Страница 8 из 18
Но все-таки, почему Россия не стала победительницей?
Представим себе громадное пространство от Читы до Владивостока и от Николаевска до Порт-Артура и мысленно рассредоточим на этой обширной территории 90 тысяч солдат, расставим по холмам 148 пушек и 8 пулеметов. Много это или мало? А именно с такими ничтожными силами Россия встретила вероломное и хорошо подготовленное нападение самураев.
Отличная кадровая армия России даже не была стронута с западных рубежей, сдерживая угрозу возможного нападения двух заклятых врагов – Германии и Австрии. На полях Маньчжурии воевали главным образом солдаты, наспех взятые из запаса, и малоопытные казаки сибирских соединений. Денно и нощно по стыкам рельсов Сибирской магистрали стучали колеса военных эшелонов: это наши деды и прадеды ехали погибать под Инкоу, Мукден и Ляоян.
И хотя Сибирская магистраль пропускала в то время за сутки всего три эшелона, за два года войны через пламя сражений в Маньчжурии прошло полтора миллиона русских войнов, включая убитых и выживших.
Героизм русских войнов того времени воспет в песнях. Щемящие вальсы – прощания до сих пор волнуют нас, будто мы снова на гулких вокзалах провожаем своих братьев и сестер на желтые сопки Маньчжурии, на зеленые берега Амура…
Небывалая стойкость русского воинства истощила Японию до крайности, она была уже близка к поражению, когда Портсмутский мир спас ее, наложив пятно на знамена боевой славы России.
Японской армии помогала близость метрополии, превосходство ее флота на морских коммуникациях. Но Японская армия уже основательно была измотана.
Позиционная война с весны 1905 г. замерла близ Мукдена, и порою казалось, что ни русские, ни японцы не стремятся более воевать. А в американском Портсмуте уже велись переговоры о мире. Куда не придешь, всюду пережевывают злободневную тему: что потребуют японцы от России и что уступит им Россия.
Летом 1905 года, который самураи считали 2569 годом (со времени восшествия на престол первого микадо), японская армия перенесла боевые действия непосредственно на русские территории. Сначала 3-я дивизия вторглась на Сахалин, где спешно было создано народное ополчение. После Сахалина удар обрушился на Камчатку.
Сахалинская эпопея написана кровью. Японцы пленных даже не расстреливали, а резали штыками, офицерам отрубали головы. Захватив тюрьму, где сидели «бессрочные» каторжники, прикованные к тачкам, солдаты божественного микадо изрубили всех в сечку… У офицеров, попавших в плен на Сахалине, были отрезаны пальцы. Их самураи отрезали вместе с обручальными кольцами.
А 23 августа был подписан Портсмутский мир, который вызвал в народе горькое уныние.
Война принесла на Терек новые хлопоты. Снаряжались лошади. Экипировались казаки. Провели несколько сборов по сколачиванию конников. Это все как-то отвлекало казаков от тяжких дум. А вот домашняя работа тяготила. Никакая работа на ум не шла.
Алексей Чумак чувствовал, как все начинает утрачивать смысл, отдаляясь куда-то и отходя своей ненужностью. Даже хата начинает теснить его своими стенами, когда он остается один.
Он вышел во двор, без внимания, как уже не хозяин, обвел глазами плетни и постройки и, томимый какой-то внутренней духотой, душевной спертостью, не находя себе места вышагнул за калитку, на уличный ветерок. Потом зашел на огород, постоял там среди капустных и огуречных гряд, даже прилег у канавы под вербой, но и тут ему не стоялось и не лежалось, и он наконец надумал себе занятие – сходить к Тимофею Переднику да хоть покурить вместе. И, сразу почувствовав облегчение, поспешно встал и зашагал к другу.
Передника дома не оказалось. Вышедшая на собачий лай мать Тимофея сказала, что тот пошел якобы к Зазуле.
Не сиделось в этот день казакам по домам, неможилось: торкнулся Алексей к Илье Зазуле, а того тоже нет дома. Заходил-де за ним Передник да вдвоем вот только утопали к Белобловскому.
Алексей – к Петру, но и того дома не оказалось. Никогда Алексей так резво не бегал по чужим дворам, как сегодня. Не чаял встретить кого-нибудь. Да так вот и забрел к подворью дедушки Дзюбы. Дом его стоял в общем порядке, но на отшибе, далее пустырь – один репей бушует.
Скосился Алексей на мутные оконца без занавесок и даже вздрогнул нежданно: в темной некрашеной раме, за серой мутью стекла, как из старой иконы, глядел на него желтенький лик Дзюбы, который делал ему знаки, дескать, зайди, зайди, мил человек.
В другой раз, может быть, и не зашел бы Алексей, отнекался, а тут, и не подумав даже, пнул калитку, проворнее, чем следовало гостю, шагнул в сени и дернул дверь в жилье. Глянул в горницу, а там – мать честная – его товарищи Тимофей Чередник, Илья Зазуля и Петро Белобловский.
Тимофей, как и он, пришел из дома в чем был, а Илья и Петро – в черкесках подтянутые узкими кавказскими ремешками.
Казаки, разглядев, кто пришел, оживились, тоже обрадовались.
– Глянь-ка, еще один залетный! Было б запечье, будут и тараканы, – засмеялся дедушка Дзюба. Он был без привычной папахи, и безволосая его головка маячила по комнате, как недозрелая тыковка, какие по осени не берут, оставляют в огородах.
Алексей с тем же радостным, облегчающим чувством крепко потискал всем руки.
– А мы тут… тово… балакаем, – пояснил старый казак. – А ты далече, казак, скакал-то? Гляжу вон, и штаны в репьях.
– Да возле твоего двора, дедушка, чистым не пройдешь.
– Ну, выгон не моя забота чистить, тут хотя-бы у ворот порядок был, – оправдывался тот.
Алексей охотно присел на поднесенную табуретку и обвел глазами холостяцкое жилье дедушки Егора.
Казаки перекидывались с одного на другое, все по пустякам, не касаясь главного, что сорвало их со двора и потянуло искать друг друга. Но и пустое Алексею слушать было приятно: в неухоженной Егоровой хате среди сотоварищей, помеченных одной меткой, сделалось ему хорошо и не тягостно, как было перед этим.
Хлопнула калитка, в сенях шумно затоптали, и в хату ввалился Матвей Колодей, да еще и с Никитой, своим шурином, высоким, статным казаком, которого за глаза с послевоенных лет в станице продолжали называть урядником.
Матвей озабоченно-распаленный хлопотами, тут же извлек из камышовой кошелки и выставил на голый стол одну за другой три засургученные поллитровки. Потом пригоршнями стал зачерпывать магазинские пряники и обкладывать ими бутылки. Вслед за ним шуряк, перегнувшись пополам, начал таскать из мешка съестное: кругляш горячего, еще парившего хлеба, хороший шмат сала, надрезанный крестом, несколько штук редьки, только что выкопанной из земли. Свежие огурцы и чуть ли не беремя луку, который уже созрел к этому времени.
– Ох, ловко-то как! – засуетился Дзюба. – Ну, ежели так-то, за хлеб, за сальцо спляшем, а за винцо дак и песенку споем. Сейчас, сейчас и я у себя покопаюсь.
Он распахнул темный шкафчик и, привставая на носки, принялся шебаршить на его полках – достал старинную рюмку на долгой граненой ножке, эмалированную кружицу и несколько разномастных чашек.
– Все разного калибру, – виноватился Дзюба, дуя в каждую посудину, выдувая оттуда застоялое время. – Дак ведь и так еще говорится: не надо нам хоромного стекла, лишь бы водочка текла. И он, озорно засмеявшись, снова обратился к своему ларю. – А вот вам, орелики, и ножик редьку ошкурить. Не знаю, востер ли? И соль нашлась. Соль всему голова, без соли и жито трава. Да-а… была бы жива старуха, была бы и яишанка. Ну да что теперь толковать…
Увидев все это на столе, Алексей с неловкостью сознался:
– У вас тут, гляжу, складчина. А мне и в долю войти не с чем…
– Да уж ладно, – загомонили друзья, – без твоей доли обойдемся. Нашел об чем. Не тот день, чтоб считаться. Давай подсаживайся.
Казаки подвинули лавки, расселись вокруг стола, источавшего огуречный дух с едкой примесью редьки и, пока Матвей разливал по посудам, уклончиво глядели себе под ноги.
– Ну, помолчали, а теперь и сказать не грех, – подтолкнул дело хозяин. – Есть охотники?