Страница 24 из 49
Такие встречи обычно проходили за ланчем в квартире Томаса. За едой тот рассказывал гостям о своих опытах и успехах в выведении суперовчарок, затем переходил к более смелым экспериментам и заговаривал о Сириусе, уверяя, что пес «не глупее большинства наших студентов». После ланча, когда собравшиеся рассаживались в кресла и закуривали трубки, Томас, взглянув на часы, заявлял:
— Я сказал, что мы ждем его к двум. Он будет здесь с минуты на минуту.
Вскоре дверь открывалась и в комнату входил громадный пес. Он производил впечатление! Высокий и поджарый, как тигр, с подобием львиной гривы на плечах, он останавливался на миг, озирая компанию. Тогда Томас, встав, поочередно представлял Сириусу гостей: «Профессор Стоун, антрополог, доктор Джеймс Кроуфорд, президент такого-то колледжа» — и так далее.
Гости при этом смущались, не зная, как им держаться и подозревая Томаса в розыгрыше. Одни упрямо оставались сидеть, другие робко приподнимались, словно перед почетным гостем. Сириус внимательно заглядывал в глаза каждому и приветствовал новых знакомых ленивым взмахом пышного хвоста. Затем он занимал место посредине — обычно присаживался на каминный коврик.
— Ну, — начинал Томас, — прежде всего я должен предупредить, что Сириус понимает английскую речь. Не желает ли кто задать ему вопрос?
Замешательство компании нередко затягивалось, и только полминуты спустя кто-нибудь собирался с духом, чтобы попросить пса принести книгу или подушку — что тот, разумеется, немедленно исполнял. Затем Томас заводил с ним разговор, заставляя гостей вслушиваться в невнятную для них речь пса. Потом Сириус очень медленно выговаривал несколько простых слов, а Томас переводил. С этого момента завязывалась общая беседа, и гости через Томаса расспрашивали и выслушивали Сириуса. Зачастую Сириус тоже задавал посетителям вопросы, и вопросы эти бывали порой таковы, что Томас предпочитал не переводить их. Таким образом у гостей складывалось отчетливое впечатление сильной и независимой личности.
И Сириуса понемногу составлял свое впечатление об этих выдающихся особях доминирующего вида. Он сам не сразу осознал это подспудное впечатление: «Они, все до единого, недооценивают свои руки». Многие — собственно говоря, все, кроме хирургов, скульпторов, художников и экспериментаторов — действовали руками на удивление неуклюже и ничуть этого не стыдились. И даже те, чья профессия требовала ручной работы — хирурги, скульпторы и так далее — были искусны только в своем особом деле, но зачастую утрачивали ту всеобъемлющую ловкость рук, то разнообразие функций, которые и привели их вид к победе.
В общем, это были беспомощные создания. Руки для них стали специализированным орудием, как птичьи крылья или ласты тюленя — превосходно исполняя одну функцию, они не годились ни на что иное. Гость, приехавший на велосипеде, не умел сам заклеить проколотую глину, Другие не могли пришить себе пуговицу или заштопать носок. Да и редких гениев ручной работы заразило всеобщее презрение К «физическому труду», которым привилегированным класс оправдывал свою лень. Что же до писателей, ученых-теоретиков, адвокатов и политиков — они просто изумляли своей безрукостью и презрением к простому ручному труду. Писатели даже писать разучились: скатились до простейшей функции нажатия кнопок на пишущей машинке, а то и вообще диктовали. Сириус слыхал, что в древнем Китае ученые отращивали фантастически длинные ногти, подчеркивая свою неспособность к ручной работе. Подумать только, сколько ловких рук пропадало даром! Как он презирал этих опустившихся представителей рода человеческого за небрежение, доводящего до атрофии, самым славным своим органом, орудием творения! Ведь они заразили своим презрением к ремеслу даже работников, на чьих практических умениях держалась цивилизация. Ремесленники мечтали, что их сыновья поднимутся до класса «Черных сюртуков». А Сириус — как многого он бы достиг, будь у него хотя бы неловкие обезьяньи лапы, не говоря уже о столь презираемых людьми руках!
Первые недели в Кембридже Сириус наслаждался жизнью. Каждое утро он подвергался короткой и любопытной для него самого серии опытов в лаборатории. Иногда экспериментаторы исследовали его моторные или сенсорные реакции, иногда гормональную реакцию на эмоциональные стимулы, иногда интеллект и тому подобное. Делались рентгенограммы его черепа, его речь записывали на граммофонные пластинки. Он сам, с помощью психолога, намеревался писать монографию о своем обонятельном восприятии и еще одну — о способности определят! характер и эмоциональное состояние человека по запаху и тону голоса.
Психологи и музыканты занимались его музыкальными способностям. Описывалась и его половая жизнь.
Дополнительно к этой, строго научной работе, в которой Сириус сотрудничал с людьми, он собирался в одиночку написать две популярные книги. Первая называлась: «Фонарный столб: эссе об общественной жизни домашних собак». Вступительный абзац этой книги любопытен тем, что бросает свет на темперамент автора:
«Для человека социальные взаимодействия сосредотачиваются главным образом на процессе поглощения жидкостей, однако для домашней собаки и, в меньшей степени, для всех диких видов псовых, излияние жидкости из организма играет заметно большую роль. Для человека — паб, рюмочная, кабачок, для собаки — ствол дерева, дверной косяк или воротный, а прежде всего — фонарный столб стали средоточием общественной жизни. Самый сильным стимулом к стадности для человека является запах спиртного, для собаки же — бесконечно разнообразные запахи мочи».
Другая задуманная им книга: «За фонарным столбом»
— оставалась пока его тайной. В ней Сириус намеревался изложить свою историю и жизненную философию. Эти труды остались неоконченными, второй был едва начат, но беспорядочные заметки к ним оказались весьма полезными для меня в написании это биографии. Они обнаруживают ум, сочетавший смешную наивность в одних областях с замечательной проницательностью в других, и, более того, разум, колебавшийся от тягостной, полной жалости к себе серьезности до юмористического и самокритического взгляда на себя со стороны.
Общий интерес льстил Сириусу. Результат оказался весьма нездоровым. Как и следовало ожидать, пес вообразил, что его миссия — просто быть собой и позволить человечеству почтительно изучать его уникальную личность. От смирения, раздавившего его при первом посещении библиотеки, он метнулся к самодовольству. Слухи о Сириусе распространялись, и все больше людей искали знакомства с ним. Томаса засыпали приглашениями люди, не принадлежавшие к избранному кругу, но прослышавшие о чудо-собаке и желавшие увидеть ее воочию. Прохожие, завидев Сириуса на улице, глазели на него и перешептывались.
Томас строго советовал псу не гулять одному во избежание новых покушений. Ученый так опасался похитителей, что даже позволил себе намекнуть: мол, если его драгоценный питомец не согласиться гулять только в сопровождении человека, его могут и запереть в лаборатории. Угроза, разумеется, взбесила Сириуса, и Томас понял, что, выполнив ее, он может не надеяться больше на добровольное сотрудничество. Ему только и оставалось, что нанять сыщика, который, стоило Сириусу выйти из дому, следовал за ним на велосипеде. К этому господину Сириус отнесся без приязни, но с юмором. «Он со своим велосипедом вроде жестянки у меня на хвосте». Пес прозвал своего телохранителя «старой жестянкой», и охотно забавлялся на прогулках, удирая от спутника или заводя его в неловкие положения.
Вопреки первоначальным намерениям, Сириус провел в Кембридже весь первый семестр. Он часто тосковал по дому в Гарте, постоянно мучился головными болями, хворал, но не мог отказаться от соблазнов новой жизни. Впрочем, несколько раз он обращался к Томасу с просьбой о смене места, однако тот не хотел прерывать опытов, а сам Сириус так уютно устроился, что не нашел в себе сил настаивать.
Очень скоро подошло время зимних каникул, и пес с Томасом, Элизабет и Плакси возвратился в Гарт. Первый же раз выбравшись в горы, он обнаружил, что прискорбно размяк, и после того не жалел времени, чтобы снова войти в форму для дальних охотничьих вылазок.