Страница 44 из 74
Мы добрались до частных покоев, и я оказалась в кругу своей новой семьи. Аменхотеп повернулся ко мне, взял за подбородок и стал вертеть мое лицо, рассматривая его как вазу. «Знаешь ли ты, дитя, сколько разговоров, соперничества и разногласий предшествовало твоему появлению среди нас?» Я не сводила с него глаз. Все мои впечатления и мысли разлетелись, как во время бури. Я чувствовала себя листком, влекомым течением могучей реки, реки истории. «Ты скоро поймешь, что к чему. Ты слышала, как поэты воздавали тебе хвалы?» И снова я покачала головой. «Будь достойна этих похвал». Он был суров, изо рта у него плохо пахло. Я до сих пор помню его печальное лицо, лысую голову, остатки зубов. Но он мне нравился. Его жена Тия, моя новая мать, ничего не сказала. Сидела с каменным лицом.
Нефертити подошла и снова села, отпила немного воды из предложенного мною бокала, затем продолжила свое повествование:
— Как только солнце склонилось к самому горизонту в тот переменчивый день, меня отвели в святилище, какого я никогда до этого не видела. В отличие от темных храмов это был открытый двор, щедро освещенный заходящим солнцем. В определенный момент на золотой диск, вделанный в стену, упал последний луч, и диск вспыхнул. По примеру Аменхотепа мы все воздели руки, обращаясь к этому внезапно засиявшему свету, пока, через несколько минут, он не потускнел и не померк, а небо окрасилось в темно-красные и темно-синие тона, а потом стало черным. Старик сказал мне: «Теперь ты тоже получила великий дар единого бога». И заковылял прочь. Это стало последним из многих непостижимых откровений, свалившихся на меня в тот день.
К ночи меня отвели в покои моего мужа. Я не знала, чего ждать, и он, думаю, тоже. Мы смотрели друг на друга, неуверенные и испуганные, и в течение некоторого времени после ухода последнего советника, дипломата и камеристки ни один из нас не проронил ни слова. Затем я обратила внимание на папирусный свиток на столе, муж заметил мой интерес, и у нас завязалась беседа. Первую ночь моей новой жизни мы проговорили. И муж рассказал мне другую историю, отличавшуюся от всего слышанного мною ранее. Это была история о жрецах Амона и их громадных владениях, садах и полях, огромных поместьях, где трудились тысячи чиновников, армии рабов, легионы слуг. Я придумала замечательную сказку о славной стране, но он сказал, что я ошибаюсь. Что страна может быть богатой, благодарение богам, но что люди и жрецы, несмотря на красивые слова хвалы и поклонения, всегда интересовались только властью и богатством. И их присвоением. Он сказал: «Мой отец не позволил этому случиться и мне говорил: наш священный долг — оградить порядок в Великой державе и не допустить нарушения равновесия властью жрецов Амона».
Нефертити улыбнулась.
— Я была совсем юной и думала, все дело в том, правильно что-то или неправильно. Теперь у меня, разумеется, нет выбора: я должна считать мир игрой во взаимозависимость и взаимоограничения между жречеством и народом, армией и казначейством, переговорами и компромиссами, подкрепленными угрозой силы и смерти, — но тогда я думала, что это просто вопрос о правильном и неправильном.
Я позволил себе вставить слово.
— Я помню. Аменхотеп заставил примириться две страшно враждовавшие группы жрецов, заключив новое соглашение. Это был ловкий маневр. И, укрепив таким образом власть, он начал новое крупное строительство в Фивах. Это было наше детство.
— Да. Наше детство.
— Так почему все изменилось? Зачем нужны Большие перемены?
Она посмотрела на меня:
— А ты как думаешь?
— Я знаю то, что слышал. Что жрецы Амона постоянно богатели, в их житницах лежало больше зерна, чем в хранилищах фараона. Что плохие урожаи и приток чужеземцев начали создавать трудности.
— И кое-что еще. Чего-то не хватало. И данная идея, появившись, ушла далеко вперед от давнего примирения, предложив нечто более смелое, более решительное. Что общего у всех людей империи, независимо от места их рождения? Высший опыт, ежедневно доступный глазу всех живых существ?
Атон. Свет, который своим сиянием заслонил всех других богов. Это было поворотным пунктом для нас обоих.
Я ждал, что еще она скажет.
— Ты гадаешь, как мы здесь оказались? Почему решили выстроить этот город вдали от Фив и Мемфиса? Почему решили сделать себя богами? Зачем рискнули всем в мире, чтобы осуществить эти перемены?
Я кивнул:
— Гадаю.
Некоторое время Нефертити молчала, и я осознал, что в помещение проник слабый свет, соперничая со множеством уже догоравших ламп.
— Мы возвращаемся к вопросу об историях, — промолвила царица. — Какую тебе изложить? Рассказать о мечте про лучший и более справедливый мир? Рассказать о том дне, когда мы приказали нашим сторонникам, высшим царедворцам, начальникам стражи, надзирателям за работами, чиновникам, мелким служащим, их сыновьям явиться и пасть перед нами на колени в пыль и поклоняться нам, как мы поклоняемся свету? Рассказать о выражении их лиц? О счастливом рождении наших дочерей и непреходящей печали о нехватке сына? Рассказать тебе о врагах из числа друзей, выступающих против нас, о людях прошлого, которым мы противопоставили верную молодежь? И рассказать ли тебе, что значит чувствовать, наслаждаться нашей новой свободой взамен старых ограничений, застарелой лжи, прежних богов? Понимать дивную силу настоящего и славные возможности будущего? Мы построили эту мечту из глины, камня, дерева и труда, но мы также вложили в нее наш разум, наше воображение, сделав ее «Книгой света», а не «Книгой теней», чтобы читать ее, если у тебя достанет знаний, как карту новой вечности.
Я пристально смотрел на нее.
— Ты считаешь меня сумасшедшей?
Она задала этот вопрос настойчиво, серьезно. Я мог ответить честно:
— Нет, не считаю.
— А многие считают, втайне. Мы знаем, о чем болтают на улицах, дома за столом, в конторах, но нашей целью было не что иное, как жизнь в истине. Помнишь это стихотворение?
Я вспомнил мысли, посетившие меня, когда я впервые увидел Великий храм; верных и послушных горожан, воздевавших к солнечному свету руки и протягивавших к нему младенцев; стариков, с достоинством потевших во время церемонии, посвященной Мерире, и несчастную бедную девушку с уничтоженным лицом. Какое все это имеет отношение к жизни в истине?
Отвернувшись от меня, царица прошлась вдоль края последних теней, все еще лежавших на полу.
— Но теперь я знаю, что нарушение разумных пределов при возвышении человеческой натуры, в особенности своей, — страшная ошибка, — продолжала Нефертити. — Страстная преданность идее лучшего мира может маскировать страстную ненависть. Вера, обещавшая преобразить людей, оканчивается тем, что унижает, разлагает и порабощает их. Так я думаю. Я молюсь, чтобы не оказалось слишком поздно.
Она обхватила себя руками. Чарующий свет ламп уступил спускавшимся по ступенькам голубым лучам рассвета. В этом свете царица казалась менее великолепной, менее исключительной, более обычной, более человечной. На ее лице проступили морщинки напряжения и усталости. Закутавшись для тепла в тонкую шаль, она подошла и села рядом со мной.
— Теперь я вижу, какой кошмар мы выпустили на свободу. Это чудовище разрушения. Улицы заполняются солдатами, в дома вламываются, страх вторгается в города как армия неприятеля. Я слышала, что отряд полицейских поджег деревню, уничтожил храмовые изображения, убил, зажарил и съел жертвенных животных в святилищах, а затем выгнал раздетых людей в пустыню. Разве о таком будущем я мечтала? Нет. Это варварство и тьма, а не справедливость и просвещение. Даже мелкие предметы, даже сосуды для мазей и благовоний делаются тайком, если на них символы старых богов. Это безумие.