Страница 3 из 26
НА ЗАСЕЯННОМ ПОЛЕ
Заглушив свою машину,
Вытер пот с лица рукой,
Взглядом ласково окинул
Клин пшеницы яровой —
На четыреста гектаров
Вкрест засеянный простор.
Потрудился здесь недаром
Тракторист Ильин Егор.
И прилежными руками
Обрабатывал поля,
Под стальными лемехами
Рассыпалася земля.
Этот парень на работе
Лето целое горел,
И «ДТ» на низкой ноте
Круглосуточно гудел.
Ярким солнцем обогреты
Здесь заплещут зеленя,
А потом к исходу лета
Нивы густо зазвенят.
И, колосьями кивая,
Заволнуется простор.
Здесь добился урожая
Тракторист Ильин Егор.
В. САВИН
НА МОСТУ У ГЛУХОЙ ПАДИ
На крыльце послышались чьи-то торопливые шаги. Вбежал, прихрамывая, председатель колхоза Веденей Варганов.
— Товарищ Горшенин, несчастье!
— Какое? — встрепенулся парторг колхоза Гурьян Горшенин.
— Сережка Серебряков угробил трактор.
— Где? Как?
— Они с Тагильцевым поехали на станцию за семенами. В Глухой пади сережкина машина свалилась под мост. Трактор лежит в речке, и дорога на станцию отрезана...
— Провалился мост?
— Ну, да. Только, говорит, заехал на мост, он качнулся и рухнул вместе с машиной.
— А Сережка?
— Счастливо отделался, перепугался да искупался в ледяной воде. Что теперь делать? Как доставлять семена? Других дорог и объездов нет. Надо же такому несчастью свалиться на нашу голову!
— Будем строить мост и доставать машину. Тагильцев где?
— На берегу стоит, перед Глухой падью.
— Давайте поднимать людей. Через два часа надо выйти. Людей поведу я, — заторопился Гурьян, — пусть кладовщик Федосеев приготовит пилы, топоры, гвозди, ломы, лопаты и трос... большой трос.
— Но кто понесет трос? Нужна лошадь, а на лошади не проедешь туда.
— Унесем на руках.
— Он очень тяжелый.
— Пушки были еще тяжелее, а мы на Украине в распутицу перетаскивали их на руках.
— Мне тоже придется итти с вами? — спросила Марфа, переминаясь с ноги на ногу.
Гурьян посмотрел на ее праздничный наряд, на высокие резиновые ботинки и сказал:
— А как же, обязательно. Трудовое наступление началось, в обозе никто не останется.
Веденей пошел наряжать людей. Семью кузнеца Обвинцева он застал за обедом. Сам хозяин — Родион Логинович, человек богатырского телосложения, гладко стриженый, с широким крепко посаженным носом, с кроткими голубыми глазами, сидел за большим столом под портретом товарища Сталина. Возле него сидели двое маленьких ребят, а чуть поодаль, с краю стола — древняя седая старушка. Пахло мясными щами.
— Хлеб — соль! — сказал Веденей, снимая шапку.
— Милости просим, с нами кушать, — добродушно сказал Обвинцев.
— Спасибо, некогда! Я по делу. Пришел за Настасьей.
— Куда опять?
— Несчастье случилось. Мост на Глухой пади обвалился. Надо новый строить. Поехали на тракторах за семенами и обрушили мост. Трактор утопили. У нас всегда так, что-нибудь да не ладится, где тонко, там и рвется. Придется всем идти на стройку.
— Куда, куда ты меня послать хочешь? — выходя из-за переборки, отделяющей кухню, спросила Настя, кругленькая, черненькая с пушком на губе, неся в руках прихваченную тряпками латку с жарким. — Разве в Еланьке кроме меня людей нет? Настю туда. Настю сюда. Настю везде.
— Рад бы не звать, да надо, — сказал Варганов, как бы оправдываясь. — Время подошло такое, день кормит год. Всем придется поработать...
— Я работаю, не отказываюсь, — а в такую даль, на Глухую падь, не пойду. У меня вот их трое, — сказала она, показывая на детей. — Пускай бездетные идут.
— У многих дети, никому от дома далеко итти неохота, но мост строить надо. Дело срочное. Сев затянем. Всем итти надо.
Настя поглядела на мужа, ища у него поддержки.
— Раз надо, иди, — сказал тот.
— А ребятишки с кем? — недружелюбно глянула Настя на мужа.
— С бабушкой, со мной — ответил тот спокойно.
— Взял бы сам и шел, мужчина, — вспылила Настасья.
— Если будет согласие — пойду, а ты ступай в кузницу лемеха отковывать. Иди, пожалуйста, будь за кузнеца.
— Ладно! — сердито отмахнулась Настя. — Хороший муж — жену от себя гонит!
Она сразу заторопилась, встав на лавку, швырнула с печи носки, портянки, потом достала из-под лавки сапоги и начала обуваться.
— А обедать? Забыла? — спросил Родион.
Настя молчала. Варганов, взявшись за дверную скобку, сказал:
— Сбор, Настенька, во второй бригаде.
И ушел, одевая шапку на крыльце.
Родион покушал, подошел к жене, сел с ней рядом на скамейку, обнял. Она молчала, продолжая обуваться.
— Раскипятилась? Дуреха!
Настя отбросила его руку, отодвинулась. Он подвинулся ближе.
— Ты рассердилась на меня? — засмеялся Родион.
На губах у ней заиграла улыбка, в глазах радость.
Теперь она обняла его. И оба засмеялись.
Вечером отряд в двадцать пять человек во главе с Гурьяном Горшениным вышел из Еланьки. Длинный стальной трос был размотан, пятнадцать мужчин подставили под него плечи. От тяжелой ноши были освобождены только старики плотники: Яков Горшенин — отец Гурьяна, Павел Бусыгин, Аристарх Малоземов, Евсей Оглоблин, тракторист Сережка Серебряков и женщины, несшие инструменты.
Сразу за деревней, на большаке, обдуваемом ветром, было сухо, а за первыми перелесками началась непролазная грязь. Гурьян, шедший под тросом первый, вначале пытался обходить большие лужи и топи, потом это стало бесполезным, так как в низинах вода стояла почти сплошь, сглаживая все ямы и канавы. Начинало темнеть и люди шли напрямик срединой дороги. Чавкала грязь. Булькало в лужах. Оступаясь в канаву или глубокий выем, Гурьян по старой армейской привычке предупреждающе кричал:
— Под ноги!
Люди брели по колено в грязи и воде. Евсей Оглоблин глубокомысленно рассуждал:
— Весенняя вода, она острая, не то, что летняя или осенняя. Она, язви ее в шары, как сок по березке, растекается по всему телу...
Сначала люди береглись, а попадая в воду и зачерпывая в сапоги, вскрикивали, ругались, чувствуя, как по телу идет озноб, — но вскоре свыклись с водой, с холодом, шли молча, напропалую, по лужам и топям. Вода булькала в голенищах, согревалась, потом ее снова вытесняла холодная, леденящая кровь жижа.
Марфа Мелентьева вышла с отрядом точно на прогулку, сменив лишь новый жакет и яркий полушалок на фуфайку и вязаную шаль. В начале пути она горделиво шагала под тросом, точно под коромыслом, покачивая бедрами, поблескивая резиновыми ботами; поспевая за Гурьяном, беспрерывно щебетала, пересыпая свою речь житейскими словечками, от которых краснели не только девушки, но и замужние женщины, молча и скромно шагавшие за ней. Но даже она, когда начались топи и грязь, не ругалась, как это с ней бывало обычно на трудных колхозных работах, а только подобрала широкий борчатый бордовый сарафан и, закусив губу, шагала молча.
Болотистые места кончились, дорога пошла горой. Однако итти было не легче, люди спотыкались о камни, о пеньки, о корни деревьев, густой сеткой покрывавшие землю. Ночь надвигалась. С низин поднялся сырой липкий туман. Стало совсем темно. Люди шли и не видели друг друга; только подергивание каната на плечах говорило каждому о том, что впереди и сзади идут люди, запинаются, падают, виснут на тросе, цепко держась за него, чтобы не выйти из строя. Теперь тяжелый стальной трос объединял всех, под него встали и старики, и Сережка Серебряков, уже второй раз идущий сегодня по этим местам. Жалея юного тракториста, колхозники хотели переложить его ношу на себя, взять котомку, инструмент, который он нес. Но Сережка храбрился, никак не хотел признавать физического превосходства над ним других и мужественно, сгибаясь под тяжестью, шагал на равне со всеми. На первом же привале Сережа заснул крепким детским сном, сунувшись головой под пихту. Его долго будили, трясли, называя ласковыми именами, жгли бересту. Думали, что свет поможет ему очнуться, притти в себя, но он спал, как убитый, подложив ладонь под щеку. Настя Обвинцева терла ему уши, совала в ноздрю туго скрученный кусочек ваты, выдернутый из фуфайки.