В поисках Джейка

…тяжело, говорят они, мы едим лишь песок, но когда человеку удается, наконец, выманить мертвых из их солипсизма, те закрывают глаза, все разом, и сначала гудят без слов, а потом говорят ему: она старая, эта стена, построенная на нас, гниль разъедает ей бок, она будет распространяться, но другие стены выдержат.

Основание еще долго говорит ему про стену, и его глаза сначала на мгновение округляются, но потом он понимает — нет, то, о чем они рассказывают, случится еще не скоро, опасности нет. Если эту стену оставить в покое, она простоит еще долго, только дом станет еще безобразнее, чем он есть. Но не рухнет. Услышав это, он встает и, пятясь, отходит от основания, которое наблюдает его отход.

— Беспокоиться не о чем, — сообщает он жилищному комитету, который уже ждет его наверху. — Так, подлатайте ее, подмажьте чуть-чуть, и живите дальше.

Пригородному шопинг-моллу ничто не мешает расширяться за счет прилегающей к нему пустоши, в старинном загородном доме полностью сгнила лестница, крепеж, использованный при строительстве часовой башни, не соответствует стандартам качества, а потолок в квартире нуждается в гидроизоляции. Все это сообщает ему погребенная стена мертвых.

Каждый дом построен на них. Они — единое основание, на котором держится весь город. Каждая стена всем своим весом давит на них, у них один голос, одно лицо, одна и та же порванная одежда в давно запекшейся крови, одинаково искромсанные тела, их части одинаково заполняют просветы между туловищами — конечности и головы плотно втиснуты между торсами, раздутыми от газов и всеми своими отверстиями выделяющими песок, так что мертвецы целые и мертвецы разрубленные оказываются спаянными воедино.

Каждый дом на каждой улице. Он слушает дома, слушает основание, которое их объединяет.

Во сне он бредет по земле, в которой увязают ботинки. Без вести пропавшие, волоча ноги, беспокойно шаркают мимо него все по кругу и по кругу, но он не останавливается. Густая и липкая, точно патока, жидкость проступает сквозь пыль. Он слышит основание. Оборачивается и видит его. Оно выросло. Пробило землю. Стена из мертвых человекоблоков доходит ему почти до пояса, верх и бока у нее совсем гладкие. Они усеяны тысячами глаз и ртов, которые начинают шевелиться при его приближении, из них течет гной, лохмотьями отваливается кожа, сыплется песок.

…мы не кончаемся, мы голодны, нам жарко и одиноко…

На основании что-то уже строится.

Незначительное строительство идет все время, девелоперы реализуют небольшие проекты, люди жаждут улучшения жилищных условий. Он упорно расспрашивает основание. Если проблем нет или они небольшие, он просто идет дальше. Если проблемы есть, причем настолько серьезные, что грозят погубить все здание в самые ближайшие сроки, он сообщает об этом.

Вот уже десять лет он слушает дома. То, что ему нужно, находится не сразу.

Многоквартирный дом в несколько этажей, тридцать лет назад его построили из дрянного бетона и дешевой стали подрядчики, которые попилили с чиновниками разницу в смете. Атавизмы такого коррумпированного строительства встречаются везде. Вымирают они, как правило, постепенно: начинают заедать двери, выходят из строя лифты, но до окончательного разрушения могут пройти долгие годы. Прислушиваясь к основанию здесь, он понимает, что это другая история.

Его волнение растет. Дыхание учащается. Он бормочет, расспрашивая стену из мертвецов, требует, чтобы они сказали ему точно.

Дом построен на болоте — мертвецы чувствуют, как сырость проходит сквозь них, поднимаясь из глубины земли. Подвальные стены уже крошатся. По фундаменту сочится вода. Долго так продолжаться не может. Дом вот-вот рухнет.

— Вы уверены? — шепчет он снова, и основание смотрит на него бесчисленными, запорошенными пылью, кровоточащими глазами и говорит да. Дрожа всем телом, он поднимается на ноги и обращается к менеджеру управляющей компании, который стоит с ним рядом.

— Эти старые дома, — начинает он, — на вид страшные, да и построены тяп-ляп, так что сырость у вас будет и дальше, но особенно беспокоиться не о чем. Больших проблем нет. Стены выдержат.

Он хлопает ладонью по колонне рядом и чувствует, как вибрация уходит по ней сквозь рыхлый, эродированный фундамент, сквозь основание из мертвецов вниз, в воду.

В кошмарном сне он стоит на коленях перед стеной истерзанной плоти. Она ему уже по грудь. Основание растет. Но всякому основанию нужны стены, а это сгодится и под храм.

Он просыпается в слезах и, шатаясь, спускается в подвал. Основание шепчет ему, оно уже приподнялось над землей; теперь оно переходит в стены.

Ждать приходится всего неделю. Основание растет. Оно медленно, но увеличивается. Наращивает стены, расширяется, захватывая все новые строения.

Три месяца спустя в новостях проходит сюжет о той многоэтажке. Теперь она похожа на разбитого параличом человека: стены перекошены, весь южный угол завалился, сложившись внутрь. В пролом видны комнаты, покинутые, трепещущие на краю гибели. Из руин выносят пострадавших.

На экране мелькают цифры. Погибших много, шестеро из них дети. Он прибавляет звук, чтобы заглушить шепот основания. Слезы текут из его глаз, он начинает всхлипывать. Сидит, обхватив себя руками за плечи, и негромко тоскливо воет; прячет лицо в ладони.

— Вы этого хотели, — говорит он. — Я заплатил. Пожалуйста, отпустите меня. Мы в расчете.

В подвале он ложится лицом вниз и плачет прямо в землю, в основание под собой. Оно смотрит на него снизу вверх, похожее на свалку поломанных горгулий. Моргает, вытряхивая из глаз песок, и смотрит. Его взгляд жжет.

— Теперь вам есть что поесть, — шепчет он. — Господи, пожалуйста. Я сделал это, пусть все кончится. Оставьте меня. Вам теперь есть чем утолить голод. Я расплатился. Я дал вам, что вы хотели.

В дыму и копоти своего сна он продолжает идти и слышать голоса потерянных и одиноких товарищей: от их криков некуда деться, они как атмосферные помехи. Основание тяжело лежит на расплющенных барханах. И шепчет сдавленным голосом, как всегда, как с самого начала.

Это основание он построил сам. Давным-давно. Далеко за морем, между двумя странами, на границе которых творился тогда хаос. Он был в первой пехотной (механизированной) дивизии. И выжил. В последних числах февраля, десять лет назад. Прямо перед ними в траншеях, вырытых поперек пустыни, засел противник — это были мобилизованные, дула их пулеметов и автоматов торчали сквозь проволочное заграждение и строчили, строчили без перерыва.

Подошла его бригада, и он вместе с ней. Раствор замесили быстро: всего за полчаса снаряды и ракеты растолкли людей в траншеях, как пестик толчет содержимое ступки, перетерли их с крупным песком в хорошую, густую, красную кашу. Подошли танки, стремительные, как игрушки, подрагивая ненужными пушками. В тот раз им предстояла другая работа. Впереди у них были плуги, и они двинулись вперед, оставляя за собой глубокие борозды в песке. С обыденной деловитостью они сталкивали горячий песок в траншеи, засыпая им все, что в них было — и кровавую мульчу, и оторванные руки и ноги, и еще живых людей, одни из которых пытались отстреливаться и бежать, другие поднимали руки, сдаваясь, а третьи просто кричали, широко раскрыв рты, и в эти рты сыпался песок, забивая им глотки, обнимая их со всех сторон, так что они некоторое время еще брыкались, а потом становились вялыми и безразличными, и песчано-кровавый раствор цементировал их вместе с мертвыми друзьями и частями друзей в окопах, которые они сами вырыли для себя в пустыне.

Вслед за танками с плугами к строительной площадке подошли боевые машины пехоты М2 «Брэдли», они окружили участок пустыни, из которого торчали еще кое-где руки и ноги погребенных, дергаясь, точно лапки насекомых, и сигнализируя о том, что процесс строительства не завершен. Патронами калибра 7.62 мм они полировали насыпь до тех пор, пока все, что нарушало ее монотонность, все, что еще грозило как-нибудь выбраться на поверхность, не было похоронено внутри и прихлопнуто снаружи.