Тёмный Легендариум

Энни выглянула из травы, приподнявшись на локте. Перекатившись на живот, она толкнула упругим бедром своего «соседа», попытавшись нащупать его ступню пальцами ног. Ей удалось, и она игриво потёрлась о его ногу своей, а затем мягко поцеловала ямочку солнечного сплетения. Даже вытянувшись в струнку, она не могла достать выше. Тело мужчины, огромного дамнос-ворта, чуть напряглось, и широкая ладонь коснулась шеи девушки, скрытой водопадами волос. Пальцы скользнули по мягкой ложбинке вниз.

– Если бы у меня были крылья, я бы никогда не отпускала тебя, – вдруг прошептала Энни. – Я была бы твоими крыльями. Мы поселились бы на облаке. Вилс?

– Если бы у тебя были крылья, то я отрастил бы свои и последовал за тобой даже на край света.

Энни счастливо зажмурилась и вжалась в тело мужчины сильнее.

– Я бы никуда не улетела, – прошептала она. – Ну почему твоё божество запрещает летать?!

– Не знаю, – в густоте голоса отсутствовало сожаление. – Значит, так надо. Мы получили и без того много.

Энни провела рукой по грудным мышцам дамнос-ворта, в который раз поражаясь их крепости. Даже в расслабленном состоянии они напоминали твёрдостью грубые пеньковые канаты. Плотная кожа бугрилась от малейшего движения. Энни снова зажмурилась, прислушиваясь к тихому медленному пульсу своего спутника. Завтра будет ровно год, как они вместе. Воспоминания вспыхнули, на миг превратив летнее душистое поле в сырую, полную народа площадь.

Проклятия и угрозы так густо висели в воздухе, что маги могли бы разливать его в бутыли.

Деревянный помост.

Пыточный стол.

Плаха.

И она – истерзанная, искалеченная, под взмахом топора. Который почему-то всё не рубит. А потом некто высокий и сильный закутывает её в плащ и уносит в темноту и сон. В сон… Сколько же она тогда проспала?

Энни открыла глаза. Тихо. Лишь гудят пчёлы, да солнце ласкает её шелковистую пепельно-серую кожу. Лишь солнце… и твёрдая уверенная рука.

– Ах! – Энни согнула колено, стремясь ощутить выступающие бугры его мышц. И снова отдалась сладкому томлению тела.

– Солдатский костёр не заменишь магией! – весело крикнул кашевар, накладывая варево в миску. Криспин благодарно кивнул и присел у огня. Его быстрые рваные языки изникали из сосновых веток и взлетали в темноту. Воин достал ложку и начал есть, хлебая быстро и жадно. Рядом неторопливо пережёвывал хрящи его напарник. Заметив, что от одного из костров к ним то и дело летят заинтересованные взгляды, Маркус приглашающе замахал рукой. Трое молодых паладинов робко приблизились и присели напротив.

– Можно ближе: он не съест, – заметил Маркус. Парни заулыбались. Как на подбор, они были высокими и плечистыми: хлюпиков в паладины не брали. Но дамнос-ворту проигрывали. И довольно серьёзно.

– Я – Пэт, – сказал один. – Это – Крэмы из Белого Пристанища, это – Провн, сын Дуга, лорда Западного Уводья.

«Ясно, – подумал Криспин, – тебе, Пэт, не похвастать ни родителем, ни деревней. Бывает. Но ты паладин, а это уже много».

– А я Маркус, – начал его компаньон, закуривая трубочку. – Сын Истрмиткина. Я не гномий карлик, и не фея-переросток. Полу-дворф. Проходили в академии такую расу?

– Ага, – добросовестно кивнули все трое и затихли, когда Маркус от души расхохотался:

– А мне бабка на ночь сказки про паладинов рассказывала.

Костёр обдавал жаром, пустели миски с едой и фляги с вином. Маркус резал истории, как голодный жених – свадебный пирог.

– Семьсот семьдесят восьмой, Блавикен, – полу-дворф подтянул штаны, прикрывая продемонстрированный памятный шрам. – Ох, ребята, в Криспина тогда вкачали столько яда, что хватило бы всем курильщикам Альд-Баана на год! Мантикоры! Какой-то ублюдочный псих задумал их скрещивать. Ну, там, королевских, львиных, болотных. Что сказать, скрестил удачно – как пошли плодиться, только треск стоял. Откупил несколько деревень – на прокорм тварям, а маркграфу за молчание платил столько, что у того золото из ушей лезло. Когда полчища мантикор захватили замок, а раздувшийся маркграфский труп скормили своим детишкам, он – труп – был не так доволен. Видели в лесу у Академии вашей муравейники? Большие такие. Я вам говорю: этих проклятых мантикор там наплодилось больше, чем тех муравьёв.

Они плевались. Они жалили. Они делали ловушки из яда. Там год потом жить никто не мог – из-за испарений. По земле нельзя было пройти – сапоги разъедало.

Молодые паладины заворожённо глядели на дамнос-ворта. Тот ловил их взгляды, неуютно поёживаясь от такого немого почитания. Маркус, наконец, «заткнул фонтан», чтобы заправиться несколькими флягами вина.

– А п-правда, – заикаясь, начал Крэмн, – правда, что у вас девять жизней?

– Десять, парень, десять! – чуть не подавившись вином, закричал Маркус. – Ну, куда столько им, а?! Ну, посмотри на меня! Надо мной собака проходит, брюхом не задев! И жизнь-то одна! И у вас всех. И если эта долбаная мантикора меня ужалит, меня же просто разорвёт! А этому чурбану хоть бы хны! И ведь он ещё ни разу не помирал!

– Что у вас там в Академии за учителя?! – вдруг проворчал Криспин. Иногда его раздражало, сколько всякой чуши могут сочинить про его расу.

– Слушайте, – он окинул взглядом тесный круг, заметив, что и остальные паладины заинтересованно наблюдают.

– Запоминайте сейчас, если раньше не выучили. Очень давно – до вашей империи – в другом совсем мире существовали ворты. Это искажённое слово «варвары». Ворты и были искажёнными Хаосом. Дикие, злобные и тупые. Сами себя перебили в междоусобных войнах, а под конец «помогли» соседи. Вроде эльфов, гномов и альвов. У самого распоследнего племени наступило прояснение в мозгах – бросились молиться кому ни попадя. Тёмным такие и даром не нужны, а светлым – и с приплатой. Одно божество только сжалилось… Другого слово не подобрать. Остатки вортов вместе со своим заступником были изгнаны из родного мира и попали сначала в Аэгис.

Но искажения Хаоса никуда не делись, и, чтобы помочь, божество подготовило особый вид инициации: каждому требовалось войти в астрал в духовной форме и сразиться там с порождениями одного из злых Владык Аэгиса – Дамноса. Кто полностью подпадал под влияние тёмных порождений и поглощался – уничтожался и телесно. Кто находил в себе силы противостоять, опираясь на остатки добра в душе – получал силу врага и стирал искажения Хаоса.

Стань добрым – или умри. Сработало отлично. Только трое не справились. Выжившие – около пяти тысяч – стали дамнос-вортами. На Аэгисе разразилась война между нами и Дамносом. Пришлось бежать и оттуда. В туманностях Хаоса нас настиг Зов Эпигона. Так наш народ попал на Ио. Божество, спасшее нас от истребления, присягнуло на верность Эпигону в обмен на признание наших сил. Мы стали звать защитившего нас Дрём: на старом вортском языке это слово значит «счастливая мечта». Да, мы сделались крепкими. Часть силы могучих существ перешла нам. Вместе с наростами на руках, когтями, хвостовыми рудиментами, клыками. Мы – не красавцы, даже по варварским меркам. Даже по драконидским.

Криспин замолчал. Поймал взгляд Крэмна.

– Эпигон наложил на дамнос-вортов печать, юноша. Мы сильны, только пока служим Эпигону. Деятельно служим. Стоит кому-то из нас осесть где-нибудь на одном месте и пожить в своё удовольствие – через месяц-два слабость и болезни поражают нас. Пока не сведут в могилу. Такова плата.

Если не бросишь путь Служения и сохранишь голову на плечах – то старость нагонит лет в триста. Вот тогда сможешь повесить меч на стену и ещё полвека прожить мирно. А вот если с головой случится несчастье – в виде отделения от шеи – то мой, например, холодный труп будет гнить месяц. А я пока смогу побродить по памятным местам, чтобы потом изложить Дрёму мою краткую биографию.

– А-аа, – вдруг прорвало Провна. – Это чтобы он взвесил твои добрые и злые дела и…

– Парень, – перебил Криспин, – ты чем слушал? У нас нет злых или добрых. Воля Эпигона – вот наше добро. Дамнос-вортов терпят, пока они покорны. Ворт может оступиться: нарушить случайно, по неведению или по принуждению. Или в мелочи: лягушку не ту раздавить, скажем. А если дела ещё и взвешивать приходится, тогда следующая жизнь накрылась задом мамонта. Но и это ещё не всё.