Страница 9 из 55
Сейчас, когда уже нет Единственно Верного Учения об Объективных Законах Истории, а новые теории только создаются, эта способность источников к самостоятельной жизни в науке особенно ценна. Опираясь на них, можно проводить сравнительные исследования по нескольким странам; можно их изучать, вступая с ними в диалог как с равным партнером.
— То есть опять-таки «одушевляя» источник? Вы говорили, что этот подход уже разрабатывался на рубеже прошлого и нынешнего веков...
— В философии и в русской историографии; но он определенно не был тогда доминирующим. Тем не менее сегодняшнее отношение к источнику, действительно, не содержит в себе чего-то абсолютно нового; это скорее возвращение к определенной традиции, которая все это время в какой-то степени сохранялась в стенах Историко-архивного института (не случайно Народный архив появится именно здесь).
Русской мысли органична идея Гегеля о нереальности — единичного: оно как бы не обладает полнотой реальности. Идея русской философии — всеединство: единичное может быть понято только как сторона целого. В этом, наверное, особенность и нашего исторического знания, и даже нашей культуры вообще: русскому человеку непременно надо представить все в целом. А ведь это гегелевская идея: любое явление может быть понято как сторона общего, которое является нам через конкретный факт, пусть это будет мировой дух или еще что-то.
Сегодня есть много направлений и школ в изучении истории повседневности; у нас принято равняться на англофранцузскую традицию, но мы не можем ее реализовать хотя бы потому что, как я говорила, слишком мало источников. Их мало и для глобального понимания истории в немецком духе (который все-таки, я думаю, нам ближе, чем англо-французские подходы).
Возможно, поэтому столь сильны были методологические рефлексии рубежа веков. Методология истории как особая сфера научной мысли возникает тогда, когда осознается противоречие между ограниченностью Источниковой базы и целостностью исторического процесса. Как из агрегата обрывков, различных частей получить целостное знание? У нас очень характерная фигура, например, Хомяков, который пытается интуитивным путем создать картину всеобщей истории, апеллируя к лингвистическим данным; вот это — направление русской мысли. Я думаю, наш оригинальный источниковедческий подход надо сохранить, используя все достижения истории ментальности, истории быта, истории повседневности — французской школы, немецкой школы. Российское направление в источниковедении вполне оригинально и в других подходах не повторяется.
— Вы имеете в виду линию Лаппо-Данилевского?
— Да, тем более, что Александр Сергеевич Лапло-Данилевский сыграл в нашей исторической науке совершенно особую роль: он выделил источниковедение в самостоятельную дисциплину и сделал это накануне революции, то есть удивительно вовремя: образовалась как бы идеологически нейтральная территория, на которой можно было спасаться российским историкам — и профессионально, и физически.
Именно он считал необходимым вступить в диалог с культурой прошлого через исторический источник, пытаясь воспроизвести одушевленность его создателя. И предложил три конкретных способа, как понять Другого, из другой эпохи: вживание, ассоциирование и заключение по аналогии. Способность к вживанию (переживанию), к ассоциациям очень важна для культуры в целом, не только для науки — и в быту, и в искусстве. Кстати, было что-то в те времена в российской атмосфере, способствующее именно такому ходу мысли: одновременно с теорией Лапно-Данилевского создает свою систему режиссуры Станиславский; вся она построена на том, что актер должен ассоциировать себя с персонажем — тоща он сможет вести себя на сцене так, что это будет понято зрителем точно по смыслу спектакля.
— Вы полагаете, эти механизмы будут работать и для массовой читающей публики, когда она познакомится с материалами Народного архива?
— Возможно, рядовому человеку проще понять другого носителя того же «обыденного» типа сознания, пусть и из иного времени. Это чрезвычайно важно еще и потому, что европейская культура (а мы, определенно, ее часть) — это в принципе культура историческая. Нам для того, чтобы воспринять, например, произведение искусства, обязательно надо знать, когда оно создано, так что и тут необходимо умение вживаться в другие эпохи, ассоциировать себя с ее людьми. Третий способ — заключение по аналогии — это уже чисто научное, это для исследователя. А вот воспитывать в себе способность к ассоциированию, кажется, особенно легко на истории повседневности.
Историк, как и любой другой человек, создаст себе некоторую целостную картину прошлого из каких-то деталей. И может подменить одну картинку другой — до известных пределов, разумеется, или уж грубо преодолевая сопротивление материала, то есть толщу источников. Когда этой «толщи» нет, операция проходит легко и незаметно порой для самого исследователя. А иногда это делают вполне сознательно. Помните фильм «Россия, которую мы потеряли»? Это пример такой подмены: была одна картинка — из тех же элементов создается другая, другой образ. Сейчас не будем обсуждать, насколько он правдоподобен в данном случае; важно, что это в принципе возможно. Было бы хорошо, если бы каждый — в том числе и профессиональный историк — умел создавать такой образ осознанно, понимая именно образную его природу, его условность. Это особенно важно как раз при смене методологической парадигмы, когда очень легко увлечься какими- то новыми конструкциями.
Российская традиция такого отношения к источникам есть, в конце концов, часть общей культуры. Так, чисто профессиональное требование к кинокритику, например, всегда ощущать условность кинематографа и, сопереживая происходящему на экране, одновременно «держать дистанцию» — есть качество, необходимое каждому, кто хочет по- настоящему наслаждаться киноискусством (и любым другим видом искусства).
Интерес к источникам, их собирание, создание Народного архива, публикация документов, рассказывающих о повседневности недавнего прошлого, есть очень важный этап в жизни не только и, может быть, не столько исторической науки, сколько всего общества в целом. Любая история заканчивается здесь и сейчас.
Это такой эффект перспективы, когда человек смотрит из какой-то точки и ему кажется, что все сходится к этой точке. И для нас действительно к ней все сходится. Нас интересует в конце концов именно сегодняшняя жизнь и история работает на это — провозглашая или ее предопределенность, освобождающую нас от ответственности, или ее зависимость егг свободного выбора каждого.
В конечном счете это способствует саморефлексии общества — и каждого отдельного человека. Вот в 1863 году появился журнал «Русский архив»; с ним, пусть и не прямо, несомненно связан и новый бум мемуаристики, и совершенно новое отношение к хранению дневников и частных писем.
Усилие понять людей из иных культурных миров есть, по сути, усилие понять самого себя — в той мере, в какой, с изменением нашей собственной культурной и исторической ситуации, мы непрерывно и часто незаметно делаемся чужими сами себе. И должны поэтому постоянно себя восстанавливать, сохранять, уточнять.
— В конце концов, этими двумя типами усилий — понимания другого и сохранения, уточнения себя — во многом и держится культура. •
Беседу вела Ольга БАЛЛА
«Петля затягивается...»
Из дневника Степана Филипповича Поддубного
НАШЕ ДОСЬЕ
Поддубный Степан Филиппович
родился в 1914 году в селе Березовка Липовецкого уезда Киевской губернии (ныне — Винницкой области) в крестьянской семье. Учился в местной сельской школе.
После раскулачивания и высылки отца в 1929 году и окончания семилетки (в 1930 году) перебрался к родителям в Архангельск, а осенью того же года — в Москву. В 1931 году, скрыв свое социальное происхождение, поступил в ОЗУ типографии ««Правдам, вступил в ВЛКСМ.