Страница 9 из 23
– Привет, Медвед! Как жизнь молодая? Слыхала, ты вернулся из Праги. Надеюсь, с красным дипломом? Чаяния родительские оправдал?
На мне ветровка, джинсы и кроссовки, и когда темная голова выныривает позади «Лексуса» у самых моих колен, я больше не смущаюсь, как случалось когда-то. Продолжаю широко улыбаться, разглядывая загорелое, чумазое лицо, короткий ежик волос, крепкие плечи… Карие глаза и золотую серьгу в правой брови.
Позер. Пробил-таки. А помнится, мечтал о пирсинге в другом месте.
Черт! О чем я думаю!
Мишка Медведев. Моя детская привязанность, мой самый лучший друг, мой боевой товарищ и… мой первый мужчина.
– Обижаешь, Закорючка. Все чин-чином, и я теперь инженер-механик европейского образца. Правда, вот с красным дипломом не срослось. Но только потому, что мне вечно мешало чье-то теплое тело. Или мечты о нем. Сама понимаешь, как одиноко Медведу было одному в холодной Праге. Приходилось выкручиваться.
– Бедный, бедный Медвед, – я почти проникаюсь сочувствием. Почти. – Уверена, ты выдержал испытание холодом с честью.
– А то! Тань, – мгновение и указательный палец чертит круги на моем колене, а карие глаза куда ближе всматриваются в меня. – Ты почему в сетях не отвечала? Я скучал.
Я жду. Вот сейчас должно случиться. Дрожь по коже или что-то очень похожее. Особенное. Мы были вместе, он уже познал меня, я должна что-нибудь почувствовать. Хоть что-нибудь…
Ничего.
– Ну, почему же. Отвечала.
Он фыркает и отстраняется, снова смотрит весело снизу вверх.
– Это не то. Видел я тебя на фото с твоим приглаженным женишком. Что, и правда, любишь?.. Он же скучный, как вобла, Крюкова!
Я пожимаю плечом, вместо слов отвечая Мишке улыбкой. Я действительно рада его видеть.
– Ну и черт с тобой! Буду на днях с друзьями в городе, рядом с твоим универом – загляну, познакомишь. Глядишь, от ревности морду этому Серебрякову набью, для разнообразия.
– Серебрянскому. Загляни. Будет даже интересно.
– Встань, Тань, – неожиданно просит друг, и я подчиняюсь. Встаю, клоню голову к плечу, упирая руки в бока.
– Что, хочешь убедиться, что твою подругу не подменили собой мерзкие зеленые человечки, пока ты грелся в Праге?.. Не подменили, Медведев, не надейся. Я по-прежнему хозяйка своему телу.
Мишка внимательно смотрит на меня, затем одним ловким движением подтягивается на руках и выпрыгивает из ямы, вытягиваясь рядом со мной во весь рост. Без смущения поднимает руки и разводит полы ветровки в стороны, упирая удивленный взгляд в грудь, обтянутую тонкой футболкой.
– Хочу убедиться, что мне не показалось, и тощая Закорючка подросла во всех значимых местах.
Вот теперь я злюсь, как бывало в наших отношениях не раз.
– Тебе не показалось, Медвед. Да, теперь даже у Таньки Крюковой имеется грудь. Так что убери руки, если не хочешь, чтобы я запечатлела ее снимок кровоподтеком на твоей удивленной физиономии.
Парень отступает, впрочем, не очень-то испугавшись, да я на то и не рассчитываю. Просто вспоминаю его руки на себе – несмелые, неуверенные от того, что это я и что пришла сама – и не помню. Все случилось слишком быстро однажды зимним вечером, на следующий день после вечеринки на даче Алины Чернявой, и так же быстро забылось.
Почти, как с Рыжим?
Нет, не так, как с Рыжим.
Ну, почему, почему я все время о нем вспоминаю? Да кто он вообще такой?! Пустое место! Наглый, самоуверенный, циничный тип! Да это вообще из-за него я тогда…
Господи, сколько еще в моей жизни будет вот таких вот безрассудных моментов, когда мысли после? Когда стыд накрывает так, что больно дышать, а изменить ничего нельзя? Когда совершенного не воротишь, а так хочется. Так хочется! Так же сильно, как хотелось верить в то, что с Вовкой что-то получится. Что-то настоящее. Искреннее. Надежное. Чтобы вместе и в унисон. Не вышло.
– Что, совсем не соскучилась по мне, Тань? – растерянно спрашивает Мишка, и я притягиваю его к себе, встаю на носочки и целую в такую же чумазую, как у его отца, щеку.
– Дурачок! Конечно, соскучилась, – признаюсь честно. – Скажешь тоже!
Мишка оттаивает и тоже обнимает меня – крепко, так, что перехватывает дух. Разворачивает от себя за плечи и, смеясь, подталкивает к дальней стене бокса, где под серым чехлом стоит низкий автомобиль. Мой автомобиль. Моя девочка – небольшая спортивная «Хонда». Года четыре назад купленная отцом за бесценок у одного моряка. Когда-то разбитая на наших дорогах до состояния металлолома, а сегодня почти восстановленная – отцом, Егорычем, Сан Санычем, мною. Почти.
Как много этих «почти».
– Ну, давай, Закорючка! Покажи, что ты сделала с Глашей за два года. Я едва сдержался, чтобы не посмотреть.
– Чарлик, вернись, я кому сказала! Чарлик! Ах ты ж, негодник такой! Куда грязными лапами побежал?!.. Максим! Ты почему собаку спустил с поводка?! Что, сложно было сначала в ванную зайти, привести пса в порядок? Он же теперь квартиру затопчет и студию, а у меня работа! Посмотри, какая грязь после дождя!.. Чарлик! Да что же это такое! Нельзя в спальню, слышишь! Нельзя…
Поздно. Дверь открывается, и я слышу, как паркет прогибается и скрипит под весом домашнего любимца, таранящего утреннюю тишину со скоростью упитанного урагана. Трехлетний английский бульдог в двадцать пять килограмм весом, громко сопя, запрыгивает ко мне на кровать и, пока я выплываю из сна, соображая, что к чему, успевает пройтись шершавым языком по щеке и глазу. Широко зевнув, с довольным хрюком увалиться сверху на грудь, выбив из легких воздух.
Твою мать…
– Все, Шрэк! – я с трудом освобождаю из-под одеяла руку и впиваюсь пальцами в толстый загривок. Оторвав голову от подушки, шиплю в наглую морду. – Ты покойник! Убью! – И тут же получаю мокрым языком по губам.
Тьфу! Чтоб тебя самого по утрам целовали любители лизать собачьи яйца!
– Ма-ать! Забери от меня свое чудовище, не то я за его жизнь не отвечаю! Еще раз, Шрэк, так сделаешь, – сажусь в кровати, поднимая пса перед собой под толстые лапы, – и я тебя кастрирую, клянусь! И не улыбайся мне, я зол!
Раздается стук каблуков, недовольное покашливание, и сама Людмила Карловна Артемьева, собственной родительской персоной, как всегда стройна и безупречна, даже в субботнюю рань с макияжем и прической, появляется на пороге моей комнаты, картинно упирая кулак в бок.
– Свое чудовище? – удивленно вскидывает тонкие брови. – Сынок, дорогой, а не ты ли три года назад принес это чудовище в наш дом, представив всем как нового принца Чарльза? Или я запамятовала?
Мне лень вставать, я вернулся из клуба в четыре утра, бульдог сам не уйдет, и я смотрю на мать с мольбой.
– Какая разница, Ма? Ты же его кормишь, значит, он твой! И потом, кто знал, что маленькая симпатичная зверюга превратится в такого людоеда? Ну, ма-ам, забери! Спать же не даст! Что, тебе совсем не жалко единственного и любимого сына? А как же чуткое материнское сердце?
Я стараюсь быть убедительно-несчастным, и мать сдается. Проходит в комнату и ловит пса за ошейник.
– Ну, знаешь ли, – ворчит, пытаясь вывести упирающегося Чарли за собой вон. – Я вот, может, тоже не знала, что ты из симпатичного рыжего карапуза превратишься в детину выше меня ростом и аппетитом сравнимым с крокодильим, но от тебя же не отказываюсь. Чарлик! Тьфу на тебя! – фыркает в сердцах, когда бульдог, ловко вывернувшись из некрепкого захвата, с радостным пыхтением возвращается ко мне, вновь запрыгнув на постель и облизав лицо.
– Мам, тебе стоит плотнее завтракать. Совсем нет силы в руках.
– А тебе, Виктор, стоит чаще бывать дома. Неудивительно, что за два дня твоего отсутствия пес так по тебе соскучился. Я вот тоже соскучилась…
– Только не надо меня лизать в нос, мам!
– И не подумаю! Захочешь спать – приведешь Чарли на кухню, там я с ним справлюсь. А постель будешь стирать сам!
– Договорились, – вздыхаю я в закрывшуюся дверь и притягиваю бульдога к себе. – Все, Шрэк, ты напросился! Держись! – обещаю в оскаленную морду, и начинаю бороться со зверем, посмевшим меня разбудить, дергая его за холку, уши и пузо. Бороться, пока вновь не засыпаю, обняв пса за шею и наплевав на сопящее в ухо соседство.