Страница 49 из 196
Сын же — в мать. И К. просто — еврей.
«Честный еврей передового направления». Так вот откуда «кристально чистая душа» (пресса) и странная связь с Горнфельдом.
* * *
Хочешь книжку?
Скучное лицо.
Может, физическими опытами займешься?
Скучное лицо.
Ну, тогда возьми стипендию.
Давайте.
(все наши русские; молодежь) (12 июня 1913 г.) (на конверте уведомления от Нелькена)
* * *
Нимфа Эгерия сказала мне:
Передай Сервию Туллию следующее:
Хлебная торговля не так в России организована. Надо бы передать ее старообрядцам за древнее благочестие, и за то́, что все делают помолясь и с крестом, и в память Бугрова и Блинова, родельцев нижегородских. Пусть будет «печатью» их крест с перекладинками и верхушкою, и пусть вывоз хлебов из России начинается после молитвы по всем приволжским, окским, камским, вятским и кубанским, и черноморским, и балтийским, и азовским пристаням, с водосвятием и всяким благочестием. И чтобы корабли и вагоны без старообрядческой печати с хлебом не перепускались через границу и из гаваней морских не выпускались.
(12 июня, в вт.) (на конверте уведомления от Нелькена)
«Павший Розанов впал в позорное падение», написал статью об эмигрантах.
«И никак из этого трафарета не выскочит».
«Опозорившийся опозоренный Позоров» опять пишет против евреев.
Напротив, «кристально чистый Короленко написал против кровавого навета».
И где она, тихая, милая русская литература, — времен Тургенева, Грановского, Кольцова и споров Погодина и Белинского.
(читая «Одесские новости»)
Все какие-то «Огни», «Прометеи», «Молот», книгоиздательство «Просвещения» (берлинского еврея Цетлина).
Французский каблучок из Варшавы в 11/2 вершка, шляпка «Шантаклэр» и проститутка Ривка Ивановская из Шклова.
* * *
Все-таки с «Уед.» и «Оп. лист.» поумнела Русь (насколько прочитала). Все-таки кой-что ей прибавилось в голову. Кой-какие мысли, каких раньше не было. Это немного, но «все-таки»...
(перечитав о «стиле Растрелли» и Пушк., Толст, и Гог. в «Оп. лист.» 12 июня 1913)
Тяни-тяни к умному. Не к мелочно-умному, а к серьезно-умному. «Ум все-таки не мешает».
* * *
«Пройду» я, «пройдет» Меньшиков, а квартальный на углу Литейного и Невского все будет стоять.
И сменятся царствования, — а он все будет стоять.
«Он все будет стоять».
И говорить: «объезжай вправо», чтобы извошики не перепутались и не было больше, — в этом месте толкотни не было, — «дяди Митяя и Миняя», которые не могли разъехаться, въехав друг другу в сани оглоблями. Если бы тут въехали — была бы беда.
И беда эта устранена, это теорема царствований и нас, двух писателей.
Что́ же это такое? Это и есть цивилизация. Цивилизация состоит из прикладывания камешка к камешку в каждом месте, где случилось больно, где кто-то упал и проч., и проч.; где потерло, надавило, случилась обида, несправедливость и проч. Камешек прилег к камешку, и образовалась тропка, потом постройка пошла вверх и вывелась стена, потом — переходы; этажи. Все строилось, и вышел дом.
Цивилизация есть дом, в котором мы живем. Все. Всякий. Добрые и злые. Глупые и мудрые. Писатели и цари.
Дом этот строится так же долго, как потом может разрушиться. Скорее «царь пройдет», чем «квартальный уйдет»; и легче переменится «система философии», чем «порядок на Невском».
«Порядок на Невском» бесконечно тверд, и его меняют только века, век. Он тверже «направления политики», и хотя Победоносцев, Горемыкин, Витте страшно шумели, но они все «прошли», а «порядок на Невском» не шелохнулся. Между тем я завишу именно от «порядка на Невском», а не от Победоносцева. Что́ же это значит?
Да что «перемены» страшно трудны и в сущности даже никому не подсильны. Даже министры и наконец цари тащат только соломинку. Квартального на Невском не сменит никакой министр и даже не захочет отменить царь: неудобно будет. Почему? Сейчас тут что-нибудь свалится и оглобли запутаются. Место это выверено, что без квартального неудобно, не скептическое, не «быть или не быть». Это — быть. Посему и написано: быть посему. С такой же твердостью не пишется в других местах, ибо не выверено, ибо еще «быть или не быть». Где «или» — ничего нельзя решить и нельзя поставить городового.
Вот, юноши мои, маленькое размышление о цивилизации, какого вы не услышите от ваших профессоров в университетах. Они еще дики и сосут лапу и не понимают, что квартальный необходим. Весь Гоголь приходил для того, чтобы позвать квартального, и для этого рассказал о «Дяде Митяе и Миняе» и много других грустных историй. Квартальный, конечно, меланхолия, п. ч. отрицает «сад», и «гимназистов», и «юношей и дев». Он отрицает утопию и мечту... Гоголь оттого и писал грустные истории и сам был грустен, что догадался, что из грязи никакой не вытащит нас «Архангел Гавриил», нарисованный Мурильо, а что для этого надо позвать ГОРОДОВОГО. Ему это было ужасно, но он «проснулся от третьей действительности» — стал проповедовать квартального Муразова, Костанжогла и т. п. новые добродетели.
В новых добродетелях все и дело. Старые добродетели прошли. Они были с белыми крылами, в голубых хитонах, шейка открыта, как у наших сахарных детей лет до 8-ми. Пришел квартальный и заметил:
— Простудитесь. Наденьте лучше пальто. Да с форменными пуговицами. Не лето, холодно, сыро. Ведь мы в Петербурге, а не — в Занте.
Все оглянулись. Действительно зима. И стали грустно придвигать камешек к камешку и проводить тропки, тротуары, выводить стены и вообще
строить нашу цивилизацию.
Она вполне по Гоголю. Отвратительна, как его мир. Нельзя скрыть, что она пахнет дьяволом, мертвецом и подлостью. Но
что делать???!! Господа, что же нам делать!!
(12 июня 1913 г.)
Что же мы, русские, сделали с принятым от греков Православием? Вот уж поистине нельзя сказать, что оно нас оплодотворило (рост дальше, рост шире).
Как сухое чрево, мы носили сухой плод.
(14 июня 1913 г., Сахарна)
* * *
Добрый человек посадил женщину и кота в мешок и, завязывая, сказал:
Благословляю вашу любовь.
Когда кот царапал женщину и женщина била кота, завязавший говорил:
Приучайтесь жить вместе. В том культура и история, чтобы вырабатывать привычки корректного поведения.
(история христианского брака; 16 июня 1913 г.)
* * *
Всякий имеет «своего Иегову» и даже произносит (не зная) Имя его, т. е. те звуки, как «‘Ιαω», «‘Ιοαλ», — на которые он не может не приблизиться...
(на театральной афише)
* * *
Есть религии лиц, и есть религии народов.
Последние содержат то «общее», κοινον69 , — что берет каждый в нужде, берет в скорби, берет в радости, благодаря, пугаясь... Это «культ», молитвы, «службы церковные».
Это вообще «церковь»...
Религии лиц и не «против» этого, и «не совпадают» с этим...
(там же тогда же)
* * *
У каждого собственно своя религия. Она с ним рождается и с ним умирает. Совпадает или нет с «церковью» как с «κοινον». Мож. быть, не нужно об этом распространяться. «Износились сапоги, которые были только по мне».
(там же тогда же)
* * *
«Он скорее художник, чем проповедник, и скорее балерина, чем священник».
(о Гр. Сп. Петрове — Евг. Ив-на)
* * *
«У Левитана все красиво...
...Но где же русское безобразие?
И я поняла, что он не русский и живопись его не русская».
(Евг. Ивановна, — бурно, — подойдя внезапно к моему письменному столу)
Да. И Левитан, и Гершензон оба суть евреи, и только евреи. Индивидуально — евреи, сильные евреи. И трактовали русских и русское, как восхищенные иностранцы, как я «Италию» и всякие «Пиренеи».