Страница 67 из 69
«Я убежден в том, что термины «гносис», «гностический» и «гностицизм» могут продолжать полноценно использоваться для обозначения ряда религиозных движений, которые существовали с древних времен. В конце концов, слово «гносис» широко представлено в гностических и ересиологических текстах, и ссылки в ересиологических источниках на такие выражения, как «ложным образом понятое знание (гносис)», встречающиеся у Иринея Лионского и других церковных деятелей, указывают на то, что велась борьба в отношении некоего знания, которое, по представлению тех, кто им обладал, было истинным».
То есть речь идет о том, что термины «гносис» и «гностический» имели осмысленное содержание в древности, как для тех, кто считал себя гностиками, так и для тех, кто противостоял им.
Что касается меня, то я не испытываю особенной привязанности к термину «гностический». Работая над книгой, я вполне осознавал недостатки этого слова, и мне порой приходилось прилагать усилия, чтобы отграничить классический гностицизм от его преемников. Но в данном споре, я подозреваю, Мейер ближе к истине, чем его оппоненты. Какие бы проблемы ни вызывало именование чего-то «гностическим», и ученые, и непрофессионалы, по-видимому, будут употреблять этот термин. Даже если они откажутся от него, им в конечном счете придется использовать другой термин, означающий более или менее то же самое.
Когда я говорю о будущем гносиса и гностицизма, меня они интересуют не как именования, а как определенные способы проникновения в суть. Имеют ли они сегодня какую-то ценность? Если да, то какой наилучший способ приближения к ним?
Говорить о будущем гностицизма как такового — это все равно что говорить о будущем латинского языка. У самого латинского языка не такое уж светлое будущее. В каждом следующем поколении все меньшее число людей изучает его, и даже католическая церковь отказалась от него как от литургического языка. В этом смысле латынь — мертвый язык. Однако еслипосмотреть на дело в ином разрезе, то латынь совсем не мертва. Она продолжает существовать в своих потомках, романских языках, на коих говорят сотни миллионов людей в самых разных регионах — от Румынии до Патагонии.
С гностицизмом ситуация похожая. Классические гностические системы исчезли. Несмотря на существующий ныне интерес к ним, едва ли можно ожидать, что они возродятся в сколько-то значительном масштабе; смысл их тёмен, труден для понимания, и мы знаем слишком мало о том, как они работали на практике. Но они продолжают существовать в своих преемниках, в западных эзотерических традициях самых разных типов: в каббале, эзотерическом христианстве, герметизме, розенкрейцерстве, франкмасонстве. Гностицизм не умирал — он просто менял свою форму, отвечая нуждам разных эпох.
А что тогда представляют собой нужды нашей эпохи, и каким образом гностическое наследие обращается к ним? Чтобы ответить на этот вопрос, нам нужно отступить на шаг и взглянуть на проблемы доминирующего христианства, каким мы его находим сегодня.
Христианство, то есть христианство католической, православной и протестантской церквей, предлагает надежду спасения. По сути, спасение — это ответ на проблему греха. Через грех, то есть моральную ошибку, мы оказались отрезанными от Бога. Спасительное деяние Христа искупило эти прегрешения и восстановило мост между Богом и человеком. Принимая Христа, мы предоставляем возможность его спасительному деянию свести на нет наши грехи и очистить базу данных наших отношений с Богом.
Сила этой идеи очевидна. Христианство не являлось бы религией примерно двух миллиардов человек — одной трети мирового населения, — если бы идея спасения не была обращена к глубоко укорененным в нас потребностям. Люди — это моральные существа, и рано или поздно мы осознаем, что у нас есть моральные погрешности. Как мы можем исправить их? Попытки просто «возместить, компенсировать их» не всегда оказываются удачными. Возмещение не всегда оказывается полным, а нанесенный вред не всегда удается ликвидировать. И даже если это получается, то бывает так, что нас продолжает мучить томительное чувство вины. Символически дозволяя Христу взять на себя наши грехи через акт нашего покаяния, мы избавляемся от бремени и можем продолжать жить с облегченной душой.
Есть великая истина — и духовного, и эмоционального плана — в подобном представлении, и в ней содержится основательный ответ на универсальную проблему человеческой вины. Но сказать, что тут есть истина, не означает того, что тут вся истина.
Как указал апостол Павел, сам закон не может спасти нас. Закон — имеется в виду любой закон, открывающийся нам, — может быть необходим для регулирования человеческого поведения, но сам по себе он не может представлять смысла и цели жизни. Тоже самое можно сказать и о спасении. Спасение, если оно подлинное, расчищает сцену, позволяя человеку начать осуществлять осмысленную и целеустремленную жизнь. Но само спасение не дает смысла или цели; оно являет собой лишь шаг в этом направлении. Для аналогии можно представить себе некую двенадцатишаговую программу [32]: обращение за помощью к высшей силе и компенсация тем, кому мы причинили вред, являются составными частями процесса; но они не исчерпывают его. Вера в то, что грех и искупление составляют целокупность духовного пути, заключает в себе слишком большую фиксацию на грехе. Это как раз та ловушка, в которую попало традиционное христианство. Верующий продолжает сокрушаться и бить себя в грудь постольку, поскольку ему просто ничего больше не остается делать.
В какой-то момент мы начинаем осознавать, что ситуация, в которой находится человек, имеет не одно только моральное измерение. Она также характеризуется отсутствием интуитивного понимания, изначальным неведением или же утратой осведомленности, некоторые гностические тексты представляют эту утрату как свершившееся падение Софии. Суть не в том, что мы делаем плохие вещи, а в том, что наше сознание исказилось, зафиксировавшись на ошибочном видении реальности.
Видение фундаментальной проблемы текущего положения человека преимущественно в когнитивном плане, а не в моральном зачастую отмечается как «восточное», но оно также имеет мощные корни на Западе — укажем на утверждение Сократа о том, что все зло обусловлено неведением, на знаменитую платоновскую метафору пещеры, а также на учения гностиков. Эта идея вышла недавно на передний план не только благодаря разного рода философским построениям — таким как теория Канта о категориях, — но также благодаря неврологии. Наука продемонстрировала нам, насколько наше восприятие реальности ограничено фильтрами нашей нервной системы (истоки подобного представления мы можем отследить еще в «Книге Уризена» Блейка).
Физика пошла еще дальше, утверждая, что фильтры, стоящие на пути к реальности, представляют собой нечто большее, чем простую ограниченность наших когнитивных способностей. Как хорошо известно, квантовая теория утверждает, что сам процесс наблюдения изменяет наблюдаемый предмет. Вернер Гейзенберг, один из основателей квантовой физики, пишет:
«Мы более не можем говорить о поведении частицы, независимом от процесса наблюдения. Окончательный вывод таков, что естественные законы, сформулированные математическим образом в квантовой теории, имеют уже отношение не к самим частицам, но к нашему знанию о них. Более невозможно задаваться вопросом, существуют объективно или нет эти частицы в пространстве и времени».
Для науки на ее нынешнем этапе развития эти ограничения являются тотальными. Невозможно говорить о видении, выходящем за рамки «процесса наблюдения». Но гностическая традиция стоит на том, что эти ограничения не являются тотальными; если бы они были таковыми, у нас не было бы возможности освободиться. Мы даже не осознавали бы необходимости вырваться, поскольку воспринимали бы мир как истинную данность. Но есть что-то внутри нас, что осознает, что это не вся картина, что по своему замыслу вещи не такие, какими они представляются. Прорыв к этому интуитивному постижению означает начало духовного пути в собственном смысле слова. То, что является доподлинно сознательным внутри нас, — истинное «Я», «Царство Божие», — начинает отвращаться от мира и ищет высшего уровня реальности. В основе своей это процесс разъединения.
32
Здесь отсылка к знаковому числу двенадцать в Библии: двенадцать апостолов, двенадцать колен Израилевых, двенадцать ангелов в Откровении и т. д.