Страница 17 из 23
– Медвед! Ты… Ты… С ума сошел?!
Мишка пьяно шатается, и даже сотворенная им подлость не приводит парня в чувство.
– Вот и поговорили. Ну и сука ты, Танька. Не хотел вам мешать. Тебе хоть понравилось? – хищно скалится, смерив меня брезгливым взглядом, намекая на мою шалавную сущность, а мне плевать. Я не успеваю подумать, как заряжаю Медведеву кулаком в ухо.
– Еще как! Придурок чертов! Ты что натворил?! – ошалело кричу и тут же командую, вталкивая его – оторопевшего – за рукав в кабинет. – Быстро! Звони в скорую! Если ты его убил, я тебя сама без суда линчую! Ну! Чего пьяным бараном встал? Живо звони, кому говорят!
– Тань…
– Потом, Медвед! Все потом! А сейчас звони!
Мишка уходит, я падаю на колени возле Рыжего и всматриваюсь в его лицо. Протянув ладони, осторожно ощупываю голову…
Нет, вроде бы крови нет, но мало ли о чем это может говорить? Я ничего не смыслю в оказании первой помощи, парень без сознания, и, чувствуя, как под моими пальцами опухает висок, наливается гематомой бровь и верхнее веко, я понимаю сердцем, что такое липкий страх и вина.
– Ммм, голова… Кажется, меня сейчас вырвет.
– Не вздумай подниматься! Если у тебя сотрясение мозга, тебе нужна профессиональная помощь! Слы… слышишь?
Но как только я подхватываю Бампера под плечи, осторожно опуская его голову к себе на колени, он снова теряет сознание.
Когда проходит долгие полминуты, а он все так же молчит, кажется, я реву.
– Чертов слабак! Ну, давай уже, блевани, что ли! Или я тебя сейчас сама так растрясу, что мало не покажется!
– Девушка, шли бы вы домой, а? Время – почти восемь утра, через двадцать минут я сдам дежурство непосредственно лечащему врачу. Уверен: после осмотра пациента он скажет вам все то же самое! Все будет хорошо, не переживайте! Повреждений костей черепа нет, внутричерепного кровотечения нет, утраты памяти нет, реакция на раздражители присутствует… Да, с учетом клинической картины случившегося, но присутствует! А как вы хотели? Сотрясение мозга – это вам не шутки! Травмы – дело серьезное! Так что на ближайшие три дня ваш парень – наш пациент! Мы таких молодцов здесь в травматологии пачками штопаем и латаем каждый день! Ничего, справимся!
– А…
– Консультация невролога, обезболивающее, успокоительное, покой и сон. Много сна и покоя. Здоровый, крепкий организм быстро пойдет на поправку, вот увидите! Он у вас парень дюжий!
– Но, как же…
– А вот это к лечащему врачу – за назначением и прочим. Всю необходимую помощь на данный момент я оказал, дальше, как уже сказал, под наблюдение к Валерию Яковлевичу. Так что, давайте-ка, милая моя, поезжайте домой! Нечего здесь торчать, смущая болезных бледным видом и голыми плечами. Давайте-давайте! Вот компресс любимому обновите – пузырь со льдом на уже известные нам с вами десять минут, а дальше сестрички сменят…
– Спасибо. – Я смотрю вслед доктору, открываю дверь в палату и возвращаюсь к Рыжему. Пройдя между койками с проснувшимися больными, сажусь на стул в изголовье постели тревожно спящего парня, беру сложенное в несколько слоев полотенце, захваченный из сестринской пузырь со льдом и заново прикладываю компресс на лоб и висок Бампера, взглядом отмечая новый ход стрелки настенных часов.
Десять минут… девять минуть… восемь… За эту ночь я успела рассмотреть Рыжего со всех сторон, несколько раз вынести за ним ведро, дать лекарство и даже заново раздеть, наслушавшись ругани и стонов… Чуть не подраться с полубессознательным дураком из-за телефона и желания позвонить его родным. Даже вздремнуть, чуть не свалившись со стула.
«Тоже мне – любимый!» – негромко хмыкаю, удивляясь словам мужчины. Хотя сама виновата, никто за язык не тянул, когда в скорую лезла, уверенно назвавшись его девушкой. Да и после, уже с медсестрами и врачом…
Черт, как холодно! Рука, не выдержав, вздрагивает, роняя пузырь на подушку, – эта ночь была слишком насыщенной для меня.
– Мама?
Голос хриплый и скрипучий, но уж какой есть. Больной на соседней койке – совсем мальчишка – еще спит, и я не удосуживаюсь прочистить горло.
– Нет. Но мама тоже скоро здесь будет. Извини, я все-таки позвонила.
– Таня? – он говорит это как-то слишком чисто для данного момента, чуть приоткрыв глаза, тут же скривившись от ударившего в них света, и я на миг немею от удивления, встречая его настоящего. Почему-то решив, что он вновь спутал меня с другой.
– Нет, не Таня. Коломбина. – Нависнув над парнем, возвращаю пузырь со льдом на место, находя на подернутом болью лице голубой взгляд.
– Шутишь?
– Очень надо. И не думала даже.
– Мне хреново, Коломбина.
– Я вижу.
У него не получается улыбнуться и он тихо рычит сквозь зубы, вдруг ловя пальцами мое запястье.
– Что? Тебе холодно? Убрать?
– Нет. Посиди так со мной, – просит, и я сижу. Пять минут… четыре… три…
– Отпусти. Время вышло. Если не убрать лед, можно запросто обморозить мягкие ткани. Слышишь? Я серьезно.
Конечно, слышит. Но поступает странно. Убрав лед, возвращает мою ладонь на висок, уверенно накрывая ее своей рукой и закрывая глаза.
Он не совсем в себе, я должна об этом помнить, и все же подобное действие Рыжего, далекое от бессознательного, вызывает во мне чувство неловкости, заставляющее скулы заалеть, а губы приоткрыться в протесте. Который, впрочем, так и не слетает с них, едва я чувствую насколько рука, накрывшая мою ладонь, горяча. Слыша бьющийся под кожей виска участившийся пульс. Понимая, что, кажется, у Рыжего вновь поднялась температура.
Чтоб его!
– Эй, – я осторожно окликаю парня, зависнув над ним, все больше сползая со стула.
– Я замерз.
– Сочувствую, но мне неудобно. Я могу упасть на тебя.
– Валяй, – милостиво разрешает Бампер, лениво махнув рукой в приглашающем жесте. – Падай на меня, Коломбина, так будет по-честному. Я-то на тебе уже полежал, теперь твоя очередь.
В палате шесть коек с больными, из-за спины в этот утренний час доносится движение и разговор, и все же в комнате достаточно тихо, чтобы слова парня не смогли достичь любопытных ушей.
– Дурак, – шепчу я себе под нос, досадуя на Бампера за то, что он не очень избирателен в словах. – Пойди еще в окно покричи.
– Я все слышал, – ворчит Рыжий, и не думая меня отпускать. Напротив, приоткрыв глаз, надвигает мою ладонь на лицо, став похожим на раненого пирата. – Я полудохлый, детка, но не глухой. Что, все настолько плохо? – спрашивает вдруг, что-то прочитав в моем взгляде. – Жалко Рыжего?
– Есть немного, – неохотно признаюсь я. – Медвед поступил подло, но ты тоже хорош. Кто тебя за язык тянул с твоими намеками? Зачем конфликт спровоцировал? Мне девчонки рассказали. Он же слишком прост для тебя – Мишка.
– Ого, – Бамперу все же удается изобразить ухмылку. Недобрую, ну и ладно. – А ты меня, Коломбина, смотрю, зауважала.
– И не мечтай. Просто говорю очевидное.
– Тогда скажи своему ревнивому хлыщу, что я верну должок. Пусть не надеется, что отшиб мне память.
– Он не мой хлыщ. – Я пробую убрать ладонь, но Рыжий не позволяет.
– Ну да. Я сам видел, как он тебя лапал. Не сочиняй, девочка.
– Ты меня тоже лапал. И даже больше, – как можно равнодушнее замечаю я, чуть понизив голос. Чувствуя какую-то острую необходимость принести себе боль этим признанием. – И что это меняет в наших отношениях?
Я жду, что мои слова смутят парня. Или, по крайней мере, заставят отпустить, отвернуться, закрыть глаза… тем самым избавив меня от приковавшего к себе голубого взгляда, – такого яркого, почти пронзительного в это солнечное утро. Но Бампер предпочитает ответить загадкой.
– В наших отношениях, Коломбина, это меняет все.
Я молчу, долго, просто рассматривая его, пока вдруг не говорю то, за что тут же готова откусить себе язык. Едва ли контролируя сказанное. Оправдывая после свои слова сильной усталостью и временным помутнением рассудка.
– Не карие и не зеленые, почему?