Страница 39 из 49
Элизабет назойливо пыталась влезть в дела управления фермой — особенно в части связей со внешним миром. Сириусу это не нравилось: не только потому, что она по неопытности допускала грубые ошибки, но и потому, что пес старался приучить местных жителей иметь дело с ним лично и питал честолюбивые мечты стать видной персоной в округе. Уважения он уже добился. Не только местные газеты, но и крупные национальные издания писали о «блестящем человеко-псе из Северного Уэльса». Лишь дефицит бумаги да преобладающий интерес к военным действиям мешал журналистам превратить его в сенсацию. Зато Сириус мог лично знакомиться с соседями, не привлекая излишнего внимания всей страны. Время от времени его навещали разного рода интеллектуалы с рекомендациями старой лаборатории. Их визиты радовали Сириуса, позволяя не терять связи с культурной жизнью Он все еще собирался вернуться к этой жизни, полностью наладив и организовав жизнь фермы.
Но вернемся к Элизабет. Возможно, из уважения к памяти Томаса, который всегда боялся публичности, она всеми силами препятствовала общению Сириуса с газетчиками, да и вообще с людьми. Дошло до того, что она отослала эвакуированных детей, чтобы посвятить все свое время ферме. Сириус разрывался между радостью — она сможет больше помогать в работе — и страхом ее неотвязного присутствия, между любовью и раздражением, которого, по доброте, не мог выразить.
Почему именно с ней, всегда такой тактичной, осторожной в отношениях, стало вдруг так трудно? Пес объяснял это переутомлением и эмоциональной травмой от потери мужа. Несомненно, свою роль сыграли и годы. Она становилась прежней, только когда один или двое из детей ненадолго возвращались домой. Тогда Сириус получал передышку и мог заняться собственными делами, не заботясь о приемной матери.
Элизабет заболела осенью 1941-ого. Устало сердце, но доктор Хью Вильямс заверил, что ничего серьезного нет. Просто она перенапряглась, надо несколько недель отдохнуть. Сириус, провожая врача до машины, спросил, правда это или утешительная ложь для пациентки. Ему пришлось несколько раз повторить вопрос, но доктор наконец понял и заверил, что сказал правду, повторив, как важен для Элизабет долгий отдых. Однако через неделю женщина упрямо поднялась с постели и взяла на себя легкие работы по ферме. Это привело к новому приступу, и так повторялось снова и снова, несмотря на протесты Сириуса. Ясно было, что Элизабет убивает себя работой. Ей словно владела темная страсть к самоуничтожению через служение Сириусу. Пес не мог постоянно присматривать за ней — для этого пришлось бы забросить все дела. В отчаянии он написал Тамси, но у той недавно родился второй ребенок, и некому было присмотреть за ее семьей, пока она будет нянчиться с матерью.
С больной по очереди сидели Сириус и миссис Пат, Когда же ей стало хуже и оптимизм доктора иссяк, тот устало предложил ей поехать в санаторий. Элизабет с презрением отвергла эту мысль.
Тогда, очень неохотно, Сириус вызвал Плакси.
Несколько недель они с Плакси и миссис Паг глаз не спускали с больной. Общее дело сблизило девушку и собаку теснее прежнего. Они часто бывали вместе, но редко — вдвоем наедине. Вечное присутствие посторонних не давало им выговориться, и оттого в каждом развилась особая чувствительность к настроениям другого. Конечно, обоих в первую очередь беспокоила больная. Конечно, они уставали, но усталое раздражение сдерживалось сильной привязанностью, которую оба питали к ней с детства. Обоих держала в напряжении необходимость отказаться, может быть, надолго, от собственных неотложных дел. Каждый понимал состояние другого, и это понимание сближало их еще больше.
Под твердой и любовной заботой Плакси Элизабет пошла на поправку, но в то же время стала более беспокойной. Однажды она тайком оделась и спустилась в гостиную. На столе лежала свежая газета. Развернув ее, Элизабет увидела заголовок: «ГИБЕЛЬ БРИТАНСКОГО КРЕЙСЕРА». На этом корабле служил Морис. Германия первой сообщила о потоплении корабля, и потому британские власти вынуждены были опубликовать информацию, не предупредив родственников. Это известие и последовавший за ним приступ убили Элизабет, так и не узнавшую, что ее сын попал в число спасшихся.
Плакси, хоть и «почти не человек», кошкой и ведьма, оказалась достаточно человечной, чтобы глубоко любить мать, которая всегда особенно тепло заботилась о младшей дочери, и в то же время выстроила с ней отношения более свободные и счастливые, нежели со старшими — научившись на прежних ошибках. Поэтому смерть Элизабет тяжело поразила Плакси. Сириус тоже горевал, и за себя, и еще больше — за нее. Лично его смерть опять привела в странное недоумение. Умершая продолжала говорить с ним — причем не та назойливо-тревожная и трудная женщина, которая недавно скончалась, а Элизабет лучших своих лет. Она вновь и вновь вносила свой, весьма разумный вклад в его мысли. Она говорила: «Не ломай свою бедную головку! Наши умы не так умны, чтобы это понять, и что бы ты ни решил — наверняка ошибешься. Не верь, что я продолжаю быть — потому что это будет ложью для твоего рассудка, но и не отказывайся чувствовать меня рядом — не будь так слеп!».
Общее горе и общая ответственность сблизили их с Плакси еще сильней. Теперь оба не могли обходиться друг без друга. И у них было много общих дел. Предстояло, с помощью семейного адвоката и представителя лаборатории, разобраться в делах Трелони. Дом, конечно, пришлось продать. Отказ от дома их детства был для девушки и пса тем тяжелее, что этот дом воплощал осязаемую связь между ними. Они много дней по многу часов разбирали вещи в доме. Всю мебель вывезли, оставив лишь несколько предметов, которые выбрала для себя Тамси, и совсем немного — для Сириуса, который собирался окончательно переселиться в Каер Блай. Предстояло еще разобрать книги, посуду, одежду и разнообразные вещицы покойных родителей, сложить отдельно имущество отсутствующих детей, запаковать и разослать его. Надо было разобрать и разделить вещи Плакси и Сириуса. Каждое утро они разжигали большой костер из ненужного хлама — и тщательно гасили его к вечеру, потому что затемнение продолжалось. Девушка и пес, устроившись на полу опустевшей гостиной, вместе просматривали фотографии родителей, родителей с родственниками, четверых детей, Сириуса в разном возрасте, суперовчарок, воскресных походов, Сириуса за работой со стадом… Каждый снимок вызывал воспоминания, смех или вздохи, а потом отправлялся либо в кучу хлама, либо в пачку вещей, которые жаль выбрасывать.
Закончив работу, оставшись с Сириусом в пустом доме среди последних еще не отправленных ящиков и нескольких кастрюль и тарелок, с которых они ели — в этой пустой скорлупе дома — Плакси приготовила обед на двоих. Они молча съели его на полу гостиной. За последние две недели для них стало привычным это место перед камином. Вместо мягкого каминного коврика Плакси постелила на половицы свой макинтош. Спинку дивана заменили коробки. Грустный маленький пикник скоро кончился. Сириус слизнул последние капли чая из своей миски, Плакси погасила окурок в блюдце. Оба молчали.
Вдруг Плакси заговорила:
— Я все думаю…
— Это заметно, о, мудрая! — отозвался Сириус.
— Я думаю о нас, — продолжала она. — Мамина помощь на ферме была совсем не лишней, так? — Согласившись, Сириус задумался, как будет теперь обходиться без нее.
— Новая работница, — добавил он, — не затыкает дыру. Она белоручка.
— А если, — спросила Плакси, старательно разглядывая носки туфель, — ну… ты бы не хотел, чтоб я осталась тебе помогать?
Сириус зализывал порез на лапе, и прервался, чтобы сказать:
— Еще бы не хотел! Но это невозможно. — И стал лизать дальше.
— Ну, а почему бы и нет, если мне хочется? — спросила Плакси. — А мне хочется, даже очень. Я не хочу уезжать. Хочу остаться, если ты позволишь.
Он прекратил вылизывать лапу, поднял на нее взгляд.
— Ты не можешь остаться. Это решено. Да и не хочешь на самом деле. Но подумать об этом очень мило с твоей стороны.