История ислама

До сорокалетнего возраста ничего особенного, что могло бы нарушить внутренний покой, с ним не происходило. Он уже успел выдать замуж одну из старших дочерей, вторую — красавицу Рукайю — за одного из двоюродных братьев ее. Общественные отношения его становились все благоприятнее, и он занял между своими согражданами положение довольно почтенное. Предание даже гласит, что ему предоставлена была лет за пять до его выступления в качестве пророка довольно выдающаяся роль при возобновлении потерпевшего от горных ключей здания Ка’бы. Без сомнения, следует это считать за лишенную всякого основания легенду. Но он уже был в состоянии, ради успокоения своей собственной совести, дабы хоть чем-нибудь вознаградить заботы дяди Абу-Талиба, покровителя его юности, усыновить сына его Алия. Не нужно ему было также много раздумывать, чтобы дать свободу и усыновить Зеид-Ибн-Хариса, раба христианина, служившего у него уже давно, которым он привык особенно дорожить. Однако, несмотря на все, расположение его духа постепенно все более и более омрачалось, он не чувствовал себя счастливым. Природное меланхолическое настроение принимало мало-помалу зловещий мрачный оттенок. Зачастую углублялся он надолго в пустынный лабиринт скал, окружавший родной город со всех сторон. По целым дням пропадал там. Из позднейших его проповедей, в том виде, как они сохранились в Коране, мы можем отчасти догадываться, какие мысли роились тогда в его голове и бременили его сердце. О том, что поклонение единоземцев идолам есть и заблуждение, и грех пред единым истинным Богом, знал он уже давно. Но какова задача, ему предстоявшая? Страшный суд, о котором рассказывали ему христианские его друзья, должен был, конечно, пожрать этих безбожников. Что же предстояло ему самому, дабы уклониться от подобной судьбы? Со страхом вопрошал он: «Господи, что же мне делать, дабы спастись?» Этот вопрос для человека поверхностного либо по характеру гибкого не представлял никаких затруднений, но для его жаждущей истины души потрясение было слишком глубоко и тем еще глубже, что некоторые религиозные понятия, которые он успел выпытать от своих друзей, стояли в его уме особняком, без всякой связи. Сам же он, по нашим нынешним понятиям, был человек совершенно необразованный, вполне неспособный к логическому обоснованию ряда отвлеченных идей. У него почти отсутствовала всякая возможность доработаться до ясного понимания всего этого даже для себя лично.

Обуреваемый подобными сомнениями, блуждал он, так рассказывают, однажды в месяце Рамадане[39], по своему обыкновению, к северу от Мекки, в пересеченной отрогами гор местности. В центре ландшафта воздымалась гора Хира, а у ее подножия зияла пещера, любимое местечко искони страстного мечтателя. Терзаемый неотступными мыслями, впадает он наконец в беспокойную дрему. «Тогда охватило меня во сне, — рассказывал он позже, — смутное ощущение, будто некто приблизился ко мне и сказал: читай! Я же ему ответил: нет, не могу. Затем тот же некто сдавил меня так, что я думал, что умираю, и повторил снова: читай. И опять я отказался. И снова меня сдавило, и я услышал явственно: читай. Во имя Господа твоего, творящего — сотворившего человека из кровяного комочка, — читай. Господь твой ведь всемилосерд. Он даровал знание посредством пишущей тростинки — Он научил человека тому, чего он не знал. Тогда я прочел сие… И затем видение исчезло. И я проснулся. И было мне, как бы слова сии были начертаны на моем сердце»[40].

Видение это произвело на Мухаммеда действие поражающее, можно сказать, уничтожающее. Словно одержимый, появился он пред Хадиджей, в наивысшем возбуждении. Как умела, успокаивала она его, а тем временем послала за Бараком, с которым и прежде муж ее не раз беседовал о различных высоких предметах. Когда передала она о случившемся, приглашенный произнес: «если это так, о Хадиджа, дух святой[41] снизошел на него, тот самый, которому благоугодно было явиться Моисею; стало быть, он пророк народа нашего». На время Мухаммед успокоился. Но следовало ждать повторения явлений, чрез некоторый промежуток времени[42], и опять вернулись сомнения с двойной, устрашающей силой, приводя несчастного чуть не в отчаяние. И зашагал он без перерыва снова и снова по окружающим горам. Часто приходила ему на ум мысль: как бы хорошо броситься вниз с этих крутых скал и отрешиться раз навсегда от ужаса, который заволакивал его мозг. И вот в одну из этих минут осветила его небесная ясность. Явление свыше — без слов, но всеподавляющее! Оно исполнило его сердце давно желанным сознанием. Но одновременно он почувствовал головокружение. Потрясаемый как бы лихорадочною дрожью, спешит он домой. «Заверните меня!» — взывает он к своим. Свершилось. И, охваченный сильным нервным потрясением, ему чудится, что он слышит следующие слова (сура 74,1): О ты, закутанный, встань! Зову тебя, истинно так! Господа своего, да славь его! Одежды твои, да очисть их. От нечистоты да беги. Не будь добр ради корыстных целей. И Господа твоего чти неизменно![43]. С этих самых пор, передает традиция, шли откровения одно за другим, постоянно, и так было именно потому, что отныне он был уверен в своем деле и не ждал более дальнейших сверхъестественных явлений; он принимал без дальних околичностей за божественную истину все вырабатывающиеся в его голове представления, появлявшиеся в состоянии непрестанного внутреннего возбуждения.

Нет никакого сомнения, что известия эти во всем существенном основывались на глубокой психической истине. Небесные явления, которые окончательно вдохнули в него сознание божественности его послания, повторялись и позднее. А между тем за пересказ их жители Мекки укоряли его во лжи. Он сам описывает это следующим образом (сура 53, 4): «…не иное что было это, как небесное откровение. Оно даровано ему (вашему земляку) силою сил — Всемогущим. И вознесся Он, будучи в высшей сфере небес. Затем стал приближаться и опускался — пока не остановился в отдалении двойного полета стрелы, или еще несколько ближе. И Он открыл своему рабу божественное откровение. Не солгало сердце, что видело. Разве вы осмелитесь оспаривать хотя что-либо из того, что он видел? И вот еще раз видел он его спускающегося — до древа Сидра окраины[44], при котором сад пребывания. Как вдруг дерево покрылось прикрытием — это не было обманом глаз, и оно не ускользнуло от его зрения. Истинно говорю вам, тогда он узрел из чудес Господних величайшее!» Если бы Мухаммед был обманщиком, каким вначале хотели представить его земляки, а ныне за ними повторяют весьма многие писатели, он бы не преминул вдаться в подробное описание небожителя, наделив его множеством крыльев и т. п. Слишком ощутительно его убеждение, хотя и тщетно силится обнять словами впечатление небесного явления. Поэтому не остается никакого сомнения, что он его действительно глазами видел. Сверх того, получается благоприятное предубеждение в его пользу и по всему остальному, о чем мы передавали выше, сообразуясь с преданием. Чувствуется во всем путеводная нить, внутренняя связь событий. Таким образом является некоторая возможность решить слишком часто разбираемый вопрос — был ли Мухаммед действительно пророком либо нет.

Конечно, разрешение научным путем этого вопроса допустимо лишь в том направлении, в коем один из выдающихся биографов Мухаммеда его характеризует. Он говорит: «У нас, в Германии, слово «пророк» лишили всякого значения и затем утверждают, что Мухаммед был именно пророком; если подвергнуть тому же самому процессу слова «дом» или «гора», говорит он, можно сказать в одинаковой мере основательно, что Мухаммед был домом и горой». Если же для кого-либо имя пророка имеет значение не в чисто историческом смысле, а в смысле какой-нибудь теологической системы, то над значением вовсе не приходится голову ломать при постановке в таком духе вопроса. Ибо его догматика сразу же выступит на первый план и ответит: мухаммеданину — утвердительно, а правоверному иудею либо христианину — в отрицательном смысле. Нам же предстоит иметь дело с историческим понятием и искать ответа в самой истории. Итак, насколько нам известно, пророки появлялись только среди семитов, а специально, если мы забудем на время Мухаммеда, только среди иудеев. Постепенное развитие пророчеств у израильтян не подлежит, конечно, нашему исследованию. Можем только отметить, что в наивысшем смысле явление это, исторически совершенно ясное, вовсе не двусмысленное и вполне определимое. Пророком у израильтян считался человек, глубоко охваченный религиозной идеей, находящийся в исключительном служении ей. Единственной задачей своей жизни поставляет он следить за всеми разветвлениями в мире чувств этого основного понятия, а так как, с другой стороны, считает охватившую его идею за проявление божеской воли, которой одной и приписывает все переполняющее его абсолютное самосознание, то и то, и другое постепенно сливаются воедино. В конце концов одушевляющую его идею принимает он за божественную истину. Рассматривая слово в таком именно смысле, трудно отказать Мухаммеду в имени пророка. Нельзя же в самом деле отрицать, что вследствие необычайно чувствительной своей конституции, подверженный всевозможного рода нервным припадкам, которые иногда, как, например, при обоих вышеприведенных случаях, доходили до галлюцинаций[45], у него, по его природе, выступало тогда религиозное внутреннее возбуждение, достигавшее иногда кульминационного пункта. Поэтому понятным становится, что, согласно не расходящимся друг с другом и, несомненно, достоверным преданиям, эти откровения, по крайней мере в большинстве случаев, совпадали с подобными припадками. Но попутно следует отметить самым положительным образом, что в подобном состоянии он оставался, и в полной мере, человеком совершенно вменяемым. Потому нельзя давать веру тем поверхностным воззрениям, согласно которым все его учение построено было лишь на галлюцинациях и бессвязных, непроизвольных речах. По крайней мере все время, пока он пребывал в Мекке, даже и в нормальном состоянии, дело его представлялось ему во всей полноте и ясности, нисколько не меньших, чем в случаях необычайного нервного напряжения. Чего только ни наговорили на него ненавистники: и сумасшедший-то, и фантаст, и обманщик, — но последовательная уверенность всех его поступков, общность его направления ни разу, однако, его не изобличили и выступают даже и поныне слишком ярко в Коране. Самые слабости логически не вышколенного мышления недостаточны, дабы свидетельствовать о психическом расстройстве. Таким образом, принимая во внимание все эти обстоятельства, на откровение Мухаммеда нельзя глядеть как на простое порождение расстроенного болезненного мозга или бред глупого мечтателя. Тем более не подлежит никакому сомнению, что по крайней мере в период пребывания своего в Мекке он поступал искренно и честно; стоит только вспомнить тот священный ужас, который предшествовал решительным видениям, ту достойную действительно глубокого удивления выдержку, с которою он, человек вовсе не храбрый, более десяти лет, несмотря на страшнейшие преследования, а наконец и угрозы, сыпавшиеся отовсюду, лишить его жизни и не предвидя ни малейшей надежды на успех в будущем, продолжал все-таки свою проповедь. Разве все это недостаточные доказательства того, что, подозрительная вначале, далее и для него подавляющая сила идей, охватившая и доведшая независимо от воли к твердому убеждению, что эти понятия, напиравшие отовсюду на его мышление, естественно, стали для него откровением, исходившим от самого Бога. Вот тот облик истинного пророка, который мы пытались начертать по нашему крайнему разумению. В имени этом отказать Мухаммеду вправе, конечно, каждый, кто полагает себя посвященным в таинства божественного руководительства народами и вполне убежден, что в такой-то период времени появление пророка невозможно. Подобное догматическое ограничение приговора обыкновенно покоится на самых уважительных мотивах, и не без некоторого основания можно также сказать, что и в истории не встречается вообще абсолютно бездоказательным. Но все же не следует забывать, что существует один только универсальный способ воззрений при недостаточности человеческих познаний, и это — отнестись более или менее беспристрастно к вере и образу мышления чуждых народностей.

39

Год события спорный. Это должно было быть в 610 или 612 г.

40

Если сравнить и сопоставить тексты различных преданий об этом видении, то получится в главных чертах вышеприведенное. Позднее оно было изукрашено на разные лады и обставлено дальнейшими штрихами. Так, например, рассказывают, что ангел Гавриил — фигура эта во всяком случае стала появляться пророку лишь долго спустя — держал перед ним и требовал от него прочесть по книге, обернутой в шелк (или, как иные говорят, это был кусок шелковой материи, на которой были начертаны письмена) и др. Через эти добавления мало-помалу настоящее значение сна и слов затемнены и поныне возбуждают множество сомнений. Мне же кажется, если принять в соображение тогдашнее значение слов, вошедших в Коран, напоминание о тростнике для письма и наконец взвесить заключительное замечание пророка, что смысл совершенно ясен и должен быть следующий: читай — т. е. прими с верой — то, что Господь своей небесной тростинкой для письма начертал как истину, а ныне восхотел начертать также на сердце твоем. Речь идет о чтении и письме. Ибо Мухаммед даже и во сне прежде всего, хотя и в несколько измененном виде, заботился о том, что наяву составляло предмет его смутных опасений, мечтаний, и он никак не мог представить себе иначе, тогда и позже, откровение, как только в образе письма, так как он очень хорошо знал, что и иудеи, и христиане обладали подобными письменными откровениями. Подобное представление сохранилось незыблемо, так что и ныне мухаммедане считают, будто первоначальная рукопись Корана начертана на небе и там заботливо сохраняется. Вот это-то, совершившееся по вечному Господнему завету, стало быть картинно изображенное и начертанное в небе и там пребывающее, откровение обязан он читать, т. е. воспринять, дабы мог впоследствии передать другим. Слова «тогда я прочел сие» обозначают — тогда я это запомнил (а также — тогда я повторил). Затем, что касается фигурального выражения, то оно весьма поразительно напоминает о проглоченной книге у пророка Иезекииля (гл. III, ст. 2), а также в Откровении Иоанна (гл. 10, ст. 9)? и признается за несомнен-ный символ божественного откровения.

41

По-арабски поставлено «великий Намус» это не что иное, как греч. vomoz. Употребление слова в данном случае и соответствующее значение могут быть объяснены лишь в эбионитском смысле (H. I. Bestma

42

Согласно сказаниям, через два года. Как кажется, этот промежуток искусственно придуман позднее; на самом деле прошло не более нескольких недель.

43

При переводе мы старались подражать отрывистой форме оригинала. Очищение одежд и избегание нечистот, понятно, надо понимать как призвание избегать идолопоклонства. «Не будь добр ради корыстных целей» — значит не одаряй с намерением получить обратно еще более. Заповедь, увы, нынешними жителями Востока совершенно забытая!

44

Это значит — остановившегося на самой окраине предполагаемой известной местности. «Сад пребывания», вероятнее всего, может быть объясняем парком местным при загородном доме одного из зажиточных жителей Мекки. Мусульмане понимают под этим «рай» и переносят всю сцену на небо. Сидра есть, собственно, дерево Христов терн (Zizyphus spina Christi L.), другие же принимают его за лотос (Rhamnus Lotus L).

45

Какого рода эти припадки были и какой медицинский термин могли они носить, до сих пор не установлено. Но по всей справедливости, как это дознано лишь недавно, они не могли быть никоим образом эпилептического свойства. Вероятнее всего, что они подходили к известным болезням нравов, которыми страдают лица, подверженные религиозным экстазам. Даже Лютер, и тому показалось раз, что он своими телесными глазами увидел черта. Мухаммеда следует, вероятно, рассматривать как промежуточное звено между крепкой натурой, которая случайно, и то лишь мимоходом подвергалась подобного рода чувственным обманам, и состоянием экстаза у стигматизированных девиц.