а украинка.

— Ты думаешь, от того, что вы пойдете с нами, будут меньше калечить девочек?

Я не знала, что ответить. По правде говоря, я не думала, что, если война продолжится, то девочек искалечат меньше. Возможно, для женщин и других некомбатантов Дарго лучше бы граната попала тогда в джип Фазиля, а не в армянскую «шестерку». Но не могла же я сказать Алихану, что мой друг Эдик, голубой, как юбка Сейлор Мун, влюблен в Фазиля, а я влюблена в голубого Эдика.

Он бы, мягко говоря, не понял.

— Ты сильно его любишь? — спросил Алихан.

— С чего ты взял, что я его люблю?

— Ай, что за вопрос? Зачем женщина идет на чужую войну, если не за мужчиной? Зачем она идет в снега?

Давид почему-то фыркнул.

— Сиди тихо, ты, мальчишка, — нахмурился Алихан. — Что ты об этом знаешь?

— Ничего, — шепотом ответил Давид и протянул Алихану крышку термоса, наполненную горячим чаем.

— Я его люблю, Алихан, — сказала я. — Но, пожалуй, не так, как ты думаешь. Он мой друг.