Человек в полоску

Девяносто пятый внимательно воззрился на Андрея:

— Ну что, продолжать? Или вы сами все поняли?

— Предположим, что да, — уклончиво отозвался тот.

— После случая со строителем у меня появилась одна догадка. Проиллюстрирую. В молодости у меня был автомобиль. Старенький, раритетный, он двигался на колесах. Я любил возиться со всякими там коробками передач, конденсаторами и прочим. На заработанные деньги я постепенно заменял ему все запчасти новыми. Сначала я сменил сиденья, затем приборную доску, поставил двигатель. Как думаете, с какого момента авто стал новым, или перестал быть старым? Внешне он был той же модели, но ни одного болта от старой машины в нем не осталось, кроме каркаса. Как вы думаете, это был тот же авто или совершенно новая машина?

— Признаться, затрудняюсь ответить, — усмехнулся Андрей.

— Вот так и с людьми. Сначала тебе меняют кость на левой руке, потом желудок, потом селезенку. Потом сердце. И, в конце концов в тебе не остается ничего родного, кроме крови и мозгов. Но я подозреваю, что и кровь можно заменить, на плазму или какой-то иной питательный раствор.

Андрей ошарашено молчал.

— И вы допускаете, что…

— Я? Я не допускаю, я вижу. Оглянитесь вокруг. Нас окружают биомашины. Они, возможно, даже сами не подозревают об этом. Как и вы. В сущности, это не так жутко, как то что я вам дальше скажу.

— О чем вы? — спросил Хоф.

Если ученые могут сделать лёгкое, почему бы им не синтезировать нервную клетку? Спинной мозг, например. А? Или репродуктивную систему.

— Это звучит слишком дерзко. Синтезировать такие сложные клетки невозможно, — Андрей убежденно скрестил руки на груди.

Девяносто пятый хитро прищурился. В чистом свете солнца его лицо казалось каким-то прозрачным. Он медленно заговорил:

— Вы правы. Сейчас это кажется невыполнимым. Думаю, пока люди рождаются полноценными, а затем им меняют органы, оставляют лишь головной и спинной мозг. Это длительная, обстоятельная процедура, включающая в себя изменение всего, из чего мы состоим. Не знаю, насколько далеко зашел проект в совершенствовании синтетического человека. Многие вещи кажущиеся нам естественными, просто скопированы. Принятие пищи, питье, отправление потребностей. Избавьтесь от сказок про батарейки, генераторы и тому подобное барахло. Механоид существо элегантное, такое же гармоничное, как человек. Когда я пришел к подобному выводу, мне стало очень одиноко. И меня посетила логичная мысль — что если я… сам?

— Но если мы видим перед собой человека, значит это и есть человек!

— Есть только один способ определить, — убежденно сказал Девяносто пятый, и по выражению его лица Хоф понял, о чем идет речь. — Ах да. Забыл сказать про свое открытие. Его суть вкратце такова. Люди большей частью перестали быть агрессивными. Не все, конечно. Настоящие остались такими же. А вот те, у кого синтетика в башке, уже не затеют драку в метро, не наорут на продавщицу, не поссорятся с женой. По улицам стало удивительно скучно гулять.

Я хотел опубликовать свое исследование, — ведь оставшиеся живые люди (в их существовании я не сомневаюсь) должны знать правду, — но совершенно точно установил, что в моем Центре работало как минимум трое механоидов. Оглашение информации было сопряжено с опасностью. И тогда я пришел к неожиданному решению. Решил облечь все это в литературу, в художественный вымысел. Я стал писать рассказы и публиковать их в различных журналах. В рассказах, разумеется, сюжеты вертелись вокруг различных роботов, компьютеров и андроидов. Постепенно я входил во вкус, да, мне нравилось писать. Кстати! Могу со всей ответственностью заявить. В ремесле писателя наступает такой момент, когда уже не он пытается при помощи произведения что-то сказать миру, а само произведение пытается при помощи писателя появиться на свет в наиболее важной форме, и ты уже пишешь против своей воли, потому что не можешь иначе, тебя словно что-то ведет, заставляет, тянет. Со страшной силой. У меня такое случалось. Пару лет назад я буквально «родил» за ночь одну вещь. Я не спал, мне зверски хотелось восполнить энергию. Но это было сильнее меня. Это подобно амоку.

Причем, писательство — это именно ремесло. Не профессия, не специальность.

— Так как же вы пришли к выводу, что являетесь биомашиной? — для Андрея этот вопрос был чрезвычайно важен.

Девяносто пятый засунул руки в карманы полосатой пижамы, задумчиво пошевелил там пальцами и глухо произнес:

— Когда потерял интерес к жизни. Мне не хотелось ничего. Я ел и пил потому что этого требовало тело. Разум мой молчал. Свободное время я бездумно смотрел на стены. Я намеревался проверить себя, но потом бросил это дело. Кто знает, тому доказательства не нужны. Как сказал мудрец, доказывает не знающий, знающему это не нужно. Каким бы совершенным не было мое синтетическое тело, оно принадлежит гомункулусу. В нем нет искры божьей. И поэтому «железки» вроде меня и вас не имеют права носить имена — лишь порядковые номера на лбу. Все мы давно умерли.

Затем он улыбнулся:

— Таков я и таков мой бред. Вы сторож, но задумайтесь, кто стоит над вами, ибо даже сторожей кто-то охраняет.

Затем улыбка сползла с его губ, как потек на стене, а взгляд померк. Шкатулка захлопнулась, решил Хоф, но услышанного ему было достаточно, чтобы сделать выводы и разработать методические рекомендации по дальнейшему лечению.

На том они расстались.

После отчета перед директором Бедерманом Хоф уезжал из клиники со смешанным чувством удовлетворения и соучастия в каком-то мерзком преступлении, о котором никто никогда не узнает. И не будет наказания. Причем Девяносто пятый фигурировал бы в деле как пострадавший.

Хоф пришел домой поздно и дико устал. Все из-за проклятых отчетов. На самом деле, работа могла подождать до понедельника, но хотелось сделать все в пятницу, чтобы новая неделя не начиналась так тяжело. Хофу нравилось чувство утомления. Чувство, что ты славно потрудился и имеешь право на заслуженный отдых.

Какое-то время он сидел на кухне, ковыряя разогретый в духовой печи ужин. Сил не было даже на то, чтобы поесть. Спагетти так и норовили выползти из тарелки. Стакан с пивом едва не пролился на скатерть. Под бормотание визора Хоф быстро уснул.

Ему снился тот всклокоченный человек, Девяносто пятый, наряженный в полосатую пижаму. Они куда-то шли по больничному саду. Человек подвел его к высокой бетонной стене, которая была покрыта сверху колючей проволокой. В стене зиял пролом высотой c человеческий рост. Из пролома били острые световые лучи. «Смотри», — сказал человек. — «Это ваш мир». Хоф посмотрел в пролом, но глазам стало больно от слишком яркого света. Прикрывая глаза ладонью, он напряженно всматривался в пейзаж, открывшийся за этой несуразной дырой. По ту сторону находился город, одна из его центральных улиц. Солнечный свет чертил желтые дорожки между темными зданиями, обнажая весь город в мелких подробностях, словно мрачную пещеру, своды которой, образованные плотной шапкой из туч, вдруг озарились заблудшим факелом. И город жил, двигался, бурлил — как всегда. «Смотри внимательно» — говорил человек. Хоф стал вглядываться в проходящих под носом людей. Люди вблизи оказались роботами, идеально повторяющими человеческую анатомию. Их металлические остовы тускло поблескивали в лучах солнца. Роботы, наряженные в мужские и женские костюмы, большие и поменьше, быстрее и медленнее, вышагивали по тротуару. Они двигались четко, слаженно, по геометрически правильным траекториям, чуть ли не в унисон друг другу. По выражениям их стальных лиц невозможно было понять эмоции, мысли или желания. Роботы просто выполняли каждый свою задачу. По крайней мере, со стороны это виделось именно так. Хоф заворожено наблюдал, как робот в плаще останавливает аэротакси, робот-таксист открывает дверь салона, прохожий ныряет туда и машина уносится прочь, к потоку таких же аэробусов. Чем больше он рассматривал эту странную картину, тем больше подробностей замечал. Роботами были не только люди, но и собаки, и кошки, и птицы. Две вороны с лязгом спикировали на ближайший фонарь и принялись скрипуче каркать. Робот-собака гавкнула в их сторону, принюхалась, побрела по своим делам. Сегментный хвост вяло мотался из стороны в сторону. Робот-парень и робот-девушка увлеченно целовались на скамейке возле парка. Роботы были настолько естественны в движениях, что создавалась полная иллюзия жизни. Вместе с тем, в их жестах не было ничего лишнего, все подчинялось неумолимому закону экономии энергии и наименьшего сопротивления, который так характеризует машину. Все уличные шумы сливались в единый гул, с каким рой пчел деловито суетится в улье.