Страница 15 из 18
Один из полководцев, желая узнать больше о казаках, с осторожностью спрашивал: «Имеют ли казаки что-либо общего с немецкими наемниками, или похожи на турецких янычар?» На это ему ответили, что казаки отличаются от всех, так как нет у них ничего от немецкой упорной машины военной, ни от янычарской жестокости – это и войны, и хлеборобы, и рыбаки, любящие земные радости, веселые и певучие, хорошие ораторы и заводилы, впечатлительные, но и добродушные. Любят форму, но пренебрегают деньгами, идеалисты в отношении рода людского, но привередливые в отношении товарищества. Более же всего казаки не любят осторожничанья в жизни своей, в особенности же в военных поступках, каждый старается быть впереди всех, потому их с полным правом можно называть войском героев, и тут у них нет никакой разницы, все одинаковы – от атамана до рядового казака.
Казачьему полку была дана задача найти врага. Отступая, русские войска наносили немцам и австрийцам такие удары, что они местами отстали на целый переход, местами даже сами отступали. Теперь фронт был выровнен, отступление кончилось, надо было, говоря технически, войти в связь с противником.
Казачья полусотня под командованием Никиты Казея, как один из цепи разъездов, весело поскакала по размытой весенней дороге под блестящим, словно только что вымытым весенним солнцем.
Три недели они не слышали свиста пуль, музыки, к которой привыкаешь, как к вину, – кони отъелись, отдохнули, и так радостно было снова пытать судьбу между красных сосен и невысоких холмов.
Справа и слева уже слышались выстрелы: это наши соседние разъезды натыкались на немецкие заставы. Перед терцами пока все было спокойно: порхали птицы, в деревне лаяли собаки. Однако продвигаться вперед было опасно. У них оставались открытыми оба фланга. Разъезд остановился, и Никита со взводом казаков решил осмотреть чернеющий справа лесок. Они рассыпались лавой и шагом въехали в лес. Заряженные винтовки лежали поперек седел, шашки были на вершок выдвинуты из ножен, напряженный взгляд каждую минуту принимал за притаившихся людей большие коряги и пни, ветер в сучьях шумел совсем как человеческий разговор, и к тому же на немецком языке.
Они проехали один овраг, другой – никого. Вдруг на самой опушке, уже за пределами назначенного им района, они заметили домик, – не то очень бедный хутор, не то сторожку лесника.
– Если немцы где-то поблизости, они засели там, – показывая рукой, громко сказал Казей.
У него быстро появился план карьером обогнуть дом и в случае опасности уйти опять в лес.
Он расставил людей на опушке, велев поддержать его огнем. Его возбуждение передалось и лошади. Едва он тронул ее ногами, как она помчалась, расстилаясь по земле и в то же время чутко слушаясь каждого движения поводьев.
Первое, что заметил Казей, заскакав за домик, были три немца, сидевшие на земле в самых непринужденных позах; потом несколько оседланных лошадей, потом еще одного немца, застывшего верхом на заборе, который заметил его. Он выстрелил на удачу и поскакал дальше. Казаки, едва он к ним присоединился, тоже дали залп. Но в ответ по ним раздался другой, более внушительный, винтовок в двадцать-тридцать по крайней мере. Пули засвистели над головой, защелкали о стволы деревьев. Казаки дали ответный залп и поспешили уйти из леса. Когда они поднялись на холм уже за лесом, то увидели немцев, поодиночке скачущих в противоположную сторону. Выходило, они выбили казаков из леса, а казаки выбили их из засады. Они были квиты.
В два дня казачьи разъезды настолько разведали положение дел на фронте, что пехота могла начать наступление.
Казаки были у нее на фланге и поочередно занимали сторожевое охранение. Погода сильно испортилась. Дул сильный ветер и стояли морозы. Особенно было плохо в ту ночь, когда очередь дошла до терских казаков. Расставив посты, Никита, посиневший от холода, прибыл на главную заставу. В просторном доме с плотно завешенными окнами и растопленной печью было светло, тепло и уютно. Но едва он получил кружку чая и принялся сладостно греть об нее свои пальцы, есаул сказал:
– Казей, кажется, между вторым и третьим постом слишком большое расстояние. Поезжай, посмотри, так ли это, и, если понадобится, выстави промежуточный пост.
Он быстро допил чай и вышел. Взяв с собой проводника, уже бывавшего на постах, он выехал со двора. Казалось, что они окунулись в ледяные чернила, так было темно и холодно. Ехали ощупью. В поле было чуть-чуть светлее. По дороге проводник сообщил ему, что еще днем какой-то немецкий разъезд проскочил сквозь линию сторожевого охранения и теперь путается поблизости, стараясь прорваться назад. Только он кончил свой рассказ, как перед ними в темноте послышался стук копыт, и обрисовалась фигура всадника.
– Кто идет? – крикнул Никита и прибавил рыси. Незнакомец молча повернул коня и помчался от них. Они – за ним, предвкушая удовольствие привести пленного. Гнаться легче, чем убегать. Не задумываясь о дороге, скачешь по следам. Они уже почти настигли беглеца, когда он вдруг сдержал лошадь, и они увидели на нем вместо каски обыкновенную фуражку. Это был наш улан, проезжавший от поста к посту, и он, так же как и казаки его, принял их за немцев.
Посетив пост, где десяток полузамерзших казаков на вершине поросшего лесом холма несли службу, Казей выставил промежуточный пост в лощине и снова вернулся в дом. Там было так же тепло и уютно. Когда Никита опять принялся за чай, ему подумалось, что это – счастливейший миг в его жизни. Но, увы, он длился недолго. Три раза в эту проклятую ночь он должен был объезжать посты, вдобавок его обстреляли, – заблудившийся ли немецкий разъезд или так, пешие разведчики, он не знал. И каждый раз так не хотелось выходить из теплого дома от чая и разговоров на холод, в темноту под выстрелы.
Ночь была беспокойная. У казаков убили человека и двух лошадей. Поэтому все вздохнули свободнее, когда рассвело и можно было отвести посты назад.
Всей заставой во главе с есаулом казаки поехали навстречу возвращающимся постам. Никита уже почти съехался с последним из них, и ехавший навстречу Зазуля открыл рот, чтобы что-то сказать, когда из леса раздался залп, потом отдельные выстрелы, застучал пулемет, и все это по ним. Казаки бросились за бугор. Раздалась команда:
– Спешиться!
И казаки залегли по гребню, зорко наблюдая за опушкой леса. Вот за кустами мелькнула кучка людей в синевато-серых шинелях. Казаки дали залп. Несколько человек упало. Опять затрещал пулемет, загремели выстрелы, и германцы поползли на наших. Сторожевое охранение развертывалось в целый бой. То там, то сям из леса выдвигалась согнутая фигура в каске, быстро скользила между кочками до первого прикрытия и оттуда, поджидая товарищей, открывала огонь. Кажется, целая рота продвинулась к казакам шагов на триста. Казакам грозила атака, и они решили пойти в контратаку в конном строю. Но в это время галопом примчались из резерва еще две сотни и, спешившись, вступили в бой.
Немцы были отброшены обратно в лес. Во фланг им поставили пулемет, и он, наверное, наделал им много беды. Но они тоже усиливались. Их стрельба увеличивалась, как разгорающийся огонь. Казаки пошли было в наступление, но их вернули.
В бой вступила наша артиллерия. Торопливо рявкнули орудия, шрапнель с визгом и ревом неслась над головами казаков и разрывалась в лесу. Хорошо стреляют русские артиллеристы. Через полчаса, когда казаки снова пошли в наступление, они нашли десятки убитых и раненных, кучу брошенных винтовок и один совсем новый пулемет.
Весь март месяц прошел в непрерывных боях на левом фланге русской 3-й армии и на всем фронте 8-й армии. Здесь, на кратчайшем направлении из Венгрии к Перемышлю, с целью его деблокады настойчиво наступали австро-германцы, неся ежедневно крупные потери.
Но 22 марта после шестимесячной блокады Перемышль пал. За три дня до сдачи гарнизоном его была предпринята решительная вылазка, войска были снабжены довольствием на несколько дней, что свидетельствовало о намерении их пробиться к своим. Вылазка была отражена блокадными войсками русской 11-й армии. Всего сдалось 9 генералов, 2500 офицеров и 120 тысяч солдат, взято свыше 900 орудий.