Страница 65 из 69
Это обозначает тему, часто появляющуюся в современных работах гуманитарной направленности: человечество на протяжении тысячелетий находилось в рабской зависимости от мужских ценностей, связанных с иерархией, войной и доминированием, а теперь течение начинает менять свое направление. Расцвет интереса к женскому лицу Бога — Марии Магдалине, Софи и самой Деве Марии, не говоря уже о великой богине язычества, — свидетельствует об этом факте. Мужские ценности отступают, и мы наблюдаем рассветную пору новой эры мира, сотрудничества и заботы.
Есть лишь одна проблема с подобным мировидением: современные подмостки мало подходят для него. Даже если мы упрощенческим образом приравняем мужское начало к доминированию, а женское — к заботе и состраданию, то легко можно заметить, что последнего в обществе становится все меньше и меньше, — эти ценности вытесняет становящийся все более экспансионистским мотив выгоды. В значительной части развитого мира «государство-няньку», характерное для середины двадцатого века, которое стремилось (с разной долей успеха) обеспечить определенный уровень поддержки для всех граждан, теперь вытесняет система невмешательства, которая подразумевает, что рыночные силы сами каким-то образом приведут к установлению социальной справедливости.
Таким образом, «возрождение божественного женского начала» может являть собой не движение маятника в другом направлении, а то, что психологи называют компенсацией: Чем более оказываются растоптаны добродетели, ассоциирующиеся с женским началом, — забота, красота, сострадание (как в локальных ситуациях, так и в культуре в целом), — тем более проявляется их присутствие на бессознательном уровне. В индивидуумах такая ситуация дает о себе знать через особого рода сновидения и неврозы, тогда как на коллективном уровне она манифестируется посредством спонтанных и необъяснимых событий (таких как многочисленные явления Девы Марии), а также через книги, подобные «Коду да Винчи», завладевающие воображением массового читателя. Таким образом, все эти свидетельства проявления божественного женского начала могут представлять собой не зарю прекрасной новой эпохи, а механизм отражения нашего нынешнего состояния дискомфорта.
При всем этом я полагаю, что посыл «Кода да Винчи» сориентирован на еще более глубокие пласты проблем. Он отражает широко распространенное ощущение, о котором я уже упоминал во введении, что в христианстве что-то упущено. «Код да Винчи» относится к жанру художественного детектива, и, как во всех подобных книгах, сюжет здесь начинает разворачиваться в результате возникшей у героя необходимости выяснить определенные факты: действие начинается с обвинения главного героя в убийстве, а в итоге оборачивается обнаружением сокрытых фундаментальных истин, относящихся к христианству. Отчасти магия книги проявляется и в том, что сюжет приводит героя (а стало быть, и читателя) к чему-то, что находится за границей фактического знания: кульминацией становится псевдомистический опыт. «На секунду, — читаем мы в конце, — ему [Лэнгдону] почудилось, что он слышит женский голос. Голос мудрости, он доносился через века… шептал из бездны, из самых глубин земли».
Так, в кульминационный момент «Код да Винчи» выходит в определенное измерение опыта, находящееся поту сторону фактических данных, авансцены, где присутствуют персонажи, и времени как такового. Фактическая основа книги, как мы уже видели, шаткая. Но в конечном счете какое имеет значение, был Иисус женат на Марии Магдалине или нет? Чего такого принципиально нового и значительного привнес бы во всю эту историю факт наличия у них потомков, которые дожили бы до наших дней? Да и на данном историческом этапе было бы практически невозможно обнаружить их следы. Но необходимость в пробуждении высшего сознания отнюдь не ложная и не измышленная. Делая предположение, что дорога к этому опыту все еще открыта, «Код да Винчи» при всех своих недостатках вносит значительный вклад в мировидение нашего времени.
Различные потоки гностического наследия, которые мы рассмотрели в этой главе, представляются — и на самом деле являются — в высшей степени отличными друг от друга. В отдельных случаях это наследие может выглядеть антиномичным; оно идет вразрез с социальными условностями, лишающими индивидуума свободы. В других случаях силы, сковывающие нас, оказываются ближе к нашему естеству, чем наши собственные яремные вены. Но сама эта несоразмерность подразумевает наличие некоей путеводной нити, которая может привести нас к духовному освобождению.
Зачастую человек начинает свой духовный путь со смутного ощущения недовольства своей повседневной жизнью. В нем может возникнуть чувство раздражения в отношении условностей общества — он может осознать, что они являются глупыми и произвольными. Тогда духовный путь становится средством освобождения из этой социальной темницы. Но если этот путь обладает какой-то степенью подлинности, то человек вскоре осознает, что силы, ограничивающие его, не являются чисто внешними, но располагаются гораздо ближе к нашему естеству и к тому, чем мы в нашем понимании являемся. В конечном счете мы обнаруживаем, что настоящим врагом является обнаружившееся в нас стремление восстать против Вселенной и произнести вместе с гностическим Ялдабаофом: «Я Бог, и нет иного Бога, кроме меня». Без этого прозрения, вероятно, было бы невозможно выбраться на волю из Черной железной тюрьмы.
Глава 10
БУДУЩЕЕ ГНОСИСА
Исаака Башевиса Зингера, выдающегося писателя, воссоздававшего в своих произведениях реалии жизни, фольклор и атмосферу старых еврейских штетлов [31] в Восточной Европе, однажды спросили, есть ли будущее у языка идиш.
«Сначала спросите меня, есть ли у него настоящее», — ответил он.
Я вспоминаю эту историю, когда думаю о будущем гносиса. В этом контексте представляется уместным взглянуть на одну маленькую религиозную группу, часто определяемую как последнюю гностическую общину, — речь идет о мандеях Ирана и юга Ирака.
Мандеи являют собой одну из множества мелких религиозных групп, разбросанных по всему Ближнему Востоку, наподобие иезидов в Курдистане и друзов в Ливане. Как и парсы штата Гуджарат в Западной Индии, они предпочли держаться древнего религиозного наследия, несмотря на враждебность гораздо более весомых этнических и религиозных групп, окружающих их. Хотя мандеев определяют как гностиков, они не увязывают истоки своего вероучения ни с одной из гностических школ второго века нашей эры. По их утверждениям, они являются последователями Иоанна Крестителя. Уже сами исторические корни этого вероучения предполагают акцентирование значения ритуального очищения водой, которое необходимо после самых разнообразных видов загрязнения — от менструации до контактов с мусульманами… Более того, это должна быть «живая вода» — она должна быть взята непосредственно из источника или из реки. Бутилированная или водопроводная вода — «мертвая», она бесполезна в плане одаривания энергией или чистотой.
Уже одна эта деталь может дать понять, что мандеям в недавнее время не раз приходилось сталкиваться с серьезной угрозой их существованию. Целым общинам приходилось менять места своего обитания, когда происходило загрязнение источника воды, — современное масштабное загрязнение окружающей среды представляет собой совершенно новый вид угрозы их жизни. Но совсем уж невыносимым делал обстоятельства жизни мандеев тот факт, что основным их местопребыванием являлась болотистая область южного Ирака. Тут в последние десятилетия им пришлось испытать ужасы войны, а также жестокие преследования со стороны иракского диктатора Саддама Хусейна. Видя в группе мандеев, или «болотных арабов», вероятный источник оппозиционных настроений, Саддам попытался уничтожить эту общину, погубив среду ее обитания. В 1990-х годах он осушил болота, превратив девяносто пять процентов заболоченных территорий (размером со штат Массачусетс) в пустыню, — это деяние было расценено как экологическое преступление века.
31
Штетл — именование еврейских местечек на идиш.