Страница 2 из 15
Как-то сослуживец, увидя, что Ксения записывает в дневник стихи, поинтересовался. Она дала прочесть. Он прочёл три стиха и посмотрел на неё круглыми глазами:
– Да ты поэтесса!
Она поправила:
– Поэт!
Существенное уточнение – для тех, кто чувствует таинства русской речи.
Поэт – в текстах Светланы Ермолаевой – не просто дополняет её как прозаика. Поэт остро чувствует то, на что прозаик ссылается при смутной тревоге. В стихах поэта эта тревога переходит в постоянное, необъяснимое, неизбывное ожидание беды. И возникает готовность к боли, которую надо перенести как неизбежную.
Эта боль – не расплата ли за обретённую с таким трудом независимость?
Поэтом, который помогает обрести голос, становится Владимир Высоцкий – самый славный из неофициальных поэтов своего времени. В нём находит Светлана «что-то близкое и родственное её бунтарской натуре».
Что это? Свобода? Нет. У Высоцкого это полная Несвобода! «Зависимость от ничтожеств», какую она должна была преодолеть.
И преодолела.
А когда преодолела и вошла в число публикуемых литераторов, – почувствовала, что в уходящей советской диктатуре имела всё, о чем могла мечтать. Кроме одного: кроме свободы слова. Цензура душила!
Теперь цензуры нет. Пиши, что хочешь.
Серп и молот теперь – кнут над толпой? Удивительное сочетание реальности и тумана, из которого эта реальность жалит.
Что там первично: ложь правды или правда лжи?
А это уже зависит не только от реальности, проступающей сквозь туман. Ибо туман – тоже реальность. Поэтическая.
Пока душа билась за независимость (от толпы и от правителей), главным словом была – свобода.
Теперь, когда свобода завоевана, какое слово становится главным?
Не угадаете. Скука!
«У нас опять гуляют, а я убежала и пишу. Ах, какая скука!»
И опять: «Скука давит камнем!»
И опять: «Скучища-то, господи…»
Пока свобода – недостижимая цель, она наполняется идеальным весом, становится смыслом существования.
Но вот свобода достигнута, и встает вопрос: что с ней делать?
Пока ты сопротивляешься диктатуре, это твой ад, отуманенный общепринятым раем. Когда наконец, входишь в общественный порядок, он даже под адскими знаменами хочет показаться раем…
Главное – понять, на что согласится народ.
Присутствует ли народ в сознании лирической героини Светланы Ермолаевой?
Да вот же:
«Уборщицы, сантехники, буфетчицы, милиционеры…»
Есть ли тут работники, которые мышцами и навыками обеспечивают то, что тут раздают? А без милиционеров такая раздача состоится? Это народ или обслуживающий персонал, который существует помимо народа?
Вот тут-то без поэзии опять не обойтись.
Люди – разные. А если и они ищут суть? И не отнесёшь их ни к слугам режима, ни к борцам против режима… Эти одиночки-страдальцы – чего достойны? Сострадания? Порицания? Куда их деть в итоговой картине эпохи? Какое место им уготовано в финальном раскладе ролей?
Страна – умерла?! Да скорее героиня умрёт, сорвавшись со своего этажа в новой квартире! И несчастный случай будет подозрительно похож на самоубийство.
И уж что несомненно, неопровержимо и неотвратимо: в грядущем бед будет не меньше, чем было в прошлом.
Отсюда – ощущение боли, грозящего испытания, фатального страдания, подстерегающего страну даже в её «райские» (мирные, невоенные) времена.
И лейтмотивом – страх, присущий всем живущим «в этом мире чёрно-белом».
И готовность к беде, которую придется вытерпеть.
И конца этому нет? Есть! Неизбежен конец этой реальности, после чего наступит новая реальность. И так же будет начинена болью.
Что ж прибавить к этой тяжбе рая и ада в исповеди Светланы Ермолаевой?
Она же и подсказывает:
«Счастье – в объятьях беды»…
И ещё – с почти немыслимой иронией:
«Для счастья не хватает несчастья…»
Жгучее предчувствие боли, дающей силы в мире, который окован ознобом, – делает исповедь Светланы Ермолаевой уникальной в поколении её ровесников «послевоенных лет рождения».
ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ
Алма-Ата, столица Казахской ССР
Ксения переступила порог здания на площади у Детского мира и обмерла: вот это да! Куда я попала, где мои вещи? Во-первых, при входе милиционер, ему был предъявлен пропуск. А дальше!.. Дальше, как в музее: люстры, мрамор, кремлевские дорожки… Это она потом узнала, насчет дорожек. А на ней: пальтишко серенькое, из моды вышедшее, сапожки из кожзама ширпотребовские, платочек уголком. Этакое представительное из народа да в хоромы правительственные. И хватило же наглости!.. Но до этого – шага в райскую жизнь, в Дом на площади, оказавшийся Домом терпимости – было многое и многое, была другая, обыкновенная жизнь, детская, юношеская и уже супружеская.
Часть первая
ЯКУТСК, столица алмазного края
Деревня Исеть Иркутской области, откуда была родом мать героини, располагалась не так далеко от священного озера Байкал. Полдеревни было Скорняковых, отец Павлины Петр был чистокровный бурят, а мать Надежда Таборова из соседней деревни русская. Она была сирота, и прозвище у нее было почему-то Надька из табора. Отца вскоре репрессировали, он отказался вступать в колхоз, шибко умный был. Повезли его «из Сибири в Сибирь» (Владимир Высоцкий). Были в их роду и священники, и шаманы, но после репрессий остались от многочисленного рода рожки да ножки.
Отца реабилитировали. Он вернулся в родную деревню, а из тринадцати детей в живых остались два сына и дочь Павлина. Отец вскоре умер от последствий каторги. Сохранилась его фотография в гробу, Павлина в изголовье, и ей 16 лет.
Одним словом, от деревенской бабы Надежды жить на белом свете и здравствовать осталась лишь Павлина, мать Ксени, которая прожила за всех до 91 года. Прожили, правда, некоторое время два брата Петр и Павел, имена, как у апостолов, но Петр пропал без вести во время войны, а Павел умер молодым от рака. Не красавица, но фигуристая и характером веселая, смышленая и боевая, она, едва минуло девятнадцать, прихватив с собой подругу Машу, отправилась из своей деревни – через Сибирь и часть Казахской ССР, в Ташкент – город хлебный, столицу Узбекской ССР. В те, тридцатые годы, голод свирепствовал по всему СССР. Ташкент и вправду оказался сытным, особенно на фрукты, их можно было есть бесплатно прямо с деревьев, растущих по улицам и улочкам. Узбеки были щедрыми и гостеприимными. И кого только ни привечали в своей столице! Сто народов – русские, татары, казахи, украинцы, но больше всего – среди коренного населения – было евреев и греков. А мать Ксени – Павлина, или Пава-Павушка, как звали ее ровесники, была по отцу буряткой. Отъелись они чуть-чуть в Ташкенте, проучились на курсах: Павлина – на счетовода, а Маша обучилась машинописи, и подались в разные концы огромной страны, Маша – на Дальний Восток: На Дальнем Востоке пушки гремят! А русские солдатики убитые лежат…А Павлина сначала в Иркутск, а потом дальше на Север, в Якутск, где платили северные (надбавку к зарплате) – деньги зарабатывать.