Страница 5 из 20
– Но ты ведь так хочешь, – шепнула младшая в самое ухо Бессоновой. – Ты, наверное, и не помнишь уже, как там пахнет…
Бессонова вздохнула: «Может, поехали?»
– На чем? Денег нет, – нахмурился Максим.
– Зачем тебе? Поехали на электричке.
– Ненавижу поезда, ты же знаешь. Сил нет, я устал на работе.
– У тебя выходной завтра, – напомнил Третий.
Бессонова выдохнула через нос, прикрыла глаза. Максим встал из-за стола и ушел в комнату кому-то звонить. Крошка продолжала теребить сестру, уговаривая ехать в лес вдвоем. «Когда ты исчезнешь наконец?» – прошептала ей Бессонова и вышла. Она пыталась закрыться в ванной, но младшая проскользнула за ней.
– Я так устала от вашего дыма. Я уже не помню, как пахнет свежий воздух, – ныла Кроха.
– Почему бы тебе тогда не бросить курить? Или не уйти куда подальше? Ты так меня достала, я не хочу ничего помнить, неужели ты не понимаешь? Ты когда-нибудь оставишь меня в покое? – спросила Бессонова, плача от злости.
– Почему ты так? Мы же с тобой такие одинаковые! – заплакала Крошечка.
– Ну да, – усмехнулась Бессонова, – Ты слушаешь французский рэп, а я Эдит Пиаф и Билли Холидей… потому что Максима только они не раздражают…
– Они француженки!
– Только одна.
– Мы любим Максима!
– Только ты. И научись наконец говорить в прошедшем времени. В конце концов, кроме него ты ни к чему не имеешь отношения.
– Как ты можешь? Максим абсолютно великолепен – сейчас. Опять с трехдневной щетиной, сегодня поздоровался со мной молча: чмокнул в щеку, жуя что-то, и прошел мимо. И его эта манера не интересоваться даже формально, как у меня дела, сводит меня с ума окончательно.
– Ненавижу его за это. Выйди вон, я помоюсь и лягу спать.
Крошечка Бессонова, засыпая одна в своей кровати, мысленно повторяла про себя:
Максим не спрашивает, делает молча и без предупреждения то, что решил – как угодно, хоть насильно.
Максим жесток, но уверен.
Максим резок, но справедлив.
Он может ошибиться, но не спасовать.
Максим снисходительно улыбается в ответ на мой лепет и молча утирает слезы моих истерик своей большой сухой ладонью.
Максим не кричит о любви – он просто бывает рядом.
Он невыносим.
Я люблю его невыносимо.
Мечтая перед сном, Бессонова-старшая твердила, как заклинание:
Мой мужчина не спрашивает, делает молча и без предупреждения то, что решил – как угодно, хоть насильно.
Мой мужчина жесток, но уверен.
Мой мужчина резок, но справедлив.
Он может ошибиться, но не спасовать.
Мой мужчина снисходительно улыбается в ответ на мой лепет и молча утирает слезы моих истерик сухой ладонью.
Мой мужчина не кричит о любви – он просто бывает рядом.
Он невыносим.
Я буду любить его невыносимо.
Подумав так, Бессонова села на постели и глянула на Максима, спавшего рядом и видевшего тревожные сны (как всегда). Крошка, заметив ее, тут же прибежала и присела на полу у ног старшей сестры. Бессонова только горестно вздохнула, глядя на младшую:
– Девочка моя, я его так знаю… Буквально читаю. Это так легко, что даже страшно.
– Как ты можешь знать, о чем думает другой человек?
– Со временем смогла. Теперь это легко… Когда он думает или не думает обо мне. Остальное меня не интересует.
– Да мало ли! Завтра будет по-другому. Зачем тебе знать это?
– Крошечка, незачем. Но знаю точно. Это так легко, что даже страшно.
– Ты не можешь уйти от него. Мы больше никому не нужны, – снова плакала младшая.
– Я не уйду от него. Но мы ему не нужны.
– Ты ведь знаешь, что хуже станет только тебе.
– Да, я действительно раньше была в этом уверена. Но… А ты знаешь, каково это: видеть сны, которые ничего не значат? Отвечать на звонки, которых не ждешь? Не спать по ночам просто так? Не давать обещаний, потому что исполнять их будет просто лень? Не ждать от жизни сюрпризов, не ждать совсем ничего? Ты – знаешь?
– Не знаю. Я каждый день жду, когда придет Максим, и он всегда приходит.
– Но ведь не к тебе. И он все время хочет, как Рома.
– С чего ты взяла?
– Максим бормочет во сне. Неужели ты думаешь, что он осмелился бы сказать мне об этом?
– Ну и что? – младшая сломала сигарету, которую теребила все это время. – Максим никогда меня не любил, я знаю. – Крошка снова начала рыдать, Бессонова сползла с кровати и села рядом с ней на полу.
– И не надо, – ответила, глядя в мутное окно.
– Как не надо?! – подняла глаза Крошка.
– А зачем? Достаточно того, что он нас не гонит, у нас есть дом.
– Но ведь я так больше не могу…
– Да, я думала, что так не смогу. Но все будет тихо. Просто тебе скоро придется уйти.
– А если нет? Если я не уйду?
– Дура, что говоришь? – Бессонова обхватила ладонью ее лоб и глаза, чтобы сестра не видела в ее глазах страха. – В конце концов, чего ты хочешь? Это не я сбежала от родителей в никуда. Максим не должен тебя любить: вполне достаточно того, что он тебя терпит.
– Ты думала так, когда сказала ему, что беременна, чтобы он скорей забрал тебя с собой? – Крошка плакала. Старшая все так же молча держала влажную ладонь у нее на лбу, чуть прикрывая ее глаза. Затем поднялась и молча поплелась на кухню курить.
На кухне сидел Третий и пытался читать какой-то массовый детектив в яркой бумажной обложке.
– Все очень просто, – сказала Бессонова, садясь за стол напротив него. – Для того, чтобы обеспечить свое спокойное будущее, достаточно не любить. Никого, – она прикурила. – Кроме себя самой, – выдохнула и улыбнулась.
– Маяковского не любила Лиличка.
– Бросила. А он-то ее любил. Дура, как все мы.
– Все мы произошли от обезьян, – со значением произнес Третий и снова углубился в свою книжицу.
– А как насчет дядьки с бородой, которого Богом иногда называют?
– Не знаю таких, – ответил Третий, не отрываясь от чтения, – Если мне его кто-то покажет, я, может, еще подумаю о нем, а так… – Он равнодушно пожал плечами.
– Поговори со мной о любви, – вдруг сказал Третий, откладывая книжку в сторону.
– А что о ней говорить, – спокойно ответила Бессонова, потирая глаз рукой с зажатой в ней сигаретой. – Любовь либо есть, либо ее нет. Если есть, то что о ней ни говори, это ничего не изменит. А если ее нет… А если ее нет, так о чем вообще речь?
Прошло еще часа два, Бессонова курила, а Третий декламировал ей то стихи из школьной программы («Белеет парус… одинооо-кий. Златая цепь на дубе том…), то теоремы из курса геометрии, то про звезды говорил (это на физике было). И вдруг она его перебила:
– Хм…
– Что «хм»? – не понял Третий.
– Я просто думаю… Куда все подевалось?
– Что все?
– Что люди называли любовью, – Бессонова снова прикурила.
– Он никогда тебя не любил.
Ножом по шелковому сердцу. Небрежно, почти шутя.
– Знаю. Женщины всегда знают это, даже раньше вас… Когда вы и сами еще не понимаете, – она выпустила дым через нос, закрыла глаза.
– Тогда зачем ты с ним?
– А я не с ним: мы просто спим вместе. Мне надо где-то жить, я не могу быть одна… Он мне нужен. Это твои меня научили так думать, помнишь? Там, на третьем этаже.
– Почему бы тебе не быть с тем, кто тебя любит?
– Кто сможет полюбить меня такую?.. А хочешь, поцелуй меня, – Бессонова затушила сигарету, лукаво глядя исподлобья.
– Да перестань ты, в самом деле. – Третий порывисто встал, стал шарахаться по мизерной кухне, брал предметы, снова ставил их на место.
– Целуй уже, хочешь ведь. Только не требуй ничего потом.
Третий стоял за ее спиной, нервно дергая чайный пакетик за нитку в чашке:
– Как понять? Ты либо наша, либо ты сама себе царица.
– Поцелуй это обещание, которых я не даю. Ты же все понимаешь… Но я их требую, – Бессонова улыбнулась.