Страница 12 из 196
Автор не приводит самой песни, но нам посчастливилось достать ее русский перевод. Вот он, — хотя у нас нет сил проверить столь важные здесь мельчайшие детали языка и мысли:
Гимн Субботе - Шламо Галеви (имя автора).
«Пойдем, друг мой, навстречу невесте и да приветствуем ее в лице Субботы.
«Соблюдай» и «помни» (т.е. ее, субботу) — в одном изречении дал нам услышать Бог Единый, Господь Един, и Имя Его едино в чести, величии и славе.
Пойдем, друг мой, навстречу невесте и да приветствуем ее в лице Субботы.
Навстречу Субботе да поспешим, ибо Она — источник благословения, от начала бытия Она освящена, Она - венец работы, о котором мечтал при ее (работы?) начале.
Пойдем, друг мой, навстречу невесте и да приветствуем ее в лице Субботы.
Святилище Царево, град Престольный — восстань и выйди из-под развалин; полно пребывать Тебе в долине плача, и Он милостиво пожалеет тебя.
Пойдем, друг мой, навстречу невесте и да приветствуем ее в лице Субботы.
Пробудись, пробудись, ибо наступает рассвет (NB: ведь наступает ночь; итак, сумерки наши суть рассвет юдаический, начало мистического их Восхода Солнца), встань и просветись; проснись, проснись, запой ты, ибо Слава Божия воссияла над тобой.
Пойдем, друг мой, навстречу невесте и да приветствуем ее в лице Субботы.
Не стыдись и не красней! Что унываешь ты и что сокрушаешься? В тебе найдут приют бедные народа моего, и вновь воздвигнется город на руинах своих.
Пойдем, друг мой, навстречу невесте и да приветствуем ее в лице Субботы.
И станут добычею грабители твои, и удалены будут все твои притеснители; вновь возрадуется о тебе Бог твой, как радуется жених о своей невесте.
Пойдем, друг мой, навстречу невесте и да приветствуем ее в лице Субботы.
Вправо и влево ты проникнешь и прославлять будешь Господа. Водимые мужем, сыном Парца (Мессия?), мы обрадуемся и возликуем.
Пойдем, друг мой, навстречу невесте и да приветствуем ее в лице Субботы.
Воспрянь, отряхнись от праха, облекись, народ мой, в красивейшее платье твое; через сына Иесея из Бет-Лохми (=Вифлеем) душе моей приближается спасение.
Пойдем, друг мой, навстречу невесте и да приветствуем ее в лице Субботы.
Гряди с миром Ты (Суббота), венец своего мужа, с весельем, в торжестве. Приди, о невеста, войди, о невеста, в среду народа верного и избранного.
Пойдем, друг мой, навстречу невесте и да приветствуем ее в лице Субботы».
IX
Так оканчивается молитва, в тембре и колорите которой есть кое-что общее с Песнью Песней. Нам, арийцам, психология изобретения этих звуков, мыслей, обращений — непонятна. Для нас это только документ; документ быта, веры, религии.
«И вот, — рассказывает нам автобиограф, — обратно из синагоги вернувшись, мы переступаем порог своего дома, и здесь хором, сразу, произносим неизменное субботнее приветствие: Гут шабес. Мать наша, беленькая, чистенькая, в большом чепце шлайер на стриженой голове, вся сияющая от удовольствия, с ангельской улыбкой на устах, отвечает нам тем же приветствием, добавив: и а гут йоер. Мы подходим к столу не раздеваясь; на столе, покрытом белой скатертью, красуются четыре подсвечника из красной меди с зажженными четырьмя свечами. Они зажигаются в воспоминание о четырех праматерях еврейского рода — Сарре, Ревекке, Рахили и Лии, которые, по еврейскому преданию, были основательницами этого религиозного обряда, т.е. Зажжения свечей в честь Субботы; почему это возжение всецело лежит на женщинах, и к нему не касаются мужчины. Возле свечей стоит объемистый графин с красным15 вином и с ним в ряд три стакана, — а если у нас случался приглашенный ойрех, то четыре. Отец берет графин и разливает из него по стаканам вино; потом благоговейно, сосредоточенно берет свой стакан левой рукой и осторожно ставит его на ладонь правой руки; мы все, присутствующие при этом члены мужского пола (женщинам это не предоставлено) следуем его примеру — и все разом начинаем читать кыдеш (особая молитва). Окончив кыдеш, мы умываем руки и, сбросив верхнюю одежду, усаживаемся уже вместе с женским полом, т.е. матерью и сестрою, вокруг стола по старшинству. На краю стола против сиденья отца, лежат рядом два белые хлеба-жгуты, так называемые халесы, покрытые белою салфеткою; возле них - нож и солоница со столовою солью. Отец благоговейно берет один из хлебов в левую руку, прижимая его к груди (NB: какая трогательность жеста, т.е. в смысле «и хлеб наш насущный, Господи, ты не отнимаешь у нас», и, тоже: «и насадил Бог... и сотворил... и умножил»...), а правою, прочитав предварительно вслух благословение мойце, разрезает его потом пополам, отрезает от одной половины порядочный ломтик, макает его в соль и откусывает полным ртом, жуя; тотчас же отрезывает нам всем по таковому же ломтю и все мы, подражая его примеру, т.е. тоже предварительно прочитав мойце, омакнув каждый свой ломоть в соль, откусывает сколь можно больше и жует. Затем начинается уже настоящая еда из нескольких рыбных, мясных и овощных блюд. Едим на славу. В промежутках блюд, все (т.е. только мужчины; женщина не может участвовать в пении вообще) поем шабашевые песни Цыр машлой, Кол мекадем, Ма Иодгис и т. д. и, наевшись и напившись досыта, прочитав вслух благодарственную молитву Бырхас гамозен, отправляемся все спать до утра»...
«Это, — добавляет автор, — так называемая первая шабашевая трапеза — Сеида», и делает в сноске под текстом примечание: «Талмудом установлено, якобы по повелению Бога, через Моисея, чтобы субботние трапезы были ни больше, ни меньше трех. Три трапезы эти имеют до того великое значение у Талмуда, что если случается пожар в субботу, когда, по закону, еврею нельзя подойти к пожарищу и спасать что- либо из имущества, то пищу, приготовленную для трех трапез, однако, он может и даже должен спасти». Из примечания этого очевидно, что трапезы субботние в сущности есть ритуальные вкушения, откуда и вытекает их непременность и священное число три. Во всяком случае, до сего момента рассказа нашего автора — приуготовление к субботе, как бы одевание субботних — видимых одежд, за коими последует невидимое существо субботы.
Он о нем не говорит. Он вышел из еврейства юношею, во всяком случае — холостым, и как для семьянина-еврея ему еврейский культ не был открыт. Мы же отмечаем, что празднование у евреев субботы не имеет и приблизительно ничего общего с нашими праздниками, знаменуясь разрывом с шестью днями, перерывом общения с ними. «Суббота» сзади и спереди, т.е. в пятницу и воскресенье, окружена как бы поднятыми крепостными мостами. И с минуты, как они подняты, переход в субботу невозможен под страхом смерти, ни из субботы — в пятницу или воскресенье. Вокруг ров; кто упал туда — умер. Суббота есть тайна седьмого Дня, есть день какого-то таинства, к которому наш автор рассказывает только приуготовления, ибо совершенно непостижимо и даже вовсе не нужно само в себе и для себя то, что он описывается. Обстриг ногти; вымылся священною водою; кратко, на минуту сходил в синагогу, где пропел встречу Субботе; и вот — дом и в нем стол, накрытый торжественно, на котором поставлены четыре свечи в память четырех праматерей, зажженных пятою теперешнею, в этом дому матерью семейства. Очевидно, все до сих пор приуготовления, к чему — автор не называет.
Суббота важна как обрезание и в отношении к обрезанию: вот обмолвки еврейских книг, которые указуют путь ищейке-историку. Ищи и здесь «обрезания», «обрезанного». Обрезание должно действовать, — когда? На это без слов указует точка приложения ветхозаветной печати. Как действовать? На это-то и отвечает суббота, этому она научает, в этот-то культ она и вводит. Иначе сказать, суббота есть способ и метод разрешения великой и даже мировой проблемы пола, которая, например, до известной степени разрешена и у нас в тысячелетнем и религиозном же институте брака. И у нас есть «обрезание»: точка его древнего приложения и у нас действует, должна бы действовать в некотором магическом круге, не переходя за его черту, каковой круг мы именуем брак, таинство брака. Перескочить за черту его, именно точкою «обрезания», и у нас значит умереть — оскверниться; продолжать жить этою точкою после брака — значит скверниться же; до брака — значит опять скверниться. Итак, ров, стены, поднятые мостики — есть и у нас, но как воображаемые и не действительные, и потому именно, что у нас нет в еврейском смысле суббот, что, вместе с падением обрезания — пали и они, и мы внутри-то своего брака, по сю сторону магической линии совершенно не знаем и не умеем, что, когда и как в точках обрезания совершать. Во всяком случае, в важнейшие секунды своей семейной жизни каждый ариец только физиологически, modo animalium живет, а не священно, как это вытекало бы из проблемы брака и как не вытекает у нас. А если он modo animalium живет, то, очевидно, и проблема брака у нас не разрешена. Он есть явление гражданского порядка, есть определенное социальное положение: но задача-то его, рождение детей, не выполняется в браке иначе как и вне брака, с тою же суммою внебрачных ощущений и без каких-либо специальных в браке приуготовлений. Таким образом, у нас брак есть церемония, и именно церемония вступления в социальное положение; но собственное брака в нем также и то же, что до или после или вне брака. От этого отсутствия специальностей в точке обрезания, конечно, она живет и до, и после, и вне брака, не нарушая церемонии и церемониальности семейного бытия. Отсюда разврат, развращенность арийцев и органическая их гибель (вырождение). Отсюда же вечная стойкость, и именно органическая, семитов. Обрезание есть религиозное устроение точек брака; но построить дом еще не значит жить в нем, и суббота есть священная жизнь точек брака. Отсюда идентичность субботы обрезанию, недействительность (не действенность) обрезания без суббот. Суббота есть ритм, есть пульс бытия, а ритмирующая артерия сжата кольцом обрезания. Понятна адамантовая прочность семьи и брака у евреев, вовсе независимая от церемонии венчания, да и не связанная с нею, ибо венчание там зыбко и разрушается (так называемое «разводное письмо») при первом желании мужа и при слегка мотивированном требовании жены. Но весь тот специальный страх перед разводом, какой существует в Европе, существует вследствие мысли: «развод — это гибель брака и семьи», у евреев этот же страх существует перед субботою: «ее нарушение — гибель пола, гибель отцов, матерей, детей». Нет субботы — и настанет хаос половых отношений, настанет modus animalium; подобно как в Европе — есть развод, настанет хаос свободной любви, modo animalium. Там и здесь будет разорвано кольцо, крепость, магический круг: но в Европе — лишь церемониальных форм и социальных связей, а у еврея — существа дела и самой плоти. Еврей все взял глубже; все взял в сути; европеец взял поверхностно и одни формы в той же области. Область же это вековечная; область эта небесная и тайная.