Страница 33 из 35
В сие время находился я на правом фланге при князе Кутузове на батарее, совершенно от опасности удаленной, которую неприятель до самого почти вечера не почтил ни одним выстрелом. Он запретил мне от него отлучаться, равно как и начальнику артиллерии 1-й армии генерал-майору графу Кутайсову, которого отличная храбрость увлекала уже в средину опасности, и он за то на него досадовал. Уже время клонилось к полудню; атаки на высоту, генерал-лейтенантом Раевским защищаемую, усилясь, охватывали и часть войск 6-го корпуса, справа к ней прилегающего. Военный министр, всегда в опаснейших местах присутствующий, был свидетелем упорного сопротивления генерал-лейтенанта Раевского. В сие самое время приехал от левого фланга полковник князь Кудашев с донесением, что неприятель чрезвычайно умножил свои батареи и войска наши должны были отойти на некоторое расстояние по той причине, что артиллерия наша в необходимости нашлась уступить превосходному огню неприятеля.
Князь Кутузов дал повеление 2-му и 4-му корпусам идти поспешнее на вспоможение левому крылу. Мне препоручил отправиться к артиллерии того фланга и привести ее в надлежащее устройство. Начальник главного штаба 2-й армии генерал-адъютант граф Сен-При был ранен, и потому в звании моем мог я удобнее войти в распоряжение. Графу Кутайсову объявил я, чтоб из резерва приказал он трем конным артиллерийским ротам следовать за мною на левый фланг. Граф Кутайсов непременно хотел со мною ехать, и никакие со стороны моей убеждения не могли отклонить его от намерения. Проезжая неподалеку высоты генерал-лейтенанта Раевского, увидел я, что уже она была во власти неприятеля, батарея на оной взята им, бегущая пехота наша сильно преследуема!
Важность пункта сего была ощутима для каждого и мне натвердили об оной[53]; я бросился к 6-му корпусу, самому ближайшему к высоте, 3-му батальону Уфимского пехотного полка приказал идти быстро вперед, остановил им бегущих стрелков наших и отступающие в расстройстве егерские 18, 19 и 40-й полки. Неприятель не мог употребить захваченной артиллерии, ибо при оной не было зарядов, но по обеим сторонам взятой им батареи подвезены были орудия, и командуемые мною полки осыпаемы были картечью. Три конные роты, меня сопровождавшие, остановились на левом моем фланге и, отвлекая на себя огонь неприятеля, облегчили мне доступ к высоте, которую взял я не более как в десять минут. Телами неприятеля покрылась батарея и отлогость холма до вершины. Все сопротивлявшиеся заплатили жизнью, один только взят в плен бригадный генерал Бонами, получивший двенадцать ран штыками. Потерянные нами орудия все возвращены, но урон со стороны моей по числу людей был ужасный. Слабые полки мои заставляли меня опасаться, чтобы неприятель не похитил приобретенного нами успеха, но главнокомандующий генерал Барклай де Толли, видя собственными глазами близкую опасность, немедленно прислал два полка пехоты, помощью которых я мог удержаться и между тем собрать рассеянных людей. Граф Кутайсов, бывший со мною вместе, подходя к батарее, отделился вправо, где, встретив часть нашей пехоты, повел ее на неприятеля, но пехота сия обращена, и он не возвратился. Вскоре прибежала лошадь, и окровавленное седло давало подозрение о его смерти. Могло оставаться горестное утешение, что он ранен и в руках неприятеля. Погасла жизнь твоя, достойный молодой человек! Не одним близким твоим оставлено сетование, отечество теряет величайшие в тебе надежды! Судьбою предоставлена мне была честь познакомить тебя с первыми войны опасностями[54]; мне оставлена судьбою и горесть видеть тебя жертвою оных.
Около трех часов пополудни, получив картечью в шею рану, должен я был удалиться с батареи, сдав команду генерал-майору Лихачеву, которого полки были неподалеку, и я знал его храбрость.
В пять часов пополудни неприятельская кавалерия, воспользовавшись отдалением нашей, овладела батареей генерал-майора Лихачева, которую малое число нашей пехоты защитить не могло, и сам он достался в плен, причем взято также несколько пушек. Невзирая на потерю сей высоты, господствующей над всею окрестностью, войска наши остались весьма близко оной, и неприятель, опасаясь со стороны нашей усилий к возвращению ее, не решился поставить на ней артиллерию, которая, конечно, много бы наносила нам вреда».
Д. Доу. Портрет Н.Н. Раевского
Д.В. Давыдов так описывает участие Ермолова в Бородинском сражении:
«Некоторые военные писатели приняли в настоящее время за правило искажать события, в которых принимал участие генерал Ермолов; они умалчивают о заслугах сего генерала, коего мужество, способности, бескорыстие и скромность в донесениях слишком всем известны. Так как подобные описания не могут внушить никакого доверия, я решился либо опровергать вымыслы этих господ, либо сообщать моим читателям все то, о чем им неугодно было говорить. Так, например, в описании Бородинского сражения никто не дал себе труда собрать все сведения о взятии редута Раевского, уже занятого неприятелем. Почтенный Николай Николаевич Раевский, именем которого назван этот редут, описывая это событие, упоминает слегка о Ермолове, выставляя лишь подвиги Васильчикова и Паскевича. Отдавая должную справедливость блистательному мужеству этих двух генералов и основываясь на рапорте Барклая и на рассказах очевидцев и участников этого дела, все беспристрастные свидетели этого побоища громко признают Ермолова главным героем этого дела; ему принадлежит в этом случае мысль и исполнение…
…Получив известие о ране князя Багратиона и о том, что 2-я армия в замешательстве, Кутузов послал туда Ермолова, с тем чтоб, ободрив войско, привести его в порядок. Ермолов приказал храброму полковнику Никитину (ныне генерал от кавалерии) взять с собой три конные роты и не терять его из виду, когда он отправится во 2-ю армию. Бывший начальник артиллерии 1-й армии граф Кутайсов решился сопровождать его, несмотря на все представления Ермолова, говорившего ему: «Ты всегда бросаешься туда, куда тебе не следует: давно ли тебе был выговор от главнокомандующего, за то, что тебя нигде отыскать не могли. Я еду во 2-ю армию, мне совершенно незнакомую, приказывать там именем главнокомандующего, а ты что там делать будешь?»
Они следовали полем, как вдруг заметили вправо на редуте Раевского большое смятение: редутом овладели французы, которые, не найдя на нем зарядов, не могли обратить противу нас взятых орудий; Ермолов рассудил весьма основательно: вместо того чтоб ехать во 2-ю армию, где ему, может быть, с незнакомыми войсками не удастся исправить ход дел, не лучше ли восстановить здесь сражение и выбить неприятеля из редута, господствующего над всем полем сражения и справедливо названного Беннигсеном ключом позиции. Он потому приказал Никитину поворотить вправо к редуту, где они нашли уже не Паскевича, а простреленного полковника 26-й дивизии Савоини с разнородною массой войск. Приказав ударить сбор, Ермолов мужественно повел их на редут. Найдя здесь батальон Уфимского полка, последний с края 1-й армии, Ермолов приказал ему идти в атаку развернутым фронтом, чтобы линия казалась длиннее и ей легче было захватить большее число бегущих. Для большого воодушевления войск Ермолов стал бросать по направлению к редуту Георгиевские кресты, случайно находившиеся у него в кармане; вся свита Барклая мужественно пристроилась к ним, и в четверть часа редут был взят. Наши сбрасывали с вала вместе с неприятелем и пушки; пощады не было никому; взят был в плен один генерал Бонами, получивший 12 ран. (Этот генерал жил после долго в Орле; полюбив весьма Ермолова, он дал ему письмо в Южную Францию к своему семейству, которое он просил посетить. При получении известий о победах французов раны его закрывались и он был добр и спокоен; при малейшем известии о неудачах их раны раскрывались и он приходил в ярость.)
53
Генерал барон Беннигсен называл пункт сей ключом позиции и требовал, чтоб он укреплен был.
54
В 1807 году, в первый раз употреблен будучи против неприятеля, находился он на командуемой мною батарее в сражении при Прейсиш-Эйлау. (Ерм.)