Страница 57 из 91
<b>Саратов, 8/IV-35 г.</b>
Письмо твое получил. Благодарю, хотя во многом я с тобой объективно не согласен. Однако хотелось бы мне обо всем лично поговорить и более убедительно, но пока нет возможности.
Последние дни, т. е. с самого начала апреля явились днями для меня упорной открытой борьбы. Я перешел в наступление на весь комитет комсомола, я воюю правду, очень твердо и уверенно. Кое-кто испугался моих первых выстрелов и поражений и начал прибегать к открытой атаке и маскировке. Вчера 7-го апреля наш бой вылился в жестокое баррикадное сражение на групповом партийно-комсомольском собрании. Атаковали меня все и со всех сторон, пустили в ход все виды оружия вплоть до артиллерии.
Я в меньшинстве. На моей стороне только три нацмена: два армянина и один калмык. Мы тверды и непоколебимы. Когда вчера на собрании предложили мне слово с условием признать ошибки, критику и дать обещание исправить все, я выступил с последней громовой речью, бесстрашной, разоблачал их. Раскрывал все махинации их лжи и обмана. Для них мои слова гремели приговором. Это по ним большой удар с неожиданной стороны.
Собрание меня и армян постановило исключить из рядов ВЛКСМ и института.
Сегодняшний день я превратил в очередной решительный шаг наступления. Чувствую себя бодро и уверенно. Знаю за что страдаю. От правды никогда не отступлю. Ничего меня не устрашит. Со стороны массы надеюсь встретить поддержку. Бороться буду до смерти за жизнь. Надеюсь выйти победоносцем. Немного здоровье обмануло <…> Свое положение скоро думаю разрешить, пока остаюсь здесь. Прошу держать все в секрете. Может прибуду в Москву. Надеюсь не пропаду. Гадам не отдамся в жертву.
Адрес: Саратов. Почта № 1 до востребования мне.
<b>24/IV-1935 года</b>
Получил твое последнее сообщение, представь себе так поздно, только сегодня, а почему надеюсь ясно? Мне очень жалко тебя, я искренне сочувствую тебе в твоем горе и всегда готов его разделить пополам. <…>
Человечество обмануто, оно блудит и его ведут в глушь, темноту, обещая лучшего светлого. Сначала народ поверил и гордо двинулся вперед, не боясь никаких препятствий, затем устал. Изнурился, многие пали жертвой на этом пути в мрак ненависти от голода, горя, болезней, а другие попытавшиеся отказаться идти дальше и сказать, что маршрут неверный, нужно идти вот так вот, были уничтожены и истерзаны, как беззащитное животное хищным голодным зверем. И люди, видя эти терзания, падающий, изнуренный народ, слепо повинуясь под угрозой смерти, идут вперед. Они потеряли все: семьи, детей, мораль и всякий интерес к людям, к природе, к жизни. Многие превратились в прямых хищников, отшельников от общества и стали уничтожать друг друга во имя борьбы за свое личное существование, во имя удовлетворения инстинктов. Наш народ превращается в животных, зато большая группа руководящей силы имеет все и владеет всем, у нее все богатства, вся роскошь, в общем она управляет всем тем, что завоевывается потом и кровью рабочих и трудящихся крестьян. Это те же капиталисты, те же пауки кровососы, но только называющие себя директорами, председателями, уполномоченными, завами и проч. такой сволочью.
А печать, радио, искусство, наука превращены в подсобный кнут над нашими отцами, их гонят до самой смерти, расправляются с ними свирепее, чем с рабами.
А они, перенесшие на своих плечах такие тяжести, думали, вот уж дождались праздника свободы, но это только реклама, обман. Я удивляюсь содержанию твоего последнего письма, мне не верится, что ты так стал думать. Помнишь, ты меня недавно убеждал и прочее. Теперь ясно? <…>
Я не хочу насыщать и обосновывать это научно, но скажу, что наш прямой долг бороться до конца не жалея себя, своих сил, за спасение родины, за свободу угнетенного человечества, против армии паразитов, палачей, жуликов и аферистов. <…>
Работаю над философией, это инструмент, определяющий путь будущего. Пока. До свидания. Жму всю лапу, живи, цвети. Пиши по последнему адресу. Жду.
Сосед Мандельштама по нарам
В институте имени прокурора Стучки ускоренно готовили на следователей. Теоретически Моисеенко вполне мог познакомиться с Мандельштамом в том же 1938 году, но не в лагерном бараке, а в своем следовательском кабинете. Но получилось, как мы знаем, иначе. Да и невозможно представить в «органах» человека, написавшего: «на каждой стоянке к открытым окнам поезда и старики, и дети протаскивают руку с плачем, горьким плачем „Милые, дайте кусочек хлеба“»[472].
Конечно же, его место на нарах, рядом с великим поэтом, который в то же время и о том же написал:
В письме своему «другу» Шуркову от 8 апреля 1935 года Моисеенко доверительно сообщал:
«…Последние дни, т. е. с самого начала апреля явились днями для меня упорной открытой борьбы. Я перешел в наступление на весь комитет комсомола, я воюю правду, очень твердо и уверенно. Кое кто испугался моих первых выстрелов и поражений и начал прибегать к открытой атаке и маскировке. Вчера 7-го апреля наш бой вылился в жестокое баррикадное сражение на групповом партийно-комсомольском собрании. Атаковали меня все и со всех сторон, пустили в ход все виды оружия вплоть до артиллерии.
Я в меньшинстве. На моей стороне только три нацмена: два армянина и один калмык. Мы тверды и непоколебимы. Когда вчера на собрании предложили мне слово с условием признать ошибки, критику и дать обещание исправить все, я выступил с последней громовой речью, бесстрашной, разоблачал их. Раскрывал все махинации их лжи и обмана. Для них мои слова гремели приговором. Это по ним большой удар с неожиданной стороны.
Собрание меня и армян постановило исключить из рядов ВЛКСМ и института».
А 14 октября 1935 года Юрий Моисеенко был арестован прямо в институте во время занятий, и через 2 месяца, 13 декабря, было составлено обвинительное заключение, согласно которому он:
«а) в 1932 г. входил в состав контрреволюционной группы литературных работников редакции газеты „Пионерская правда на радио“, участвуя в нелегальных сборищах последней; б) в 1934 г. входил в состав фашистской группы студентов Саратовского института Советского права, участвуя на устраиваемых ею сборищах; в) вел обработку в контр-революционном и террористическом направлении студента ШУРКОВА Л. Ф. и г) имел намерение нелегально перейти границу с целью сотрудничества в буржуазной прессе, помещая в ней контр-революционную клевету против СССР, т. е. в преступлении предусмотренном ст. ст. 58–10 и 58–11 УК».
Известно, как велось в те времена следствие, как появлялись «намерения нелегально перейти границу», «фашистские группы студентов» и признательные показания, — ну не судить же человека только за жалость к голодным крестьянам?
Их и взяли всех семерых — самого Ю. М., в частности, 14 октября 1935 года, прямо в институте (не взяли — одного Евгения Долматовского)[473]. В Бутырках Ю. М. сидел в камере № 10, рядом с Пугачевской башней. Судили их 11 февраля 1936 года и оформили как контрреволюционную группировку, дав по 5 лет лагерей. Ю. М. работал в Вяземлаге под Смоленском на строительстве стратегического шоссе Москва — Минск: тачка, тяжелые земляные работы, на которые он физически был просто не способен.
472
Из первого письма Шуркову, 1935 г. (Там же. С. 435).
473
Сам Долматовский счел за благо вообще не вспоминать о таком пустячном эпизоде (см.: Долматовский Е. Очевидец. Книга документальных рассказов о жизни автора и его современников в XX веке, в советское время. Нижний Новгород: Деком — РГАЛИ, 2014. 360 с.).