Страница 13 из 109
— В самом деле, хорошее вино. Поздравляю, — сказал он, это не было ложью.
— Еще стаканчик?
— Нет-нет, спасибо. Я еще этот не допил.
Сын колбасника Алчиде Россетти получил свою лавчонку на улице Пренестина в наследство от родителей и лет десять как торговал в ней сам. Первое время у него было полно хлопот: опротестованные векселя, неоплаченные счета, всякие жалобы, штрафы, частые визиты агентов финансовой гвардии[17], которые, как свидетельствуют документы, каждый раз не напрасно проверяли счета и весы лавочника. Женат на Розанне Паскуалетти — она на три года его старше. Детей нет. Через несколько лет переехал на улицу Мануцио. В новом большом магазине, расположенном на бойком месте, дела шли полным ходом, и болезненный толстяк завел себе «мерседес». Сперва лавочник отрицал знакомство с Баллони, потом, услышав, что речь идет о «парне на мотороллере», вдруг вспомнил, кто это. «Ах, да я о нем совершенно забыл», — пробормотал он.
Вот, в сущности, почти все содержание досье. Но были еще две весьма важные детали. Первая: магазин процветал. Но ведь еще до того Россетти надо было приобрести этот процветающий ныне магазин, оборудовать его, закупить товар. А между тем он только что выкарабкался из серьезных финансовых затруднений! Не прошло и двух лет, как у него не осталось ни одного неоплаченного векселя, и больше того: он купил себе «мерседес», снял большую квартиру над магазином и недурно ее обставил. Предположение, что Паскуалетти могла принести приданое, отпадало — она из небогатой семьи.
Второе обстоятельство, над которым стоило задуматься, — поведение лавочника после обыска. На следующий день он минут десять проторчал в ближайшей телефонной будке и набрал четыре-пять номеров. Вечером ему звонил кто-то домой: «Это я, Ферруччо…» — начал было молодой голос, но колбасник его сразу прервал: «Ты ошибся» — и повесил трубку. Если Россетти полагал, что никакой Ферруччо звонить ему не может, тогда почему же он назвал на «ты» незнакомого человека, который ошибся номером? Значит, колбасник наверняка знал, что его телефон прослушивается. Эта его уверенность по меньшей мере весьма подозрительна. Так сказал и доктор Балестрини. Подумав о Балестрини, капитан поднял голову от бумаг. Он-то, Де Дженнаро, достаточно хорошо знает Андреа и понимает…
— Спокойной ночи, капитан.
— Спокойной ночи и спасибо за вино.
— Не за что…
…что дело Баллони-Россетти сильно его тревожит. «Я чувствую, что за всем этим кроется нечто очень серьезное», — сказал Балестрини, как всегда, с улыбкой. Это, однако, вовсе не означало, что он улыбался. Просто безмятежное выражение его чисто выбритого лица и дружеский тон создавали такое впечатление. Как-то он хотел объяснить свое отношение к Балестрини Сильване, но потом забыл. Она и так обо всем догадывалась. Вечером она объявила: «Тебя к телефону твоя любовь». В темноте капитан усмехнулся. Любовь? Ему не в чем было себя упрекнуть, да и ждал он совсем другого звонка — самых изощренных, гнусных угроз и оскорблений — и не понял, кого имеет в виду Сильвана, пока не взял трубку…
Неужели за всей этой историей действительно кроется нечто серьезное? В ней много неясного и подозрительного, но это ведь еще ничего не значит.
Неожиданно зазвонил телефон.
— Господин капитан, говорит Визинтин, — донесся издалека голос сквозь треск электрических разрядов. На сей раз тому, кто забавлялся, блокируя его телефон, не повезло.
— Да, докладывай.
— Господин капитан, мы его упустили.
— Упустили?
— Он сел в машину, мы поехали за ним, но едва тронулись, господин капитан, обнаружили, что баллон спустил.
Капитан громко выругался, проклиная судьбу, баллон и младшего сержанта. Визинтин объяснил, что раньше они ничего не заметили: когда парковались, все было в порядке. Они быстро сменили колесо, но…
— Ладно, ладно, — нетерпеливо прервал его Де Дженнаро. — Сейчас одиннадцать часов десять минут, если будут новости, звоните мне до… до двенадцати.
Едва Визинтин успел произнести «слушаюсь, капитан», Де Дженнаро повесил трубку и вернулся на балкончик в самом скверном настроении. Может быть, этот Алчиде Россетти, зная, что за ним следят, отправился куда-то поразвлечься — к родственникам, к проституткам, к приятелям, не замешанным в его делишках. А может, наоборот — думая, что за ним уже нет слежки, решил рискнуть и побежал с кем-нибудь посоветоваться. Но запасемся терпением — ведь с полицейскими машинами никогда ничего не случается только в кино.
На кухне было прохладно. Он открыл банку мясных консервов и нарезал помидор. Лежалый помидор вполне под стать волокнистому и безвкусному консервированному мясу. Зато пиво было крепкое и ледяное.
Осенило его в полночь, когда он задумчиво созерцал рулон туалетной бумаги, сидя на унитазе. За долгие годы перед капитаном прошли сотни самых разных людей, но никогда еще ничья фамилия так сразу, вдруг ему столь много не говорила. Конечно, это могло быть и совпадением, но достаточно лишь заглянуть в отдел записей актов гражданского состояния, чтобы развеять сомнения. Завтра же утром он пошлет туда Визинтина. Только пешком, а не на машине, решил он, улыбаясь. С каждой минутой догадка волновала его все сильнее.
Все произошло совершенно неожиданно, ничто этого не предвещало, и все присутствовавшие были застигнуты врасплох. Даже карабинер, хотя его задача как раз и заключалась в том, чтобы всегда быть начеку.
Анджело Буонафортуна производил впечатление человека вполне нормального. Высокий, худой, с неторопливой, правильной, без диалектизмов, речью. Казалось, с ним не будет никаких хлопот. И действительно, в течение получасового допроса он усыпил бдительность не только Балестрини, но и своего, назначенного судом адвоката — некоего Вальери, известного в судебном городке под именем Вальери-старший (с тех пор как в суд пришел работать и его сын), а также карабинера и секретаря. Целью допроса — первого, проводимого Балестрини, — было проверить алиби обвиняемого в тот вечер, когда при выходе из маленького кинотеатра двумя выстрелами в упор был убит полицейский.
Витторио Де Леонибус, передавая дело Балестрини, назвал Буонафортуну «хорошим парнем, страдающим революционными отклонениями». Несравненный Витторио славился подобными остротами — несколько надуманными, но меткими. И это доставляло ему явное удовольствие. Сперва Де Леонибус испытывал к Буонафортуне даже некоторую симпатию, полагая, что тот случайно замешан в игре людей, куда более опасных, чем он сам. Однако спокойный нрав Буонафортуны оказался лишь видимостью, и очень скоро Де Леонибус столкнулся с первыми вспышками яростной злобы. На допросах между ними начались стычки, а затем последовали телефонные звонки с угрозами, лобовое стекло его машины было разбито вдребезги (впрочем, о последнем знал только прокурор, которому Де Леонибус доложил лично).
Постепенно дело принимало неприятный оборот. Либо Буонафортуна не убивал полицейского и ничего общего не имел с «красными бригадами» — в таком случае повинны были его излишне энергичные приятели или какая-нибудь одинокая экзальтированная девица. Либо же он действительно был виновен, и в этом случае угрозы по телефону и разбитое стекло машины — всего лишь первое предостережение, так сказать, вежливое покашливание, предупреждающее о чем-то куда более серьезном. «Чепуха!» — отрезал прокурор. «Возможно», — сухо ответил Де Леонибус. А своему приятелю Балестрини он сказал: «Буонафортуна — в общем-то хороший парень, только страдает революционными отклонениями. Эта детская болезнь пройдет…»
— Однако кассирша в кинотеатре продолжает утверждать, что стреляли именно вы, — проговорил Балестрини, пристально глядя на парня.
Такой допрос был никому не нужным набором фальшивок. Главное, чтобы у следователя сложилось впечатление об обвиняемом или вдруг в его ответах случайно выплыло какое-нибудь противоречие.
— Кассирша лжет. Если бы она носила очки, то можно было бы подумать, что она меня плохо разглядела. Но, помнится, очки она не носит, значит, просто лжет, — довольно любезным тоном ответил Буонафортуна.
17
Традиционное название полицейской службы, в обязанности которой наряду с пограничными и таможенными функциями входит и надзор за торговлей.