Страница 4 из 26
На его сером домотканом чапане я увидел теперь орден. Узнав, что мы из Москвы, он радостно закивал головой.
Пока Орусбай с ним разговаривал, Гусев и Сухорецкий сфотографировали старика.
Он простился с нами, легко вскочил в седло, приподнялся на стременах, запахивая плотнее полы своего чапана, и, провожаемый нашими пожеланиями счастливого пути, стал не торопясь спускаться за табуном.
За лошадьми густым непрерывным потоком шли бараны. В глазах рябило от этой струящейся полосы шерсти.
— Богатый колхоз! — сказал Орусбай. — Хорошие бараны. Посмотри, какие курдюки…
Бараны шли и шли. Чабаны подгоняли их каким-то особенным криком, похожим на карканье ворона. Заслышав его, овцы сбивались плотнее в кучу и семенили, не разбирая дороги, за своим вожаком — величественным и круторогим бараном.
— Вот здесь бы нам хорошо баранов купить, — закричал мне Орусбай. — Скажи начальнику, очень жирные, хорошие бараны.
— Некогда, некогда, Орусбай, внизу возьмем.
Наконец, поток прошел мимо, и улеглась пыль, поднятая овцами.
Неожиданно показался бык с кольцом в носу. Он уверенно поднимался в гору по тропе, наклонив крупную морду с широкими рогами.
На спине быка сидел мальчуган. Ему было не больше трех лет. Быстрые карие глазенки освещали круглое лицо, здоровый румянец проступал сквозь бронзовый загар. На голове у него красовалась новенькая шапочка с бархатным верхом и меховой опушкой. Ножки малыша были засунуты в переметные сумы курджума и крепко привязаны к мощной спине быка. В руке он держал маленькую камчу, которой помахивал, как самый настоящий джигит.
Увидев незнакомых людей, он испугался и стал оглядываться. В это время его догнала мать — молодая женщина в большом белом тюрбане, который обычно повязывают замужние женщины перед кочевьем или поездкой в гости.
Кусок сахару помог нам заключить с малышом дружественное соглашение.
К этому времени показались и остальные члены семейств чабанов, кочующих вместе с колхозными стадами. Разобранные юрты и вся утварь были навьючены на быков и лошадей. Все взрослые сидели верхом, маленькие дети — на стройных жеребых кобылах или за спинами взрослых.
На перевале они остановились, угостили нас кумысом и сообщили, что в долине есть еще один аул.
Долина Желтой Весны
Опустили мы руки, как мудрецы,
В коричневый соус из жирной овцы.
И тот, кто не ел из того котла,
Не умеет добра отличить от зла.
Медленно, степенно подъезжали мы к колхозному становищу. Многоголосым яростным лаем встретили нас сторожевые псы. Они кидались, хрипя и задыхаясь от злости, пытаясь укусить лошадей за ноги, за морду, но видавшие виды кони шли, помахивая головами, как ни в чем не бывало. Тогда выведенные из себя псы вцеплялись в лошадиные хвосты и, рыча, волочились за ними по земле.
Из кибиток выскочили дети, палками и камнями отогнали собак. Потом из-за войлочной двери выглянула и снова спряталась женщина.
Седобородый старик вышел из юрты и радушно пригласил нас.
Усевшись на кошме вокруг очага, мы сообщили о цели своего приезда. Нам нужно купить здесь пять баранов. Показали разрешение правления колхоза, договорились о цене.
Старик был старшим колхозным чабаном и старым приятелем Орусбая.
Узнав, что наш лагерь находится под перевалом Беркут, он потребовал, чтобы мы заночевали здесь, а наутро обещал послать с нами малого подогнать баранов.
Мы согласились.
Смуглая внучка старика поставила перед каждым из нас пиалу с кумысом.
Один из мальчиков отвязал стоявшую у юрты оседланную лошадь и поскакал в ущелье, где паслись стада.
Солнце скрылось за высоким хребтом. Сразу потянуло прохладой, облака стали спускаться все ниже и ниже.
Охраняемые стариком от нападения собак, мы вышли навстречу стадам.
Недалеко от кибиток у аркана-коновязи стояли жеребята. Из ущелья, понукаемые свистом и криками пастухов, спустились лошади. Кобылицы с призывным ржанием побежали к своим жеребятам. Женщины привязали их и принялись доить, отталкивая нетерпеливых сосунков.
Наконец, соскучившихся жеребят подпустили к маткам. Два ведра душистого молока были бережно влиты в большой кожаный мешок, висевший за занавеской в юрте. Хозяйка длинным деревянным толкачом принялась взбалтывать молоко, чтобы смешать его с забродившим старым кумысом.
Спустились вниз к стойбищу и бараны. Умные киргизские овчарки без устали бегали вокруг стада, сбивая его в кучу. Подъехали пастухи.
Скоро нужные нам пять баранов были отбиты от стада и привязаны у юрты, где они стояли сгрудившись, жалобно блея.
Мы снова вошли в юрту. Один из пастухов втащил вслед за нами упиравшегося барана.
— Смотри — хороший ли? — сказал Орусбай.
— Да ведь мы уже отобрали, — изумился Сорокин, — нам только пять штук.
— Джакши, хорошо! — сказал я, понимая, что этот баран предназначался для сегодняшнего ужина. По обычаю его показывали гостям, чтобы они могли оценить качество предстоящего угощения.
Направив острый нож, молодой пастух повалил барана, ловким ударом перерезал ему горло и быстро освежевал.
На треноге уже стоял казан с водой. Хозяйка подкладывала в огонь сухой кизяк.
Сизый едкий дым прямо уходил в закопченный туундук — круглое отверстие на верху юрты, заменяющее дымовую трубу. Туундук устроен так, что при помощи веревки может открываться в зависимости от направления ветра. Когда хотят в натопленной юрте сохранить тепло, его закрывают совсем.
Мясо промыли и положили в казан, а баранью голову парень насадил на острую палку и принялся ее опаливать, ножом подчищая и соскабливая обуглившуюся шерсть.
Один за другим входили в юрту другие чабаны и, поздоровавшись, усаживались вокруг огня.
Глаза мои слипались. Усталость после дневного перехода, негромкий разговор Орусбая, тихое потрескивание огня неудержимо клонили ко сну. Спать до ужина считалось неприличным. Я изо всех сил боролся со сном. Вот голова барана оскалилась, словно улыбаясь, капли жира, стекающие на огонь, шипят и чадят, красные блики играют на смуглых скуластых лицах. На дворе, деля баранью требуху, злобно рычат и дерутся собаки. Голова моя опускается на грудь, и, сохраняя позу глубоко задумавшегося человека, я мгновенно погружаюсь в сон.
Меня разбудили звуки домбры и негромкий мужской голос. Все так же кипела в казане вода, и старик длинной железной вилкой поправлял варившееся мясо.
К сидящим у костра прибавился еще один.
Склонив набок голову в отороченной мехом шапке, он играл на домбре и пел приятным молодым тенором киргизскую песню. Я сразу уловил смысл припева:
— Ах, хорошо нам на джайляу![6]
После каждого куплета слушатели одобрительно кивали головами и кто-нибудь с чувством говорил: «Иэ!» (да!).
— Сам выдумывал песню! — сказал мне с гордостью Орусбай. — Биринчи джирши[7].
Певец кончил песню и заиграл очень своеобразно какой-то знакомый марш. Увидев, что я проснулся, он протянул мне руку и весело заговорил по-русски.
— Здравствуйте! Вот неожиданная встреча! Я студент московской консерватории. Приехал к деду на каникулы, помогаю ему трудодни зарабатывать. Как вам понравилась моя импровизация?
Я сказал, что мне очень понравилось пение, спросил, записывает ли он то, что сочиняет.
— Ну, это ведь так — не серьезно, — сказал певец. — Когда хорошее что-нибудь придумываю, стараюсь записать. Вот мой братишка мастер сочинять. Это у нас в семье от деда, — он быстро сказал несколько слов по-киргизски, старый чабан задумчиво усмехнулся. — Замечательно пел старик, и вот братишка очень способный. Я ему говорю — иди учиться на литературное отделение, а он, упрямый ишак, хочет только в школу летчиков.
6
Горное пастбище.
7
Первейший певец. Джирши — киргизские певцы, которые свои песни сочиняют во время исполнения.