Человек с именем

Макс Далин

Человек с именем

…И вкусы, и запросы мои странны…

Имени своего я не помню, хоть тресни.

А ведь оно у меня было когда-то, имя… Амнезия. Перед апгрейдом мозги промыли и перебрали. Так часто бывает, всё правильно, только очень обидно.

Дэн — всегда Дэн. Мида — всегда Мида. Даже генномодифицированных и некроморфов, и то как-то зовут, а я — пустое место какое-то. Босс зовёт меня «старина» и «дружище». Дэн — «привет, придурок». Мида — «зайчик» и «лапочка». А всё почему: когда мне придумывают имя, а я чувствую, что оно не моё — бесит не по-детски. Прямо из себя выхожу.

Босс меня пытался звать Ричем — я его не слышу и всё. Чёрт лысый ему Рич. Так одного дрища со станции техобслуживания зовут: этакая поганая морда, как у манекена в дешёвой лавчонке, губ нет и из глаза жидкость для промывки линз подтекает. И соображает еле-еле. Я такой, что ли?

Дэн отсутствием моего имени никогда особо не тяготился. Ему «эй, ты!» в качестве обращения отлично хватало. Но Мида — она девушка нежная, добросердечная. Ей страшно не нравилось, когда у личности из всех опознавательных знаков только идентификационное клеймо. Я же киборг, всё-таки, а не какая-нибудь железяка. У меня душа.

А раз душа — должно быть и имя. Но я хотел своё имя, настоящее своё имя, а не чужое.

Как зайдёт разговор на эту тему, Дэн говорил:

— Да что ты фигнёй страдаешь? Придумай себе сам имя, какое хочешь.

А я ему всегда отвечал:

— Нет. Это будет не имя, это погоняло какое-то будет, кличка. Имя человеку при рождении даётся.

А Дэн:

— При сборке! — и ржёт. Смешно дураку.

Почти всем криминальным киборгам с промытыми мозгами наплевать, что у них там в человеческой жизни было, если было. А мне — нет. Не хочется думать, что я — «in vitro». Я, может, у матери родился. У настоящей женщины. Как человек. И мне, может, охота вспомнить, как она меня назвала.

И кем я был при жизни. Время от времени брезжится что-то в голове, в тумане — а если знать, кем я был, глядишь, и вспомнилось бы чётко.

Вот думал я, думал — даже сны начали иногда сниться сами по себе, без загрузки — и решился. Дэну сказал:

— Хочу расспросить секретаря босса. У него выход на всякие справочные директории, даже закрытые. Может, он мне туман этот развеет, над моим прошлым.

Дэн даже дёрнулся.

— Да ну, — говорит, — брось, не связывайся. Скользкий он типчик, может боссу разболтать, а боссу может не понравиться… в общем, меньше знаешь — крепче спишь. Вдруг ты был врагом босса при жизни?

— А-ха-ха, — говорю, — очень умно. Был врагом, босс велел меня списать, потом чучело набил и оставил при себе, чтобы улики всегда под рукой оставались, если вдруг копы заинтересуются?

Дэн плечами передёрнул:

— Ну… тут точно никто искать не будет.

— Где там, — говорю. — Везде в наших кругах мой мордоворот засвечен. Каждый встречный бы сказал: знаешь, мол, твой босс сам тебя и замочил. Нет, чушь это.

И верно: такая чушь, что никому бы и в голову не пришла, кроме Дэна. Ну, тупой киборг, что возьмёшь!

— Ты мне, — говорю, — лучше ответь: сам-то ты откуда знаешь, что тебя Дэном зовут?

— Помню, — говорит. — Вот фамилию забыл.

— А Мида — откуда? — спрашиваю.

— А Миде, — говорит, — сутенёр сказал.

— Вот видишь, — говорю. — У вас хоть что-то из старой личности сохранилось. А у меня ничегошеньки нет. Только сны, да и то запись получается вся в тумане, сплошные помехи.

Больше Дэн спорить не стал. А я пошёл к Люлю, секретарю босса.

Люлю — генномодифицированный, антропоморф, гермафродит, асексуал, существо независимое. Считает, как машина, болтает на десяти языках, в голове информации — миллионами терабайт, да ещё и выход в Сеть — встроенный, антенны в виде рожек. За рожки Дэн его Люцифером прозвал, но не прижилось. Слишком длинно и величественно.

Но Люлю мы его между собой зовём. Если в глаза — он обижается, говорит, на кошачью кличку похоже. Хотя — он и есть боссу учёный кот. Или канарейка — с учётом голоса и любви к оперным ариям.

С киборгами Люлю особо не общается: о чём ему с бойцами разговаривать? У бойца главное — корпус, а у Люлю не корпус, а сувенирная флешка со стразиками. У него главное — мозг. Но задаваться он не задаётся.

Я выбрал момент, когда босс занят был, а Люлю играл с машиной в n-мерные шахматы и музыку слушал, отдыхал, в общем. Подошёл, кашлянул, говорю:

— Слушай, красавец, а ты не мог бы мою упаковку идентифицировать? Всё равно как, лишь бы имя узнать, а? Хоть по Потребительской Сети, хоть по Интерполу…

Люлю свои совиные глазищи прикрыл, задумался. Потом говорит, как Дэн:

— Уверен, что тебе это нужно? Меньше знаешь — крепче спишь, я бы сказал…

— Знаешь, что? — говорю. — Я бессонницей не страдаю и вряд ли буду, а за помощь хоть заплачу, хоть отлуплю, кого захочешь. Как оно?

Люлю только ухом дёрнул.

— Ну вот ещё! — говорит. — Всё бы вам, киборгам, лупить… я тебя идентифицирую совершенно даром. Мне тоже забавно.

Всё-таки польстило ему, что красавцем назвали. Не каждый его красавцем назовёт, фигню плюшевую.

Информационную директорию Люлю раскрыл в голограмму и развернул над столом, чтобы я тоже смотрел. Потом уставился на меня и говорит задумчиво:

— Надо ещё поразмыслить, как тебя идентифицировать… Глаза у тебя искусственные, по сетчатке не выйдет. В ушах я тоже не уверен — за уши периферию вживляли, может, заодно и сами уши поправили. Зубы у тебя искусственные, невооружённым глазом видно — и передние при мне уже вставляли.

— Может, пальчики? — спрашиваю. — Дактилоскопия? Древний метод, но эффективный же?

Люлю меня за руку взял и головой качает.

— Нет, — говорит, — громила, пальчики не пройдут. С тех пор, как вы с Дэном горели в том ангаре — много ли тех папиллярных линий у тебя осталось? Ладонь, как у куклы…

— Что ж делать? — спрашиваю. Расстроился.

Откинул златой локон с плюшевой мордочки, покусал коготок — и говорит:

— Надёжнее всего генетическая экспертиза, но долго и дорого. А я могу по идентификационным точкам на черепе прогнать. Точность — девяносто девять процентов с мелочью.

— Ладно, — говорю. — Давай по черепу. Но генетическую мы тоже сделаем. Для абсолютности.

Выдрали мы у меня клок волос, кусочек ногтя отрезали, заклеили всё это в конверт, конверт Люлю к исходящей почте положил, сделал заказ в «ГенАналитик» — и с моей кредитки сняли вперёд изрядную плату за проверку. А потом мы с Люлю отсканировали мою физию, отметили на моей черепушке эти самые точки — и прогнали по всем поисковикам. Люлю своё дело знал, в сетях — как рыба в воде. Получаса не прошло, как высветился в интерполовской базе мой пресветлый лик.

Почти что мой. Но не совсем.

Морда какая-то потрёпанная, как будто старше выглядит, под глазами синячищи, сами глаза, даром что натуральные — как у ошалевшего окуня. Волосы клоками — и чёлка выкрашена в зелёный цвет с блёстками. И корпус поменьше, чем у меня, раза в полтора, зато костюмчик шикарный, ничего не скажешь. Как у политика или телеведущего.

— Чё?! — говорю. — Это я, что ли?!

Люлю смотрит скептически, но выдаёт:

— Совпадение — по десяти точкам из пятнадцати. И семи хватило бы для идентификации. Ты.

— Ну и что это за ком с горы? — спрашиваю.

А у Люлю его мордочка плюшевого котика расплывается. Улыбнуться, значит, соизволил.

— Имя — Хербиус Неживой Мыш Саторини. Возраст — тридцать два года на момент смерти. Профессия — выдающийся поэт и художник-авангардист. Трагически погиб во время террористического акта в Арт-Галерее, где представлял собственную последнюю выставку «Солнце и трупы пылесосов». Тело было завещано Институту Трансплантологии, где и разобрано на биологический материал. Памятная доска с именем господина Саторини находится в зале Славы Арт-Галереи. Доволен?