Синдром пьяного сердца

В поисках тишины и гармонии он подался к чукчам и к оленям, в самую что ни на есть заполярную тундру, где лежит среди снегов чудесный город Сургут.

Там и пребывал до последнего времени. А на каверзные вопросы слишком дотошных приятелей отвечал в своей обычной манере, с неизменным из-под бороды смешком, что приехал он на самый край севера, в Заполярье, разводить морозостойких евреев.

Изредка объявлялся в столице.

Однажды позвонил с центрального аэровокзала и попросил срочно подъехать: у него, видишь ли, ко мне неотложное дело, а до отлета полчаса...

Схватив такси, я прилетел к нему, а он поволок меня в багажное отделение и заставил тащить вместе с ним до выхода на летное поле четыре чемодана с мясом, в каждом по теленку...

Торопливо распрощался, прокричав на ходу, что премного мне благодарен за помощь, а уж потолковать, да по душам, видимо, не удастся... Он все напишет в письме!

Я прощал Шерману подобные шалости, понимая, что северный хлебушек не так легок, как нам представляется. Да и дорогостоящие наезды в столицу за мороженым мясом для богатеньких нефтяных начальничков, закупки оптом по рупь шестьдесят за килограмм в вонючих подвалах московских гастрономов - не самое подходящее занятие для очеркиста.

Впрочем, полагаю, что и сейчас, когда культура не в почете, многие из нашего литературно-го цеха захотели бы, наверное, заняться хоть таким ремеслом.

Была и еще одна занятная встреча, в свердловском аэропорту, где застрял я однажды из-за непогоды, на пути из Москвы в Иркутск. Бессмысленно болтался по холодному ночному аэро-порту, пока в каком-то дальнем полутемном углу не наткнулся на рекламный щит здешней парикмахерской и там в разделе "Бороды" узрел знакомую физиономию Шермана.

Ошибки быть не могло, такая борода существовала в одном экземпляре на всю Сибирь!

Мне даже почудилось, что за спиной прозвучало привычно-утробное: гхы, гхы, гхы...

Эта встреча настолько меня развлекла, что пропали и нетерпение, и злость на Аэрофлот, накопившиеся за долгое время, а время ожидания, не столь уж долгое, как казалось вначале, скрасило лицезрение родной физиономии.

"Шерман, Шерман, каналья ты этакая, - произносил я, - наконец-то пробил ты путь к славе своей знаменитой бородой!"

И далее, уж совсем по-современному: "Стригите бороды, как это делает наш замечательный современник Шерман!"

Может, я преувеличиваю и мои словеса были не таковы, но произносились они с истинным восхищением, ибо я узнавал и в этом поступке героя нашего времени Женю Шермана.

В жизни же, как я и полагал, все было элементарно. Случилось, маялся мой дружок без выпивки, забрел с горя в здешнее фотоателье и согласился на съемку столь редкой и колоритной северной бороды за какую-то трешку...

Многие парикмахерские Урала и Сибири украсила тогда борода Шермана, и не было, говорят, отбоя от желавших его с такой честью поздравить. А я подумал, что народ наш и впрямь велик, если прочувствовал главную причину: не на что было человеку выпить.

Была у Шермана одна слабость, некоторый род клептомании, которую я не смог ему до конца простить. Это нас надолго развело.

Но однажды, случилось, в Москве, в Доме литераторов, столкнулись лицом к лицу возле раздевалки, он сам ко мне подошел и негромко предложил, пригибая голову, как перед ударом: "Может, посидим... - Помолчав, добавил: У меня сын, понимаешь ли... умер..."

Ну а самая последняя встреча была в Пицунде, на семинаре российских очеркистов. Круг, как говорят, замкнулся. Мы были в возрасте Буковского, или, по крайней мере, такими видели нас наши семинаристы.

Работали мы с Шерманом в одной группе. Народец подобрался в основном из провинции, зубастый, тертый, пишущий, с ними было любопытно общаться. Вспомнили незабвенной памяти Константина Ивановича, который из своего заоблачного далека, наверное бы, порадовался, что болельщиков за судьбу России не поубавилось.

Надо сказать, что новая литературная поросль не только крепко работала пером, но и пила не хуже нас, разве что не было у них своего фирменного напитка "шерман-бренди", а была мутнова-тая, домашнего изготовления виноградная водка, чача, купленная с рук, из-под полы, на здешнем грязном базарчике.

А потом был прощальный вечер, разъезд, и молодые таланты так же дружно кого-то поколо-тили за бездарность, но более за стукачество, которое на нашей любимой сторонке, как видно, тоже из категорий вечных.

Шерман же не то чтобы порицал такие действия, но и не одобрял их, как, впрочем, и шумных компаний; рядом с горластыми семинаристами он показался мне на удивление тихим, почти благостным. Вина не пил, а более посиживал, вслушиваясь в бурные споры, и вдруг, в самый разгар застолий, засыпал.

Мы разъехались, прошли годы, и однажды раздался звонок из Сургута. Я услышал хрипло-ватый голос Шермана, он кричал в трубку: "Объясни, пожалуйста, что там у вас происходит? - И далее уже негромко, но так тоскливо, что за сердце взяло: - А что с нами со всеми будет?"

Времена наступали и впрямь крутые, шел девяносто первый год, и никто не мог бы тогда сказать, что же с нами со всеми будет.

Впрочем, как и ныне... И как всегда.

Но я сейчас о Шермане. Ведь спрашивал-то не какой-нибудь Алексей П., судьба которого зависела от расположения звезд высшего руководства, спрашивал тот самый Шерман, который не посчитал за дерзость плыть всю жизнь "Под стальным парусом"... Бузотер и бунтарь... Время которого, судя по всему, только наступало.

И в пору спросить: был ли Шерман, может, его и не было?!

Был, был Шерман.

Поэтому и рассказываю.

А исчез он из жизни незаметно, ни одна газетка не упомянула о его кончине. Да и я, каюсь, узнал об этом из последних, где-то на улице, на ходу, от малознакомого человека... Что вот-де Ананьев... Ну, который Шерман... умер... От чего? Право, не знаю. Может, от сердца? Он ведь вон как пил!..

От сердца... Может быть. Не от пьянства. Его сердце стучало сильней, чем у нас, оно работа-ло на износ.

А до меня дошли шуточные стихи, которые он посвятил сам себе в день рождения... И можно узнать по ним старого Шермана, хотя сам себя он прозывает Ананьевым, видимо, привык:

Волосы выцвели, яйца висят,

Женьке Ананьеву - уже шестьдесят...

Я по-аптекарски накапал себе в импровизированную рюмочку-колпачок, куда и помещалось-то от силы граммов десять коньяку, Шерман бы посмеялся над такой дозой, и, не чокаясь, опроки-нул в себя, произнеся: "Уж извини, не нашлось ничего покруче, схожего с твоей адской смесью".

Но если ТО, во ЧТО нам так хочется верить, существует, хоть все мы малость безбожники, надеюсь, ты как раз ТАМ, где тебе хорошо, и уже нашел себе уютный столик в компании, скажем, с Константином Ивановичем, чтобы всласть, поскольку ТАМ и правда торопиться некуда, потре-паться за жизнь о нашей беспутной матушке-России.

Вам-то оттуда теперь куда видней, что с нами со всеми будет.

Вот когда поехали в Польшу по приглашению прозаика Ворошильского, несколько человек из московских литераторов побывали в старинном замке, и, облачившись в железные латы и над-винув шлемы на затылок, вместе с Пьецухом Славой поддавали мы из древних чаш... Подхватив стальной меч и приставив его к груди официанта, который приносил напитки, он вопрошал велеречиво: "Быть или не быть - вот в чем вопрос..."

- Пить или не пить! - поправляли его.

Пить через забрала в их одеянии было не столь удобно... об этом когда-нибудь. Рядышком с шумным Шерманом мне уже видится вежливо-улыбчивое лицо Адольфа Шапиро, каким я впервые увидел его в майский теплый день на благословенной Богом райской земле Абхазии, в поселочке Пицунде...

КРАСНОЕ ВИНО "ИЗАБЕЛЛА"

(Адольф Шапиро)

Еще недавно любили у нас устраивать всяческие семинары в домах творчества в несезонное время. Как это было со мной в Комарове. И дом не пустует, и авторам, особенно начинающим, прибыток: кормят, поят задарма, да вроде и при деле... В свободное от семинара время что-то творят. Если творят. Но чаще, как оно и бывает, поддают, разбредаясь по компаниям, по комнатам.