История ислама

Если он обманулся в этом, то все остальное предписываемое им долгое время исправно исполнялось, и успех превзошел питаемые им надежды. Предстояли лишь временные затруднения насчет поддержки и пропитания беглецов, переселившихся вместе с ним в Иасриб и обедневших вконец. Даже зажиточные из числа окружающих Мухаммеда потеряли большую часть своего состояния в долгие годы преследований. Так, например, Абу Бекр привез с собой лишь 5000 из 40 000 дирхем[77], которыми он прежде располагал. Несмотря на всю готовность новообращенных к пожертвованиям, все же было весьма трудно содержать более или менее сносно всех неимущих. Все они, очень естественно, ждали помощи от пророка и расположились поэтому лагерем возле самого его дома, под некоторого рода верандой, вблизи мечети; поэтому их и называют людьми «веранды»[78]. Зависимые во всем от Мухаммеда и все же, вероятно, недовольные, эти пролетарии составляли наименее почтенный элемент общины, но зато оказывались способными на всякого рода службу янычарскую. Надо было позаботиться о них и других нуждающихся, потребовалось обложить правоверных постоянной податью. Таким образом, призрение бедных стало навсегда обязанностью ислама. Милостыня (зекят) преобразилась постепенно в формальный налог, сбор которого обращался впоследствии и на другие насущные предметы «путей господних» и стал наконец главным источником исламской государственной казны. Почетнейшие мужи из числа мухаджир, бежавших с пророком вместе[79], много испытанные, надежные Абу Бекр, Омар, Хамза, Зейд, Алий и иные, с которыми посланник Божий ежедневно совещался, считались истинными столпами веры. Чудное дело, приходилось как-то всегда так, что тот или другой из них высказывал мнение, совершенно совпадающее с божьим решением, передаваемом в виде откровения, почти одновременно, ангелом Гавриилом, всегда готовым к услугам. К этой маленькой группе, переросшей всех остальных по личному значению и доверию Мухаммеда, все быстрее и быстрее стали присоединяться люди Иасриба, принимавшие охотно ислам. Позднее они получили почетное название Аль-Ансар — «помощники», «союзники». И между ними также встречались люди почетные, так, например, Са’д Ибн Убада, глава Бену Са’да, отдела племени хазрадж. Чаще же всего были это люди молодые, пыл воодушевления которых не простыл еще. Они-то всего более увлекали примером своим и других, вскоре и таких, которые не выказывали особенного влечения к делу мекканца и примыкали к исламу притворно, имея в виду личные интересы. Таким образом, в непродолжительном времени образовалась довольно значительная община, в нее, по-видимому, вошло большинство аусов и хазраджей. Открытое идолопоклонение вскоре совершенно прекратилось в городе. А вместе с ним улетучивались также и некоторые элементы, лишь с виду стоявшие ближе к новой вере.

Кому кому, а уж Абу Амиру следовало, казалось, приветствовать с горячей симпатией прибытие пророка. Принадлежа к племени аус, он, как говорят, познакомился с христианским учением благодаря своим частым поездкам в Сирию и отвернулся от языческих богов. Его считали за ханифа, приверженца одной из христианских сект с оттенком некоторого рода монашеского аскетизма. Маленькую общину, которую втихомолку собрал вокруг себя Абу Амир, неприятно поразило шумное выступление Мухаммеда, окруженного толпой жаждущих прозелитизма правоверных юношей, хотя пророк в своих «божественных откровениях» не преминул похвалить ханифов и, по своему обычаю, постарался отождествить с ними свое собственное учение. Как мог, в самом деле, суровый аскет преклониться перед тем, что казалось ему лишь искажением чистого дела, которому посвятил всю свою жизнь. С 20 единомышленниками, которых ранее склонил на свою сторону, оставил Абу Амир родину и ушел к мекканцам, уподобляясь в этом своему противнику, — он предпочел порвать с племенем, чем отказаться от своих убеждений. Мы еще встретим его в толпе курейшитов. В тот момент, когда эти последние слагают оружие перед победоносным исламом, он продолжает сражаться вместе с жителями Таифа против Мухаммеда. А когда и здесь становилось невозможно сопротивление, упрямый сектант ушел в Сирию, чтобы поднять византийцев против обманщика. Но здесь смерть застигла покинутого своими, одинокого чужеземца. Некогда, побуждаемый религиозным рвением, этот неисправимый идеалист бранил и поносил дерзко Мухаммеда, а теперь встретил трагическую развязку. Другой же благодаря своему «здоровому реализму» избег ее счастливо.

Не в той, конечно, мере, как этот характерный человек, заслуживает некоторого участия масса «полуверов», число которых было достаточно и в Иасрибе. Это были люди, не могшие с горячностью примениться к новой вере, но не перестававшие при этом придерживаться старинных рутинных понятий. Они не в силах были совершенно отстраниться от остальных членов племени, примкнувших к исламу. Дело в том, что религия отдельных лиц продолжала по-прежнему составлять частное дело каждого, и никому не воспрещалось обращение. Если бы обращение масс случилось одним разом, то приверженцы старых порядков в конце концов восстали бы, конечно, они попытались бы выступить против захвата чужеземцами власти с оружием в руках. Но дело ислама шло иначе: исподволь, шаг за шагом были отодвигаемы язычники на задний план, постепенно, почти незаметно. Авторитет старейшин племени не был отрицаем сначала открыто, но медленно подтачиваем, так что ни в одном отдельном случае нельзя было упрекнуть Мухаммеда в нарушении хотя бы единой буквы соглашения; многие простодушно продолжали считать союз за один только простой оборонительный договор. Ко всему этому следует прибавить, что человек, ставший во главе недовольных, хотя и талантливый, не обладал твердым характером. В сказаниях сохранилось, что племя хазрадж в то время, когда велись первые тайные переговоры с пророком, успокоено было обещанием, что предводитель их Абдулла Ибн Убайи получит корону. Это известие, почерпнутое из позднейших легенд, очевидно, выражало желание правоверных сопоставить ничтожество земных стремлений к власти рядом с божественным правом пророка. Если бы и действительно обещана была ему корона, этот человек не был бы в состоянии ее носить. Как ни честны в сущности были колебания, помешавшие ему стать во главе своих соумышленников и вызвать на бой этого пройдоху с кучкой ослепленных им же земляков, нельзя, однако, не заметить, что это выказывало хотя и предусмотрительного, но вместе с тем и нерешительного человека, который не был рожден для власти, у которого отсутствие веры в сверхъестественное не восполнялось величием духа. Ничего нет поэтому удивительного, что он, а с ним и большинство единомышленников должны были в конце концов ради мира и спокойствия согласиться также примкнуть к исламу и наблюдать нерушимо и далее раз заключенный договор. Но при этом нерешимость его не покидала: всякий раз, когда Мухаммед нуждался в посильной помощи, отправляясь в какую-нибудь дальнюю экспедиции за город, и вызывал охотников, он старался помешать, а в то же время пропускал случай докапать противника, когда пророк терпел какую-нибудь чувствительную неудачу. Был он, несомненно, честный, добросовестный человек, но в его добросовестности ощущалось нечто слабое, а его честность благодаря частым ложным положениям, в которые волей-неволей ставил он себя, не могла оставаться незапятнанной, ибо он со своими приверженцами не мог оправдывать некоторых совершенных им насилий и вероломств набожностью целей. Поэтому по сравнению с мусульманами образ действий его партии не всегда казался поступками неуклонно безупречных людей. Тем не менее они вечно тревожили пророка. То, что «сердце их точила неизлечимая болезнь» — как выражено в Коране весьма метко, хотя и в особенном смысле, — это нисколько не беспокоило пророка; но он не был никогда уверен и не мог рассчитывать на них. Между тем в силу исключительных обстоятельств он должен был обходиться с ними по возможности мягче. Ему приходилось с крайнею заботливостью остерегаться и не доводить до взрыва дремлющий гнев противников, который мог легко стать гибельным для всей общины, угрожаемой долгие еще годы мекканцами и другими внешними неприятелями. Если они не решались открыто взяться за оружие, зато как часто выказывали свое неудовольствие в едких эпиграммах, щедро уснащенных самыми обидными сравнениями. «Накорми собаку, она же тебя укусит» было любимейшей темой их, бесконечно варьируемой. Но если эти самые «лицемеры»[80] стесняли и сердили пророка на разные лады, о чем встречаются неопределенные, хотя и достаточно понятные намеки в самом Коране, все же никогда они не становились серьезно опасными. Поэтому Мухаммед довольствовался одними частыми предостережениями своим правоверным сторониться вообще яда лицемерия, не позволяя, однако, себе при этом никаких намеков на известные сомнительные личности. По мере того как неудержимо рос извне успех могущества ислама и внутри города число лицемеров все уменьшалось, со смертью же Абдуллы Ибн Убайи (630 г.) они исчезли совершенно.

77

Слово dirhem греческое, δραχμή «драхма». До Мухаммеда и некоторое время спустя арабы не имели собственной монеты; деньги вообще были между ними величайшею редкостью, если же и встречались, то византийская и персидская монеты. Вот почему и названия заимствованные: dinar (т. е. золотой динар aureus) и dirhem. Первый был стоимостью приблизительно в 5 р. зол., а последний равнялся 25 к. сер. Но при колеблющейся относительной стоимости золота и серебра (последнее на Востоке стояло вообще весьма высоко), при полном нашем незнании номинальной стоимости их в тогдашней Аравии трудно даже приблизительно подсчитать цену их сравнительно с нынешними нашими.

78

По-арабски Ахль-ас-суффа. От слова суффа происходит наше слово софа, собственно мебель на ножках, подобно веранде на столбах.

79

По-арабски аль-мухаджирун «бежавший из родины», в сокращении — «беглецы».

80

Еl-munafikun — значит, собственно, «старающиеся укрыться». Слово это употребляется в прямом смысле, когда говорят о прыгуне, укрывающемся в норку, а в переносном значении применяется к каждому фальшивому намерению, тщательно маскируемому злоумышленником. Под словом munafik филологи подразумевают того, «кто укрывает в сердце неверие, а на языке выражает веру». В данном случае, собственно, «лицемер» тот, кто признает ислам единственно ради сохранения в городе тишины и спокойствия.