Страница 18 из 49
Музыка больше отвечала его потребностям, и в то же время мучила его, потому что человеческая мелодика осталась чуждой его слуху. Приходилось выбирать из двух зол. Либо выражать себя со всей искренностью, но в полном одиночестве, оставаясь непонятым ни собаками, ни людьми: либо, ради глубинного родства с человеком, насиловать утонченные собачьи чувства и смириться с грубыми способами выражения, принятыми у людей — в надежде изъясниться с человеком на его музыкальном языке. Ради этой надежды он старался как можно больше слушать человеческую музыку.
Отношения с Палкси оставались неровными. Как Сириуса поглотила жизнь ума, так ее в то время — личные отношения. Любовь и ненависть сверстников была для девушки куда важнее книжной науки. А ее школьная жизнь не имела ничего общего с трудной и полной тревог жизнью Сириуса. Казалось бы, при таких обстоятельствах между собакой и девушкой оставалось мало общего, и, на первый взгляд, так оно и было. Гуляя, они часто молчали, углубившись каждый в свои мысли. Порой то один, то другой заговаривал и вел монолог, прерываемый лишь изредка замечаниями сочувствующего, но недоумевающего собеседника. Порой это взаимное непонимание приводило к взрывам.
Дисгармония между ними часто усиливалась обыкновением Плакси выражать смутное недовольство в тонких мелких издевках. Сама она обычно не сознавала этой кошачьей жестокости своей натуры. Например, протест против зависимости от Сириуса выражался у Плакси в том, что дружеская возня становилась не слишком дружелюбной. Девушка, незаметно для себя, до боли выкручивала ему ухо или слишком сильно прижимала губы к зубам. Сообразив, что причинила боль, он спохватывалась и виновато извинялась. Часто такие кошачьи штучки выражались в словах. Так однажды, любуясь прекрасным закатом, тронутая переливами багрового и золотого, лилового, синего и зеленого, она вымолвила, не подумав, как это ранит ее слепого к цветам спутника:
— Закаты на картинах быстро приедаются, но надо Быть бесчувственным тупицей, чтобы не растрогаться при виде настоящего.
Итак, Плакси изредка, и зачастую невольно, выпускала коготки, в целом же была дружелюбна, даже когда в душе отдалялась от старого товарища. Оба уважали друг друга и с удовольствием проводили время вместе. Так тесно переплелись корни этих двух разнородных созданий, что, при всем несходстве, они не могли друг без друга. И у них всегда имелся один общий интерес и предмет для беседы. Юные и нежные душой, оба они стали все чаще задумываться о собственной личности. Оба, хоть и по разным причинам, бунтовали против ученого предрассудка, бытовавшего в семье и гласившего, что личность — лишь психологический аспект очень сложного живого организма. Плакси чувствовала, что индивидуальность — самая реальная из реальностей.
Сириус как никогда остро ощущал непригодность собачьего тела для выражения далеко не собачьего духа. Слово «дух» они использовали для обозначения всего, чем не занималась наука, но что именно под ним подразумевают, сказать не сумели бы. Плакси в то время подпала под влияние одной школьной преподавательницы. Она восхищалась быстрым умом и нежностью души молодой учительницы биологии. Та любила литературу, и, кажется, под ее влиянием Плакси впервые ясно ощутила, что, как ни важна наука, не она, но литература дает человеку всю полноту духовной жизни. Однажды эта молодая учительница сказала:
— Мне, вероятно, полагается считать Шекспира просто высокоорганизованным млекопитающим, но я не могу в это поверить. В том или ином смысле он обладал… ну… духом». После ее слов Плакси с юношеской горячностью приняла этот термин и заразила им Сириуса.
Молодой пес уже серьезно задумывался о будущем. Разведение овец было теперь, когда он помогал Пагу на человеческий манер, не столь скучным, однако не для того он был создан. А для чего? И точно ли он создан для чего-то? Сириус вспоминал одинокие размышления на зимней пустоши, когда весь мир представился ему бесцельной случайностью. Теперь он не мог в это поверить. Однако всезнающий Томас утверждал, что никто не существует для чего-то, а просто — существует. Да и какую цель существования может отыскать для себя такой как Сириус — не похожий ни на кого. Где ему искать покой ум и духа? Томас не понимал его беспокойства. Томас уже разработал для питомца отличную гладкую программу.
Однажды вечером, кода все домочадцы уже легли, человек и собака засиделись в гостиной за одной из тех долгих бесед, что так много давали для образования Сириуса. Сидели у огня: Томас в кресле, Сириус — развалившись на кушетке. Томас рассказывал, как продвигаются его исследования, и объяснял новейшие теории о локализации мыслительных способностей в мозговых центрах. Ему понравились точные вопросы пса и он похвалил слушателя. После паузы, рассеянно облизав себе лапу и уставившись в огонь, Сириус спросил:
— Я даже по человеческим стандартам далеко не глуп, верно?
— Несомненно, — тотчас согласился Томас.
Сириус продолжал:
— Видишь ли, мне не даются размышления. Я задумываюсь о чем-то и вдруг, словно проснувшись, спохватываюсь, что думаю уже о другом, и часто даже не вспомню уже, с чего начинал. Меня это пугает. Тебе не кажется, что я схожу с ума? Это все равно что… погнаться за кроликом, потом вдруг броситься за зайцем и тут же свернуть по лисьему следу, и так кружить и вилять, пока вдруг не упрешься в ручей, на котором вовсе нет следов. И тогда задаешься вопросом: «Как же я сюда попал? И чем, черт возьми, занимаюсь?» Люди думают не так, да?
Томас весело рассмеялся.
— Очень даже так! Я сам иной раз так думаю, а я не самый легкомысленный человек.
Сириус облегченно вздохнул, однако продолжил:
— И еще одно. Иногда мне довольно долго удается идти по следу одной мысли, следуя всем ее поворотам и петлям, но тут я вдруг обнаруживаю, что погода переменилась и все стало иным. Было тепло и ясно, и вдруг — холодный туман. Нет, хуже того. Был лисий след, а теперь — кошачий, а то и след голодного тигра. Нет, след тот же, а вот Я переменился. Я отчаянно желал добычи, а теперь она мне не нужна. Для меня это совсем внове и тоже пугает.
— Не переживай, старина, — утешил его Томас. — Просто ты — довольно сложная личность, и разнообразие твоих мыслей не просто уложить в систему.
Сириус снова принялся вылизывать лапу, но вскоре прервался, чтобы заметить:
— Значит, я все-таки личность, а не просто лабораторное животное?
— Конечно, — сказал Томас, — и очень порядочная личность. Я не знаю лучшего собеседника вот для этой личности, кроме одного или двоих из коллег.
— И Элизабет, надо полагать, — договорил за него Сириус.
— Конечно, но тут другое. Я имею в виду отношения между мужчинами.
Сириус навострил уши, и Томас рассмеялся сам себе. Заговорил пес:
— Зачем тогда учить меня слишком простой для человека работе, которая неизбежно притупит мой человеческий ум?
— Милый мой Сириус, — не без горячности возразил Томас, — мы уже не в первый раз говорим об этом, но давай теперь решим вопрос раз и навсегда. Верно, ты обладаешь первоклассным человеческим разумом, но ты — не человек, ты собака. Учить тебя человеческим ремеслам бесполезно: они тебе непосильны. Между тем чрезвычайно важно до того, как ты присоединишься к нам в Кембридже, дать тебе практику ответственной работы. Ты должен быть не подделкой под человека, а сверхвыдающейся собакой. Жизнь овчарки для тебя очень полезна. Вспомни, тебе еще не исполнилось семнадцати. Спешить некуда. Ты идешь вровень с Плакси, а не с Идвалом. Если станешь слишком быстро расти, слишком скоро закостенеешь. Оставайся с овцами. Подумай, и поймешь, как много дает тебе эта работа. Мы хотим, чтобы в лабораторию ты пришел уже с опытом нормальной собачьей жизни.
Про себя Сириус подумал: «Провались твоя лаборатория!», но Томасу сказал:
— Я буду подходить к этой работе с умом. Кстати, я уже выполняю не просто собачью работу. Паг дает мне много человеческих поручений. Он знает, что я отличаюсь от Идвала. Но… даже такая работа, пусть по большей части человеческая, мертвит разум. А я — это мой разум. Я не человек, но и не пес. Собственно, я точно такое же существо, как ты.