Страница 7 из 84
Чащин не успел ответить, и старичок нырнул в эту бумажную карусель так, что остались видны только хрящеватые уши и лысина. И бумажка, на которой, как успел заметить Чащин, значился расход «на покупку скрепок канцелярских Р. 2. 45», пошла кружиться по столам, постепенно отягощаясь и обрастая все новыми ордерами, расписками, реестрами. Так что когда она поступила обратно к старичку, уже весила не меньше полутора килограммов. Старичок опять рассмотрел бумажку на свет, взвесил ее тяжесть в руке, облегченно вздохнул и сунул в тот же шкаф, где покоились ее предшественницы.
Подняв рассеянные бледно-голубые глазки, он снова заметил Чащина и, беря в руки следующую бумажку, опять механически спросил:
— Вы ко мне?
Чащин торопливо ухватил его за рукав, и вовремя: старичок уже готов был окунуться в тот же заколдованный бумаговорот.
— Простите, — сказал Чащин, — сколько раз вы проводите по вашим книгам и ордерам расходную и приходную суммы?
— Шестнадцать раз! — гордо ответил старичок, потом выпрямился на стуле и удивленно посмотрел на Чащина. — Кто вы такой? Что вам тут надо?
— Спасибо, ничего, — устало сказал Чащин.
Представление о безмерности этого бумажного моря совсем убило его. Шестнадцать раз! А в день таких бумажек поступают тысячи. Нет, ста человек для такой работы явно недостаточно. Вот почему здесь работают с бóльшим напряжением, чем на любом конвейере.
Он хотел задать еще какой-то вопрос, но заметил, что старичок уже снова путешествует в бумаговороте и виден только его воротник. Можно было попытаться вытащить его за воротник, но Чащин не знал, безопасно ли для старика такое вмешательство. Он где-то читал, что внезапно остановленный на своем пути лунатик обычно падает с крыши. Старичок мог с таким же успехом скончаться от инфаркта. И Чащин терпеливо подождал, пока очередная бумажка, пропутешествовав по всем столам, опять не оказалась в руках старичка. Старичок снова оглядел ее, понюхал, взвесил и сунул в шкаф.
В это мгновение Чащин ухватил его за воротник.
— Вы еще здесь? — недовольно спросил старичок. — Вы неплательщик? Просрочник? Командированный? Обратитесь к младшему помощнику старшего бухгалтера по расчетам.
— Нет, нет, нет! — торопливо и с крайней убедительностью сказал Чащин. — Я ищу Стороженко Афанасия Кузьмича…
— Афанасия Кузьмича Стороженко? — Старичок задумался. — Нет, у нас такой не числится. Впрочем, обратитесь к старшему помощнику младшего бухгалтера по кассовой ведомости — третий стол направо от левого окна возле изразцовой печки, но не у камина. У камина сидит старший помощник младшего бухгалтера по материальному учету, он в кадрах ничего не понимает.
Чащин понял, что он пропал. Идти по этой перенаселенной столами и счетными машинами комнате, наступая на ноги и задевая локтями за прически девушек, было не в его силах. Поэтому он не выпускал воротник старика, как будто уже сам тонул в бумаговороте.
На его счастье, вдруг прогремел пожарный сигнал, и все вскочили на ноги. Миг — и комната словно по волшебству опустела. Чащин испуганно выпустил воротник старичка, но тот ничего и не заметил. Он тоже убирал бумаги, хлопая папками так, что пыль над его столом закрутилась, как смерчевой столб.
— Что это значит? — воскликнул Чащин.
— Перерыв на обед, — хладнокровно ответил старичок и вынул откуда-то из-под стола бутылку с молоком и булку.
Вся автоматико-конвейерная суетливость каким-то чудом слетела с него, и теперь перед Чащиным сидел очень милый, вежливый человек, смотревший внимательно и любезно.
— А что за дело у вас к этому Стороженко? — спросил старичок.
— Да вот, понимаете, мы получили письмо из вашего треста в редакцию. Он пишет, что у вас излишки аппарата, разбухание штатов…
— А может, он, того, укрылся под псевдонимом? — вдруг спросил старичок.
Чащин почувствовал, как пелена упала с его глаз. Конечно же! Может, этот самый старичок и был неведомым Стороженко?
Он вытащил блокнот и принялся задавать вопросы, которые приготовил со всей тщательностью, когда обдумывал свою будущую статью.
Да, все подтверждалось. Стороженко или этот старичок, фамилии которого Чащин даже не спросил, знали всё. Они знали, сколько лишних ставок сверхштатного расписания утверждены одной подписью товарища Сердюка, почему и для чего образованы шесть лишних отделов, кто и сколько премий получил законно и сколько — незаконно, у кого и когда был проведен ремонт в квартире при помощи рабочей силы треста и за счет треста, у кого стоит трестовская мебель, а кто еще только просит таковую, и для кого она уже заказана, и где — в Риге или во Львове… Одним словом, старичок оказался кладезем знаний, что было немудрено, так как он был счетоводом-учетчиком и хранителем архива бухгалтерии. И Чащин возблагодарил судьбу, сведшую его с таким знающим человеком.
5
От старичка и по его совету Чащин попал в отдел инвентаризации, где сидел другой тихий человечек, говоривший медленным, размеренным голосом, что совсем не означало, будто и слова в этом случае будут мягкими, размеренными. Нет, Сергей Сергеевич Непейвода, тихонький блондинчик с хохолком на затылке и маленькими светлыми усиками, в выражениях не стеснялся. По словам Непейводы, получалось, что трест из года в год работает все хуже, а штаты разбухают все больше.
— Да вот, полюбуйтесь сами, — говорил Непейвода, — десять лет назад в области было шесть крупных мельниц да две сотни мелких. Конечно, за ними надо было наблюдать. Тогда и организовали наш трест. Было в тресте пять человек начальства, считая отделы главного механика и ремонтный. А полтора года назад, когда создали областной совнархоз, пришел к нам Трофим Семенович Сердюк. Для начала он заявил, что мелкие мельницы нам ни к чему, не старорежимное время, крестьянина-единоличника нет, все работают коллективно — значит, нечего колхозникам толкаться на мелких мельничках, и приказал их сломать. Колхозы, которые были подогадливее, откупили эти мельницы, а в иных теперь и места не найти, где эти мельнички стояли. Трофим Семенович все обещал развернуть строительство новых, крупномасштабных предприятий, а развернул только строительство аппарата. Домик, в котором раньше управление треста помещалось, отдал заместителю под особняк — сам-то он в гостинице живет, все ждет, когда для него новый дом отстроят; городскую мельницу поставил на ремонт да и превратил в контору треста, а колхозники едут с помолом в соседнюю область или ставят собственные ветряки. Мы теперь и с государственными заказами не справляемся, не то что с колхозными.
От товарища Непейводы Чащин перебрался еще этажом выше, к товарищу Ермоленко — секретарю партийной организации треста.
Ермоленко сидел на самом чердаке, под крышей, и к его апартаментам вела уже просто пожарная лестница. Кухонный стол, покрытый красной материей, да два табурета составляли все убранство комнаты партбюро. Ермоленко внимательно осмотрел удостоверение Чащина, вздохнул и сказал:
— Ничего у вас не выйдет! Заместитель редактора не даст такой материал. В прошлый раз на партактиве я выступил насчет нашего руководства. Трофим Семенович надавал сто тысяч обещаний, и все осталось по-старому. Говорят, что у него рука в самом совнархозе…
— Ну, а партийная организация? — спросил Чащин. — Вы, конечно, извините, я еще только комсомолец, но ведь есть же в тресте коммунисты?
— Есть-то есть, — тут Ермоленко покачал головой, — но только наши прения дальше треста не идут. У Трофима Семеновича рука сильная.
— Не понимаю! — откровенно сказал Чащин.
— Потом поймете, — криво усмехнулся Ермоленко. — Вот попробуйте опубликовать ваш материал, тогда и поймете. А так, все подтверждаю. Правильно сообщили сотрудники, а Стороженко лично не знаю: наверно, псевдоним.
Чащин отправился вниз. Он шел и думал о том, что секретарь парторганизации очень ошибается, если думает, что страшнее кошки зверя нет. На всякого Трофима Семеновича найдется свой тихий старичок или молодой человек, а может, и не такой тихий, который регистрирует все и всяческие нарушения закона и общественной морали. И придет час, когда такой человек, несмотря на тихий свой характер, найдет силы, чтобы сказать обо всем.