Страница 11 из 12
Важно детальнее проследить эволюцию чувств Мышкина к Настасье Филипповне и развитие его новой, светлой любви к Аглае, раскрывающиеся в романе. Текст его опровергает широко распространенное в критической литературе мнение, что Достоевский задумал своего героя как существо бесполое, неспособное к нормальной земной любви и т. п. Все разделяющие эту точку зрения ссылаются на признание Мышкина в конце первой главы «Идиота». Отвечая на вопрос Рогожина, большой ли он охотник до женского пола, князь говорит:
– Я, н-н-нет! Я ведь… Вы, может быть, не знаете, я ведь по прирожденной болезни моей даже совсем женщин не знаю (8, 14).
Однако текст «Идиота» не оставляет сомнений в том, что прирожденная болезнь героя носила совсем иной характер, чем многие подразумевают в этих словах. Я буду в дальнейшем говорить об этом подробнее. Пока же замечу только, что, оттеняя этой репликой невинность, девственность князя, автор вовсе не хотел привести читателя к мысли о том, что Мышкин неспособен и в будущем полюбить женщину. Рассказывая Аглае о нескольких месяцах мучительных отношений с Настасьей Филипповной, князь так говорит о перемене, происшедшей в душе его:
– О, я любил ее; о, очень любил… но потом… потом… потом она всё угадала.
– Что угадала?
– Что мне только жаль ее, а что я… уже не люблю ее (8, 362).
И еще раз в той же сцене на зеленой скамейке Мышкин признается:
– Бог видит, Аглая, чтобы возвратить ей спокойствие и сделать ее счастливою, я отдал бы жизнь мою, но… я уже не могу любить ее, и она это знает! (8, 363).
Как было показано, Достоевский и гораздо ранее дает читателю понять, что Настасья Филипповна надломлена, больна душою, и если Мышкин не может уже любить, как прежде, то причиной тому – ее состояние. В пятой главе второй части князь вспоминает, «как еще недавно он мучился, когда в первый раз он стал замечать в ней признаки безумия. Тогда он испытал почти отчаяние». Князь говорит себе, что для него «любить страстно эту женщину – почти немыслимо, почти было бы жестокостью, бесчеловечностью». Он теперь видит в ней «жалкое существо», «поврежденную, полоумную» (8; 191–192).
Мотивы безумия героини звучат с особенной силой в сцене в Павловском вокзале. Мышкин видит Настасью Филипповну после их трехмесячной разлуки и испытывает ужас: «Он теперь, в эту минуту, вполне ощущал его; он был уверен, был вполне убежден, по своим особым причинам, что эта женщина – помешанная. Если бы, любя женщину более всего на свете или предвкушая возможность такой любви, вдруг увидеть ее на цепи, за железною решеткой, под палкой смотрителя, – то такое впечатление было бы несколько сходно с тем, что ощутил теперь князь» (8, 289).
Впервые мотив сумасшествия вводится в сцене именин героини. Он четырежды повторен в небольшой XVI главе первой части. Показательно также, что в журнальном тексте «сцены соперниц» князь, вступаясь за Настасью Филипповну, с упреком говорил Аглае: «Разве это возможно! Ведь… она сумасшедшая!» При подготовке отдельного издания романа писатель заменил слово «сумасшедшая» словами «такая несчастная!» (9, 326). Однако в тексте осталась авторская ремарка, начало которой звучит так: «Была ли она женщина, прочитавшая много поэм, как предположил Евгений Павлович, или просто была сумасшедшая, как уверен был князь…» (8, 473). Среди причин, по которым Настасья Филипповна согласилась венчаться с Мышкиным, для него всего яснее была одна, подозреваемая уже давно, что ее «бедная, больная душа не вынесла» (8, 490). Мнению же князя принадлежит в романе наибольшая авторитетность в сравнении со всеми другими героями.
Болезненное состояние героини с совершенной очевидностью выявляется в начале второй части – в рассказе о ней князю подвыпившего Лебедева. Обращаясь к тексту, отмечу попутно, что в нем есть евангельская цитата, раскрывающая как особенность данной ситуации, так и постоянно обнаруживающуюся «гнусность» Лебедева (9, 248). Приехав по его письму, Мышкин сразу почувствовал, что тот не ожидал его возвращения в Петербург и написал о бегстве Настасьи Филипповны от Рогожина только «для очистки совести». Князь знает также, что в свое время Лукьян Тимофеевич «продал» ее Рогожину, и опасается повторения того же самого вновь. Потому он говорит:
– Ну, полноте, не обманывайте. Полноте служить двум господам. Рогожин здесь уже три недели, я всё знаю. Успели вы ее продать ему, как в тогдашний раз, или нет? Скажите правду (8, 166).
Выражение «служить двум господам», ставшее крылатым, восходит к Евангелию: «Никакой слуга не может служить двум господам, ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне»[48].
Настасья Филипповна страшится Рогожина, с которым, как князь подозревает, Лебедев ее опять свел. Она «беспокойна, насмешлива, двуязычна, вскидчива», по описанию Лукьяна Тимофеевича. Лебедев рассказывает, что Настасья Филипповна любит серьезные разговоры с ним о книге Откровения. Сопровождающие его рассказ апокалиптические образы, среди которых есть и образ смерти, усиливают впечатление обреченности героини. «Сильно подействовало» на нее истолкование начала шестой главы: «Согласилась со мной, что мы при третьем коне, вороном, и при всаднике, имеющим меру в руке своей, <…> и за сим последует конь бледный и тот, коему имя Смерть, а за ним уже ад…» (8; 167–168).
Образ Настасьи Филипповны предстает в романе иным, чем в течение определенного периода времени намечалось в черновиках: Достоевский отбросил все планы ее бегства в бордель, и в текст не вошли «бордельные сцены», как не вошли и другие эпизоды ее «развратного» поведения (9; 225, 227–229, 234). Мотив же безумия героини был развит и углублен, как и мотив ее неутолимой гордости. По ценному замечанию В. Терраса, высказанному в беседе со мною, между этими двумя мотивами существует причинно-следственная связь: неуемная гордость часто приводит к болезни души и сумасшествию. В замечательной по глубине и тонкости статье «Тематическая композиция романа “Идиот”» А. П. Скафтымов справедливо считает «гордый дух» героини причиной безысходности ее страданий. Он ничего не пишет, однако, о мотивах сумасшествия, которые столь же настойчивы и в окончательном тексте, и в не доступных автору статьи еще не опубликованных тогда черновиках.
Исследователь опровергает мнения о Настасье Филипповне многих критиков начала 1900-х годов, которые видели в ней «камелию», «гетеру», воплощение «истерики пола» и т. п. Он справедливо указывает на полную необоснованность слов А. Л. Волынского о том, что жизнь героини романа проходит в «кошмарных вакханалиях»[49]. Как уже отмечено и в академическом комментарии, подобные суждения не подтверждаются текстом и творческой историей «Идиота» (9, 383).
Непобедимой гордостью героини вызван ее душевный надлом – эта мысль определила развитие образа. Все намечавшиеся Достоевским варианты спасения и «восстановления» оказываются обреченными на неудачу, принося лишь временное просветление. Например, в конце марта 1868 года в связи с идеей детского клуба планируется: «Чрезвычайное участие детей в отношениях Князя, Н<астасьи> Ф<илипповны> и Аглаи». 9 апреля упоминается о ее «золотых снах» и о том, что под влиянием детского клуба она доходит до «золотой надежды», но потом все-таки бежит с Рогожиным (9; 240, 244–245). В окончательном же тексте даже и моменты просветления почти не отражены. Князь однажды упоминает о них Аглае, и из его слов ясно, что «мрак» всегда пересиливал в душе Настасьи Филипповны: «Иногда я доводил ее до того, что она как бы опять видела кругом себя свет; но тотчас же опять возмущалась и до того доходила, что меня же с горечью обвиняла за то, что я высоко себя над нею ставлю (когда у меня и в мыслях этого не было), и прямо объявила мне наконец на предложение брака, что она ни от кого не требует ни высокомерного сострадания, ни помощи, ни “возвеличения до себя”» (8; 361–362).
48
Лк 16: 13; ср.: Мф 6: 24.
49
Скафтымов. С. 38–40.