Страница 14 из 15
1552 год (7061-й от сотворения мира). Октябрь. Колокольным звоном всех церквей и соборов Москва возвестила о взятии Казани, а менее месяца спустя белокаменная столица Руси встретила посланников из далекой Черкесии.
Царь Иван IV принимал гостей в Грановитой палате Кремля, служившей для приемов иностранных посланников, заседаний и торжественных обедов.
По обычаю того времени, послы «Черкасские», прежде чем сказать слово, преподнесли ему дары – кольчугу со шлемом, саблю, дорогое конское снаряжение, яркий восточный наряд из персидской парчовой ткани.
Иван Васильевич и бояре вслушивались в чужой и незнакомый дотоле гортанный говор, вникали в смысл переводимых толмачами речей, всматривались в суровые и мужественные лица чужеземцев, проделавших путь в две тысячи верст.
Послы, представляющие свои княжеские владения, говорили о том, что турки и крымцы разоряют их земли, опустошают поселения, убивают и угоняют в рабство юношей и мужчин, забирают в гаремы женщин и девушек. Князья «били челом», и старший из них, Машуко Кануков, обратился к царю с просьбой принять их земли со всем населением в подданство могущественной Руси и защитить от захватчиков.
Известия о начале русско-черкесских переговоров вызвали гнев крымского хана Девлет-Гирея, считавшего Черкесию своей вотчиной.
Хан отменяет свой поход на Москву и нападает на Черкесию. Он громит владения непокорных князей, в том числе и владения князя Албоздуя, захватив его самого в плен.
После известия о крымском набеге на Черкесию царь отпускает посольство на родину. Вместе с черкесскими князьями он посылает боярского сына Андрея Щепотьева для выяснения на месте подлинных намерений адыгов.
Андрей Щепотьев, побывав на берегах Кубани, Терека, Баксана, Малки, хорошо узнал людей Черкесии и Кабарды, двигался в обратный путь.
Горы, освободившиеся от утреннего тумана, стояли словно нарисованные. Их снежные верхушки высились над лысыми скалами и утесами хребтов и тянулись на юг. Ниже зеленели сплошные леса, покрывавшие горы, а еще ниже курились долины, сверкали неподвижными лентами горные реки.
Яркое солнце стояло высоко в голубом небе и начинало пригревать. От обилия гор, бесконечного хаоса нагроможденных громад, от беспристрастного движения начинала кружиться голова.
Узкая дорога то вилась, то обрывалась, то снова появлялась под ногами размеренно, натруженно шагавших коней.
Щепотьев тяжело дышал. Он с трудом держался в седле и если бы не боязнь оказаться в пропасти, он давно бы пересел в свой возок и оттуда бы наблюдал за округой. Но кабардинцы, охранявшие его посольство, ехали почтительно, молча, неутомимо. Их ноги, по-видимому, не ослабели от пятичасового сидения в седле, лица были спокойны, свежи, и когда он встречался с ними взглядом, они почтительно улыбались ему, повторяя одни и те же слова:
– Теперь скоро!
Щепотьев повернулся к ехавшему рядом помощнику.
– Может, сделаем привал или хотя бы несколько минут отдохнем, – спросил он. – Я чертовски устал.
– Держитесь, ваше превосходительство, – ответил помощник, – теперь действительно недалеко.
– Сделаем петлю вокруг этого холма, – он показал рукой, – и выедем на равнину.
Едва он это проговорил, впереди раздались выстрелы. Охрана ринулась вперед. Всадник, посланный выглянуть из балки, сообщил, что какие-то разбойники несутся прямо на них.
Послышался топот коней.
– Они приближаются двумя партиями, – прокричал тот же всадник.
Медлить было нельзя. Неприятель мог в любое время их заметить.
– Если врага нельзя избежать, то падем каждый за Веру, Царя и Отечество, – прокричал начальник посольской охраны Олексич – князь.
Пищальники, став на колено, дали залп по приближающимся абрекам, охранная сотня, высыпав из оврага, крупной рысью понеслась на противника.
Но что это? Отряд, рьяно несшийся на них, вдруг резко остановился и отпрянул в сторону. На него наскочил следующий отряд, и между ними началась сеча.
– Да это гребенцы настигли грабителей, – сказал кто-то из кабардинской сотни. – Они им спуску не дают.
– Тогда давайте поможем им, – крикнул командир, и они вместе с казаками погнались за разбойниками.
Казаки просто потрясали землю. Их крики, свист и топот коней доносились до самого посольского кортежа. Надежда разорвать на куски врагов и отобрать уносимую ими добычу придавала казакам бешеное нетерпение.
Проскакав версты две, казачий отряд начал растягиваться в длинную цепь и отставать. Чересчур сытые, невыезженные их кони уже не скакали, а тащились. Но двадцать-тридцать всадников на отличных конях продолжали догонять врага. Абреки, видя, что вслед за казаками скачет непонятный им конный отряд, побросали награбленное, пленников и вступили в обширный лес.
– Молодцы, гребенцы! – похвалил казаков Щепотьев, когда о погоне ему доложил помощник.
– Откуда только они здесь появились?
Окружающие молчали. Лишь один из кабардинцев заметил:
– А мы скоро будем проезжать их станицы.
Между тем солнце незаметно доплыло до крайней черты горизонта и остановилось на минуту на остром пике одной из гор, как бы за тем, чтобы взглянуть оттуда еще раз на пройденное пространство и потонуть за длинным хребтом. Красноватые, холодные лучи его робко трепетали на земле, вытесняемые постепенно черными полосками, которые начинали уже выбегать из горных теснин.
Вечерняя прохлада заструилась в неподвижном воздухе. Гладкое поле курилось душистыми испарениями. Наступил один из тех вечеров, когда стесненная полуденным зноем грудь жадно захватывает в себя напитанный ароматами воздух, когда расслабленные части тела получают снова бодрость и силу. В душу человека проникает тогда какое-то тихое, светлое, невыразимо-сладостное ощущение. Все, что таилось в глубине сердца черного, эгоистичного – желчь, накопленная рядом неудач, безысходная тоска, мрачное чувство несбывшихся надежд, – все это уносится. Беспокойные порывы мысли затихают, уступив место безмятежному созерцанию и спокойному мечтанию.
После долгого утомительного пути посольский отряд выбрался на обширную поляну и расположился на ночлег.
Только в середине второго дня посольство Щепотьева подошло к Тереку, где располагалась гребенская станица. Широкий в низовьях Терек плавно катил к Каспию свои мутно-желтые воды. По обе стороны реки тянулся густой лес, над рекой тучами носились вспуганные появлением людей кряквы, нырки, с трудом поднимались тяжелые, отъевшиеся в заводях гуси.
– А место казаки выбрали удачное, – заметил князь Олексич, рассматривая местность и что-то записывая себе в тетрадь.
– Вон там проходят два хребта – Сунженский и Терский. А здесь пролегает важный караванный путь с Крыма до Дербента и из Кабарды к Каспию.
– И кто это их надоумил? – удивленно спросил Щепотьев, и сам же ответил. – Ладно, приедем в станицу, расспросим.
У берега из воды, как сплетенные змеи, высовывались корневища склонившихся над рекой деревьев. Чинары, карагач, дикая груша и дуб закрывали небо. Здесь располагался казачий пост, который охранял одну из перелаз[19] через Терек.
– Ух, и страшно же здесь, – говорил кто-то из сопровождавших, оглядывая мрачную, вековую, еще не тронутую топором чащу – И как тут только люди живут? Темь да вода, а вокруг туземцы.
– Ничего, живем тут уже много лет, не жалимся, – отвечал появившийся откуда-то казак-сторож. – Конечно, пройдет какая оказия али кто через переправу – все веселей.
– Страшная вода, – продолжал тот же сопровождающий. – Гляжу на эту реку, и страх берет! Сама темная, сверху тихая, а внутри, говорят, быстрина огромная.
– И много вы понимаете, – пренебрежительно сказал второй казак. – Батюшка-Терек – отец наш родной! Без него нам, казакам, смерть. Он и поит, и кормит нас. А уж если рассерчает, то действительно зверь. Да вы его такого и не видели. Это он такой в ростепель, весной, когда снега тают.
19
Перелаз – переправа, брод (авт.).