Страница 22 из 84
С решимостью отчаяния Чащин пополз наверх, что есть силы бухая одним сапогом по железным планкам трапа. Один сапог почему-то причинял больше неприятностей и неудобств, чем два. Подпрыгнув несколько раз, Чащин выполз, наконец, на верхнюю палубу и замер в недоумении.
Море, которое было таким гладким и ровным, словно кто-то подменил. По поверхности его метались белогривые валы, похожие на каких-то странных животных с медузообразными телами. Они шевелились, вздувались и лопались на глазах, уступая место другим, более напористым. Суденышко, борясь с этим разъяренным стадом живых существ, то всползало, казалось, под самое небо, то стремительно рушилось вниз, так что все внутренности вдруг подпирали к горлу и невозможно было вздохнуть. И в этой толчее волн прыгали и резвились дельфины.
Чащин взглянул на корму и замер от удивления. Там снова сбрасывали сеть. Но дело было даже не в этом. У самого борта стоял и трудился Гущин! Тот самый Гущин, который, по всем расчетам Федора, должен был сейчас лежать без чувств где-нибудь в затишке и стонать, тот самый Гущин, для которого колебание воды в стакане было почти смертельно, сейчас трудился изо всех сил, а рядом с ним стояла Варя с насупленными бровями, со строго сжатым ртом, еще более прекрасная, чем всегда, и работала с таким напряжением, что руки ее покраснели и припухли. Иногда она улыбалась, и эта улыбка была обращена к Гущину, который после этого крутился уже совсем отчаянно, выкрикивал что-то ободряющее, шутливое, отчего все начинали хохотать, а он, нескладный, толстый, с еще большим проворством двигался и вертелся, — ну, словом как волчок, а сеть летела в море непрерывными волнами и вставала стеной.
С другого борта спускали две шлюпки. Шлюпки уже коснулись воды, но налетевшая волна вдруг разбилась под ними и залила их до половины. Максимиади, распоряжавшийся спуском, заорал что-то, — ветер уносил слова в бесконечное пространство за корму, — но его, видно, поняли, так как шлюпки подтянули обратно, а затем в них прыгнули двое рыбаков и принялись отчерпывать воду. Но вот одна из шлюпок снова коснулась воды и тут же отошла. Чащин никак не мог понять, как в нее успели попрыгать люди с баграми и винтовками; вторая повисла над самой водой, готовая к спуску, едва это окажется возможным. И тут Чащин вдруг бросился к шлюпке и перемахнул в нее через борт.
— Куда вы полезли! — закричал Максимиади, но Чащин как будто и не слышал. Он был занят только тем, увидела ли Варя его в шлюпке, и, желая, чтобы она хоть услышала его, попросил;
— Дайте мне винтовку!
Варя на мгновение подняла голову, и Чащин не мог понять, чьи глаза смотрели на него. Для Вари взгляд был слишком сердит, для Виолы — чересчур испуган. Впрочем, рассуждать было некогда, в шлюпку прыгнули еще несколько рыбаков, и она вдруг отделилась от судна. Теперь Чащин не мог бы вернуться на судно, если бы даже очень захотел этого.
Первая шлюпка была уже там, где прыгал в волнах буек незамкнутой сети. Гребцы кричали, били по днищу шлюпки досками, хлопали веслами по воде, и дельфины, напуганные внезапным шумом, бросились внутрь сети. Сейнер на полном ходу заканчивал разворот, и вот сеть уже сомкнулась.
На шлюпке качка была сильнее, но действовала не так отвратительно. Правда, человек, сидевший на корме, все время плясал перед глазами Чащина, то возносясь в самое небо, то падая куда-то в преисподнюю, но Чащин был так занят своим делом, — ему сунули в руку колотушку, и он старался шуметь громче всех, — что не обращал внимания на эти прыжки. Ему казалось, что сам он сидит довольно устойчиво, а все эти фокусы выделывает старый рыбак на корме. Меж тем на сейнере заработали лебедки, и сеть стала сужаться, нижний край ее стянуло, и она превратилась в мешок. Тут заработала еще одна лебедка, и теперь верхнее кольцо стало сокращаться, постепенно запирая животных словно бы в загон.
Раздались первые выстрелы. Чащин отбросил колотушку и приложил винтовку к плечу. Только теперь он сообразил, как качает лодку. Животные то совсем пропадали из виду за гребнями волн, то вдруг оказывались где-то внизу. И тут Чащин вполне проявил свое охотничье искусство.
Гребцы подводили шлюпки все ближе и ближе, и вот уже первая туша, подцепленная баграми, очутилась в лодке. За ней последовала вторая. С другой шлюпки кричали, чтобы стрелки прекратили огонь, — пули с противным визгом рикошетировали над морем.
На сейнере продолжали выбирать сеть. Чащин мельком видел возбужденные лица Гущина и Вари, что-то кричавших ему, но сам он был занят одним — выискивал недобитых животных. Старик рыбак с кормы погрозил ему веслом, и Чащин понял: охота окончилась.
Все остальное было не так уж приятно. Скользкие туши падали под ноги, днище шлюпки обагрилось кровью, а дельфинов было все еще много. Но вот и последние туши были выбраны, и шлюпка пошла к сейнеру, который ходил малым ходом вокруг кольца сети.
На первой шлюпке поймали концы, брошенные с сейнера. Чащин со страхом подумал, что обратно из шлюпки выбираться будет труднее. Боялся-то он не подъема, конечно: боялся, что Варя заметит его неловкость. И тогда все впечатление, которое произвела на Варю его решительность при спуске в шлюпку, будет начисто испорчено.
Меж тем сейнер вдруг надвинулся на шлюпку самым бортом, кормовой и носовой матросы поймали концы, а потом произошло что-то неожиданное: шлюпку вдруг выдернуло из воды, словно редиску из грядки, подняло вверх, покачало и сразу поставило на шлюпбалки.
Чащин выскочил на палубу и немедля ухватился за какую-то снасть. Здесь качало куда больше, чем на шлюпке. Между тем Гущин и Варя подавали ему какие-то сигналы, что-то кричали, а он никак не мог оторваться от этой снасти. Только Максимиади, сурово сказавший: «Снова хотите в море?» — побудил его оглядеться. Оказалось, что он держится за кранцы, оберегавшие борт судна при подъеме шлюпки. Тогда он с усилием оторвался от них, прошел несколько шагов, ухватился за поручни фальшборта и совсем не героически «поехал в Ригу».
16
К вечеру добытых дельфинов передали на плавучий рыбозавод, вышедший в район охоты.
Тут только Чащин увидел, как оживленно на море. Возле рыбозавода столпились с десяток сейнеров, мотоботов и шхун. И с каждого обязательно запрашивали через рупор или по радио:
— Чем Максимиади хвалится?
Отвечал капитан сейнера, если спрашивающий был в пределах голоса, или Варя, если запрашивали по радио, а то и сам бригадир, ловко сигналивший флагами:
— Два десятка дельфинов за первый заброс…
После этого спрашивающий давал приветственный гудок и конфузливо заходил в очередь. Никто не мог похвалиться хорошей добычей в этот штормовой день.
Шторм не утихал. Чащин не чаял, как добраться до твердой земли. Но по всему было видно, что испытания его только начинаются. После того как он «стравил», выбравшись из шлюпки на борт сейнера, он не ходил, а ползал, к тому же строгий бригадир не давал своим людям передышки. Радиоразведка доложила, что в квадрате Б-42 обнаружено большое скопление дельфинов, и Максимиади торопился сдать улов, чтобы ринуться туда.
Чащин не мог представить, как это сейнер подойдет к плавучему рыбозаводу, чтобы передать улов, — на рыбозавод страшно было смотреть, так раскачивало это неуклюжее, громоздкое судно. Однако все оказалось просто. Сейнер остановился невдалеке от рыбозавода, оттуда махнула крановая стрела и опустила на палубу сейнера веревочную сеть, и бригадир опять засвистел, созывая всех наверх. Чащин, еле передвигая ноги, одну обутую, другую босую, поплелся на зов. Больше всего его огорчало, что Гущин, который боялся воды даже в стакане, был бодр, весел, шумлив, что Варя, с насмешливой жалостью поглядывая на Чащина, носилась по палубе словно птица.
Убитых дельфинов навалили в сеть, и стрела крана перенесла добычу на палубу рыбозавода. Какой-то рыжий человек в дождевике помахал с палубы рыбозавода книжкой в клеенчатой обложке, показывая, что улов принят, и сейнер тотчас дал полный вперед.