Страница 6 из 10
По окончании съемки Вертинский подошел к ней, наклонился и поцеловал руку, приговаривая: «Браво… Браво…».
Лед растаял. Но растаял он только теперь, а поначалу Вертинский не одобрял выбор Анненского: на роль Ани он предлагал другую актрису. Ларионова, по его мнению, прежде всего внешне была не похожа на героиню чеховского рассказа «Анна на шее». Это соответствовало правде. Процитирую соответствующие строки из рассказа:
«Аня так же, как мать, умела щурить глаза, картавить, принимать красивые позы, приходить, когда нужно, в восторг, глядеть печально и загадочно. А от отца она унаследовала темный цвет волос и глаз, нервность и эту манеру всегда прихорашиваться».
Да, Ларионова – Аня, получается, ничего не унаследовала от своих родителей: ни манер матери, ни внешности отца. Она светловолоса и голубоглаза. Она кокетлива, но без всяких этих мелких ужимок. Ларионова, которой как актрисе чужды были поза и жеманство, конечно, могла сыграть то и другое. Но режиссер, реализуя право на свое видение образа героини, взял на роль Ларионову, учитывая ее индивидуальность. В конце концов, художественную ленту по мотивам литературного произведения можно судить и по законам киноискусства, имеющего свою специфику. Важно, что Анненский не погрешил против сути этого характера, против, говоря языком профессионалов, функциональной роли образа Ани в рассказе.
«Постановщик добился победы, – писал один из критиков, – в раскрытии чувств героини, в утверждении кардинальной темы русской классической литературы – темы обреченности красоты в позолоченном, изысканно-нарядном и духовно пустом мире».
Видимо, то, как сыграла Ларионова ключевую сцену превращения прежней бедной Ани в светскую красавицу, свою среди всего этого блеска нищеты, убедило Вертинского в правильности режиссерского выбора. А может быть, и его, истинного ценителя прекрасного, пленила красота Аллы.
Скорее всего – и то, и другое. С этого момента он стал верным другом Аллы до конца своей жизни.
В фильме он играл Его сиятельство. В рассказе ему принадлежит одно-единственное высказывание по поводу Анны:
– Я прикажу посадить вашего мужа на гауптвахту за то, что он до сих пор скрывал от нас такое сокровище… Нужно назначить вам премию за красоту… как в Америке…
В картине же он то и дело восклицает: «Прелесть!», «Прелестно!», «Несравненная!», «Чаровница моя!», «Красавица!» – и порой чудится, что между Анной и Аллой дистанция стремится к нулю. Он на самом деле восхищался ею. И Ларионова признавалась, что была очарована им.
Но сплетники зря приникали глазом к замочной скважине: ничего «такого» они не могли увидеть. От Вертинского Алла, не устающая учиться, совершенствоваться, почерпнула много полезного: от правил этикета, которые она усваивала без тени обиды (помните ее самокритичное: я была нескладная, неотесанная!), до мудрых советов, касающихся ее профессии и личной жизни.
Вертинский высоко оценил ее работу в «Анне на шее». Они встречались и после съемок. Ларионова вспоминала, как она пила коньяк с лимоном, сидя на ковре в его гостиничном номере в кругу молодежи, которую Вертинский любил и с которой умел общаться.
Позже они не раз пересекались с ним в других городах, особенно в Киеве и Ленинграде, снимаясь уже в разных картинах.
Однажды в Киеве (об этом инциденте Ларионова рассказала в интервью газете «Совершенно секретно») они встретились в гостиничном буфете за завтраком, и один из наших знаменитых актеров, ныне покойный, видимо, с большого похмелья стал оскорблять Александра Николаевича: мол, ты эмигрант и, хотя вернулся, никому здесь не нужен… Вертинский не сказал в ответ ни слова, но на глазах у него блеснули слезы. Алла бросилась его успокаивать: «Не обращайте внимания, это он спьяну, из зависти. Вы на Родине, вас здесь любят…». Ведь на самом деле так и было. Он много работал и очень гордился, когда ему вручили Сталинскую премию.
Семья Вертинских на долгие годы вошла в жизнь Ларионовой. С Лидией Владимировной, женой Александра Николаевича, они встретились еще в пятьдесят втором году на съемках «Садко», с самим Вертинским снимались в пятьдесят третьем, а с начала девяностых с одной из их дочерей – Марианной – они играли в спектакле «Коварство, деньги и любовь».
В трудный момент своей жизни Ларионова получила от Вертинского записку, о содержании которой не считала нужным распространяться. Это дало повод кое-кому из «проницательных» утверждать, что то было любовное послание.
А записка – вот она:
«Желаю Вам большой карьеры и верю в нее. Но не спешите с „личной“ жизнью. Помните, что Вы обречены:
как говорит Вертинский. И поэтому не разжалобливайте себя мыслями об одиночестве. Актер – всегда один. Но зато он бог! А боги одиноки. А. Вертинский. Ленинград».
В день ее рождения, в феврале, он прислал корзину белой сирени. В 1957 году, когда она родила первую дочь, Алену, предлагал стать крестным отцом. Она не возражала. Но породниться не удалось: вскоре Вертинский скоропостижно скончался.
«Анна на шее» вышла на экраны в 1954 году. Фильм имел бешеный успех, прежде всего благодаря Алле Ларионовой, исполнительнице главной роли.
Интерес к картине не ослабевал долгие годы. В середине пятидесятых не было в нашем кино более громкого имени, чем Алла Ларионова. Открытки с ее изображением молниеносно исчезали из киосков. Ее любили, ей поклонялись, ею восхищались многие. Большое значение, конечно, имело и то, что в «Анне на шее» играли известные, пользовавшиеся популярностью у зрителей актеры: Жаров, Вертинский, Владиславский, Сашин-Никольский…
Триумфальному шествию картины по стране не могла помешать критика, развернувшаяся на страницах периодической печати.
Постановщика фильма И. Анненского упрекали прежде всего в том, что «Анна на шее» по стилистике ближе к Островскому, нежели к Чехову, что искажены буква и дух классического первоисточника. Экранизации, писали рецензенты, недостает очень важного свойства чеховского письма – тонкости. Режиссер несколько огрубил краски. Фильм бросок, ярок, эффектен, но не тонок. И еще. В рассказе Аня порабощается светом, в фильме она побеждает свет, укрощает его своей гордой и независимой красотой.
Хочется, хоть и запоздало, возразить рецензентам, тем более, что критика эта была игрой в одни ворота.
А.Н. Островский? К персонажам его пьес близок, пожалуй, лишь Артынов, богач, известный донжуан и баловник. Его блестяще, точно, впрочем, по Чехову, играет Жаров (разве что астмой его Артынов не страдает). Не выпадает из чеховского образа А. Сашин-Никольский – Петр Леонтьич, отец Ани. Разве можно представить другим скромного учителя чистописания и рисования в гимназии, тихо спивающегося после смерти горячо любимой жены? А князь? Вертинский органично слился с этой ролью – найденные им детали (то же грассирование, к примеру), штрихи, вплоть до мельчайших, углубляют, делают более зримым образ его сиятельства, что для фильма имеет большое значение. (В литературном произведении не надо, а в фильме необходимо учитывать зрительный ряд.) Ну а в муже Ани, Модесте Алексеиче, сыгранном Владиславским, и под лупой не разглядишь «огрубления красок» – настолько близок его герой и Чехову, и Чехонте…
Меньше всех от критиков досталось А. Ларионовой. И критики любить умеют! Ее преимущественно хвалили. За то, что, в чем-то отступая от рассказа, актриса осталась верна первоисточнику в главном. (Замечу, что, может, все-таки не только актриса, послушная воле режиссера, а и сам режиссер, он же сценарист, за плечами которого такие, тоже по Чехову, фильмы как «Медведь», «Человек в футляре», «Свадьба», остался верен первоисточнику в главном?) Она сумела раскрыть великолепно описанный Чеховым дурман светской суеты, его пагубную неодолимость для юной души. В эпизоде со срывом сережек очень сложную гамму переживаний передает героиня за короткое мгновение: купленное счастье – не настоящее. Но уже не уйти от мира колец и браслетов, не вырваться из плена балов и кутежей. (Так где же тут победа Анны над светом, о которой толковали иные критики?)