Страница 10 из 16
Меньшевики (слева направо): Ф.И. Дан, М.И. Скобелев и И.Г. Церетели
Технические недочеты, неспособность или невозможность организовать правильную работу увеличились политической дезорганизованностью, а вначале – и соотношением личных сил. Главенствующее положение в комитете все время занимали социал-демократы различных толков. Н.С. Чхеидзе – незаменимый, энергичный, находчивый и остроумный председатель, но именно только председатель, а не руководитель совета и комитета: он лишь оформлял случайный материал, но не давал содержания. Впрочем, он был нездоров и потрясен горем – смертью сына. Я часто улавливал, как он сидел на заседании, устремив с застывшим напряжением глаза вперед, ничего не видя, не слыша. Его товарищ – М.И. Скобелев, всегда оживленный, бодрый, словно притворявшийся серьезным. Но Скобелева редко можно было видеть в комитете, так как ему приходилось очень часто разъезжать для тушения слишком разгоревшейся революции в Кронштадте, Свеаборге, Выборге, Ревеле… Н.Н. Суханов, старавшийся руководить идейной стороной работ комитета, но не умевший проводить свои стремления через суетливую и неряшливую технику собраний и заседаний. Б.О. Богданов, полная противоположность Суханову, сравнительно легкомысленно относившийся к большим принципиальным вопросам, но зато бодро барахтавшийся в груде деловой работы и организационных вопросов и терпеливее всех высиживавший на всех заседаниях солдатской секции совета. Ю.М. Стеклов, изумлявший работоспособностью, умением пересиживать всех на заседаниях и, кроме того, редактировать советские «Известия» и упорно гнувший крайне левую, непримиримую или, вернее сказать, трусливо-революционную линию. К.А. Гвоздев, выделявшийся рассудительной практичностью и государственной хозяйственностью своих выводов и негодовавший, что жизнь идет так нерасчетливо-сумбурно; встревоженно, с недоумением, наконец, с негодованием смотревший, как его товарищи рабочие стали так недальновидно проматывать богатства страны. М.И. Гольдман (Либер), яркий, неотразимый аргументатор, направлявший острие своей речи неизменно налево. Н.Д. Соколов, как-то странно не попадавший в такт и тон событий и старавшийся не показать виду, что он сам понимает и видит это не хуже, а может быть, лучше других. Г.М. Эрлих, которого я более всего помню окруженным толпой делегатов перед дверьми комитета.
Потом к ним присоединились: Дан, воплощенная догма меньшевизма, всегда принципиальный и поэтому никогда не сомневавшийся, не колебавшийся, не восторгавшийся и не ужасавшийся – ведь все идет по закону, – всегда с запасом бесконечного количества гладких законченных фраз, которые одинаково укладывались и в устной речи, и в резолюциях, и в статьях, в которых есть все, что угодно, кроме действия и воли. Все делает история – для человека нет места. И.Г. Церетели, полный страстного горения, но всегда ровный, изящно-сдержанный и спокойный идеолог, руководитель и организатор комитета, отдававший напряженной работе остатки надорванного здоровья. Но все это были марксисты.
Народники не дали для комитета ничего похожего, даже когда появились их первоклассные силы – А.Р. Гоц, В.М. Чернов, И.И. Бунаков, В.М. Зензинов. Они все время предпочитали держаться в стороне, скорее присматриваясь к комитету, чем руководя им. Народные социалисты – В.А. Мякотин, А.В. Пешехонов – старательно подчеркивали свою чужеродность в комитете. Из трудовиков только Л.М. Брамсон, организатор и руководитель финансовой комиссии, а впоследствии комиссии по Учредительному собранию, оставил очень значительный след в деловой работе комитета. Усиленно выдвигали меня, как офицера с некоторым техническим знанием и вместе с тем давно участвовавшего в общественной работе. И несомненно, передо мной были большие возможности в смысле влияния на работы комитета. Но я был оглушен событиями и, ярко воспринимая их, не нашел способности реагировать на них. В одинаковом со мною положении был, кажется, и С.Ф. Знаменский, тоже офицер и представитель трудовиков.
Большевики в комитете были вначале представлены главным образом М.Н. Козловским и П.И. Стучкой. Один – короткий, полный, другой – длинный, сухой, но оба одинаково желчные, злые и, как нам казалось, тупые… Противоположностью им явился потом Каменев, отношения которого со всеми были так мягки, что казалось, он сам стыдился непримиримости своей позиции; в комитете он был, несомненно, не врагом, а только оппозицией. Больше всех производил впечатление большевик-рабочий П.А. Залуцкий. Чрезвычайно мягкий, даже милый, но всегда печальный и озабоченный, как если бы кто-либо из близких был долго и безнадежно болен.
Военные вначале были представлены В.Н. Филипповским и несколькими солдатами. Филипповский просидел первые трое суток революции в Таврическом дворце, ни на минуту не смыкая глаз, и с тех пор стал неизменной принадлежностью комитета и эсеровской фракции. Солдаты были выбраны на одном из первых солдатских собраний, причем, естественно, попали наиболее истерические, крикливые и неуравновешенные натуры, которые в результате ничего не давали комитету, не пользовались никаким влиянием в гарнизоне и даже в своих собственных частях. Потом, после дополнительных выборов, в комитет вошел ряд новых представителей с Завадьей и Бинасиком во главе. Последние добросовестно, насколько в силах, старались справиться с морем военных дел. Но оба бывшие, кажется, мирными писарями в запасных батальонах, никогда не интересовавшимися ни войной, ни армией, ни политическим переворотом, были только наиболее ярким доказательством, насколько условно можно воспринимать утверждения, что Исполнительный комитет руководил революцией.
Поражающей чертой в личном составе комитета является значительное количество инородческого элемента. Евреи, грузины, латыши, поляки, литовцы были представлены совершенно несоразмерно их численности в Петрограде и в стране. Было ли это нездоровой пеной русской общественности, поднятой гребнем народного движения затем, чтобы раз навсегда быть выброшенной из недр русской жизни? Или это следствие грехов старого режима, который насильственно отметал в левые партии инородческие элементы? Или это просто результат свободного соревнования – ведь Бинасик и Завадья были выбраны всем гарнизоном, где всякий мог свободно оспаривать их место… Ведь латышские батальоны, впоследствии ставшие опорой советского режима, были до революции одними из наиболее доблестных и стойких частей русской армии вообще… Как-никак, эти инородцы для того времени выражали и настроения русских солдатских и рабочих масс, которые не нашли представителей, более точно выражающих их правду. И во всяком случае, остается открытым вопрос, кто более виноват – те инородцы, которые там были, или те русские, которых там не было, хотя могли быть. Но факт этот сам по себе имел громадное влияние на склад общественных настроений и симпатий.
В общем, историю комитета в организационном и личном отношении следует разделить на два периода: до и после приезда Церетели. Первый период был периодом полным случайности, колебаний и неопределенности, когда всякий, кто хотел, пользовался именем и организацией комитета, и более всего это удавалось Стеклову, наиболее талантливому, усидчивому и солидному члену комитета. Это – период сумбура, когда были возможны случаи, что заседания комитета, правда по маловажным вопросам, происходили в составе одних интернационалистов и большевиков, под председательством Стеклова.
В результате получались «забавные» случаи. Например, однажды каким-то способом, чуть ли не благодаря вниманию барышни-регистраторши, было задержано письмо на бланке комитета с печатью к крестьянам какого-то села, которым давалось полномочие «социализировать» соседнее помещичье имение. Несмотря на весь радикализм в социальных вопросах, весь комитет был до глубины души возмущен этим случаем. Произвели специальное расследование, и оказалось, что такие письма выдавал член аграрной комиссии, эсер Александровский, считавший себя вправе проводить свои тенденции и взгляды от имени комитета. Но зачем брать такие мелкие примеры? Сами советские «Известия», в сущности, были не чем иным, как таким письмом Александровского. В общем тоне статей, в подборе хроники, в том, что помещалось и что не помещалось, в опечатках, наконец, – везде чувствовалась рука редактора и его помощников, проводящих свои взгляды, но отнюдь не взгляды комитета. И громадным большинством комитета «Известия» воспринимались как нечто чуждое, как безобразие. Но некому было об этом подумать и некому было приискать какой-нибудь выход из положения. Но когда я составил формальное заявление с протестом против всего направления «Известий», то под ним подписались сразу все лидеры комитета, до Суханова включительно, и Стеклов был без сожаления смещен. Такое положение дел приводило к тому, что хотя официально комитет поддерживал правительство, и большинство постоянно настаивало на незыблемости этой позиции, – тем не менее комитет сам расшатывал авторитет правительства своими случайными мерами, необдуманными шагами. Для предотвращения недоразумений была образована особая делегация комитета, которая раза два в неделю ходила в Мариинский дворец беседовать с правительством…