Страница 23 из 54
Питание здесь словно в мирное время в хорошем доме отдыха: разнообразное, вкусное высококачественное. Каждый день мясное — баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное — лещ, салака, корюшка и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао, кофе, чай, триста грамм белого и столько же черного хлеба на день, тридцать грамм сливочного масла и ко всему этому по пятьдесят грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину.
Питание заказывает накануне по своему вкусу.
Я и еще двое товарищей получаем дополнительный завтрак между завтраком и обедом: пару бутербродов или булочку и стакан сладкого чая.
К услугам отдыхающих — книги, патефон, музыкальные инструменты — рояль, гитара, мандолина, балалайка, домино, биллиард... Но. вот чего недостает, так это радио и газет...
Отдых здесь великолепный — во всех отношениях. Война почти не чувствуется. О ней напоминает лишь далекое громыхание орудий, хотя от фронта всего несколько десятков километров.
Да. Такой отдых, в условиях фронта, длительной блокады города возможен лишь у большевиков, лишь при Советской власти.
Товарищи рассказывают, что районные стационары нисколько не уступают горкомовскому стационару, а на некоторых предприятиях есть такие стационары, перед которыми наш стационар бледнеет.
Что же еще лучше? Едим, пьем, гуляем, спим или просто бездельничаем слушая патефон, обмениваясь шутками, забавляясь «козелком» в домино или в карты...
Одним словом отдыхаем!.. И всего уплатив за путевки только 50 рублей.
Перед отъездом в стационар, в библиотеке Смольного встретил своего приятеля писателя Евгения Федорова. Он подсказал мне прочесть его роман «Демидовы». Так вот за него и взялся со вниманием и некоторым пристрастием».
Стоит для сравнения вспомнить записи других, не привилегированных блокадников, хотя бы «Блокадную книгу» Д. Гранина и А. Адамовича.
Цинизм? Лицемерие? Может, наш герой просто придуривается? Но тон сказанного, искренность, доля какой-то наивности... Никто, между прочим, не заставлял его описывать свое благоденствие, другие-то не описывали. А за фразой: «Да. Такой отдых в условиях фронта, длительной блокады города возможен лишь у большевиков, лишь при Советской власти» — своя картина социального мира...
Как именно конструируется, производится, говоря социологическим языком, это представление о реальности? Снимем следующий «культурный слой»
• В блокадном Ленинграде голодали, холодали, гибли от бомб — но жизнь продолжалась: врачи лечили, люди ходили на концерты.
Фото из зала «Ленинград в период Великой Отечественной войны 1941—1945 годов» Государственного музея истории Ленинграда.
Классификация социального мира
Наш герой — образцовый советский человек. Даже осенью 1941 года, когда положение его шатко и неопределенно, когда его привычный мир распадается, он черпает силу в ресурсе своей советскости- Официальный идеологический язык вносит порядок в мир, который рушится самым буквальным образом. Этот язык позволяет отбрасывать все, что может угрожать целостности «я» и мира.
«С театра вынужден был идти пешком. Трамваи не шли. Проспект Володарского до самой Некрасовской улицы засыпан осколками выбитых стекол... Дворники вывешивают флаги» (6 ноября 1941 года). В театре пишущий попал под бомбежку, он чуть не погиб, но вывешивание праздничных флагов как дискурсивная практика намекает, что порядок жизни не разрушен, несмотря на прямую опасность для жизни индивида. И в сугубо личном пространстве дневника наш герой пишет (во всяком случае, старается писать) «по правилам», в соответствии с господствующими риториками. Он пользуется идеологическими клише как идиомами повседневного языка; например, пишет жене и сыну поздравление с 7 ноября 1942 года на открытке с портретом Сталина: «С нами Сталин! До свидания. Целую крепко. Ваш Папаня». «С нами Сталин» — часть интимной семейной коммуникации. Еще: «Будет и на нашей улице праздник!» — как справедливо сказано в приказе т. Сталина». Вождь — производитель пословиц или, что то же самое, порядка мира.
Сталин — персонификация власти и судьбы. Все, что происходит в жизни, идет от власти. Это порождало метафизическую уверенность в правильности происходящего: «Я каждый раз я, затаив дыхание, вслушивался в каждое слово. Как просто, понятно, кратко и ясно т. Сталин ответил на волнующий вопрос: в чем причины временных неудач нашей армии» (7 ноября 1941 года). «Если это так, то нет сомнений, что т. Сталин свое слово сдержит. Поможет, выручит» (18 ноября 1941 года). «Исключительно хорошо, умно и правильно ответил Сталин на письмо московского корреспондента... Просто и истинно справедливо сказаны» (6 октября 1942 года).
Место Сталина может занимать Ленин или партия, в том числе и в форме ее институтов: «Знаем, наша советская власть, коммунистическая партия в беде нас не оставит» (8 августа 1940 года). «Правильно и своевременно Горком партии поднял вопрос о наведении чистоты и бытового порядка в городе. Наметили ряд мероприятий, но главное, это призвать к порядку людей, опустивших руки в связи с трудностями и переживаемыми затруднениями» (13 января 1942 года).
Свет для него — «лампочка Ильича». Эта метафора тут — клише обыденного языка. Но метафора не просто инструмент, она конструирует мир, она — модель видения вещей и мира. Как и все символические системы, системы идеологического языка реорганизуют мир в терминах действия, а действия реорганизуют в терминах мира.
Идеологический язык предлагает и внушает системы классификации, которыми пользуются как привилегированные, так и непривилегированные. Но в первую очередь это язык доминирующих. Например, практически все пользовались классификацией «наш человек/не наш человек». Но родилась эта классификация в поле доминирующих. Партия классифицирует людей на нужных и ненужных.
Классификация «рабочий/иждивенец» также имела в советском обществе всеобщий характер. Она диктовала парадоксальность социальных игр. Чиновник оказывался рабочим, потому что снабжался по рабочей карточке, а служащий — иждивенцем, ибо получал иждивенческую карточку. В условиях блокады вопрос о социальных классификациях был вопросом жизни и смерти. Самые нужные — партийные кадры. «К нам приходят, обивают пороги такие которым не только не полагается первой категории, а отобрать вторую и гнать в шею следует... Партийные кадры мы обязаны поддерживать. На это имеются указания горкома...» (1 декабря 1941 года).
Усвоенная классификация кажется «естественной». Роль идеологического дискурса в установлении порядка мира и самой социальной связи в советском обществе центральна. Это хорошо видно в моменты, когда происходит столкновение с иными социокультурными системами, в которых элементы мира названы и скомпонованы по-иному. Вот что удивило И., когда в 1944 году он попал в освобожденный пригород Териоки (ныне Зеленогорск): «Но что чрезвычайно удивило нас, так это сохранившиеся с 1941 года наши плакаты и лозунги, расклеенные на зданиях и в помещениях дач и домов отдыха. На одном из домов отдыха, на видном месте, крупными буквами напечатанный плакат: «Смерть фашизму!» А в доме, на одной из дверей лозунг: «Трудящиеся Советского Союза, теснее сплотим ряды вокруг большевистской партии! Под знаменем Ленина — Сталина вперед к победе!» В другом домике на стене: нетронутая, приклеенная гумиарабиком газета «Красная звезда» за 3 июля 1941 года... Трудно себе объяснить, как это все сохранилось? Неужели сюда не заглядывали знающие русский язык? Или лахтари против нашей агитации не возражают?..» (13 июня 1944 года).