Страница 51 из 58
— Так ведь в ванной можно запереть Вову с Володей?
Наталья была в синем купальном халате, таком же синем, как ее глаза, и я подумал, что в синей с голубым ванной комнате, просторной, как море, все получилось бы со вкусом.
— Ну-ну, — бес моего сладострастия сдался разуму. — А потом, лет через тридцать, мы будем вспоминать, как ты стала моей в момент, когда в нашем туалете сидели два мужика-охранника, сидели и…
Наталья мягко прервала меня:
— На мой взгляд, милый, ты придаешь слишком большое значение моей девственности.
Господи, как хороша была она! Раз за разом мое сердце замирало, увидев влюбленными глазами очередную ее блистающую грань, например, ушко, завораживающее приятностью формы и нежной просвечивающей мочкой!
— Да, слишком большое, — ответил я, мысленно прикусив эту нежную мочку. — Ты и не представляешь, как мужчина относиться к женщине, сохранившей себя для него.
— Это не я сохранила, это папа сохранил, ты же знаешь.
— Послушай, меня интересует один вопрос…
— Какой, милый? — заморгала.
— Там, наверху, были у меня шансы?
— Конечно, нет, — улыбнулась чуть надменно. — У Эдички были, у тебя — никаких.
— А сейчас? Я все фантазирую, в мыслях ушко тебе прикусываю, воображаю своей женушкой, детей завожу. Но иногда мне кажется… Ты такая красивая…
— Есть у тебя шансы, есть, успокойся. Когда я тусовалась с Меркурием, мне вдруг пришло в голову, что после всего случившегося, я не смогу с тобой расстаться, как с приходящей маникюршей. Ты такой уверенный…
— Да я такой. Когда не смотрю на тебя.
Мы поцеловались. Коротко, потому что минут через семь она вырвалась из моих объятий и сказала, поправляя волосы:
— Все это хорошо, но сейчас меня больше волнуют не твои матримониальные планы, а что мы будем делать и что есть. Кстати, если меня не кормить хотя бы неделю, я необыкновенно дурнею.
Я представил Наталью костлявой. Сухая пергаментная кожа. Острый нос шилом. Плечи, покрытые волосом, выпавшим от недостатка элементов. Тонкие иссушенные и потрескавшиеся губы. Желание впиться в последние, однако, не ушло.
— Пошли к ним, допросим, что ли, — взяв себя в руки, отвел я глаза. — Они уже оклемались.
Мы подошли к пленникам, стали рассматривать. Так же, как и мою, их головы украшали пятна йода и пластыри.
— Давайте разбираться, — сказал я, присев на корточки. — Рекомендую отвечать коротко и по существу, не то отдам коту, а он не только зоофил, но и людоед-одиночка в третьем поколении.
Эдичка, подошел, сел рядом, металлически глядя. Классный парень, всегда знает, что делать и как смотреть.
— Давайте, — ответил Вова, трусливо отодвинувшись от кота-зоофила.
— Кто вас сюда прислал и с каким заданием?
— Никто не присылал…
— Хорошо, начните с начала, — сказала Наташа, став за моей спиной. — Мы с вами сюда приехали, я пошла на прием, вы остались в комнате для телохранителей…
— Ну да, — зачастил Володя. — Остались, хотя Владимир Константинович, папа приказывал глаз с вас, Наталья Владимировна, не спускать. Остались и кроссворды японские до одиннадцати вечера чиркали. В одиннадцать позвонил Владимир Константинович и приказал вас, Наталья Владимировна, домой везти, чтобы значит, режим не нарушался. Я позвонил вам, но вы не ответили. Мы всполошились, искать пошли, и в коридоре наткнулись на мужика, очень большого и с топором в руках…
— Халат еще на нем был белый окровавленный халат, на лице — хирургическая маска, — вставил Вова. — Я чуть не описался от страха, а мужик ничего не видит, идет сам себе и с Прохором каким-то невидимым разговаривает.
— Фон Блад! — воскликнул я, обернувшись к девушке. — Он не уехал в Австралию!
— Кто такой фон Блад?
— Владелец замка…
— Ежов?
— Его зовут Ежов?!
— Да, Василий Васильевич Ежов.
— Подходящая фамилия для мясника. Кстати сказать, кровь, в которой ты купалась, могла быть произведена только им. Это я дедуктивно вывел, наблюдая тебя в ванной.
— Я знаю его хобби, — улыбнулась Наталья и обратилась к Вове с Володей:
— Так что было дальше?
— Ну, тот мужик в окровавленном халате и хирургической маске, спросил, кто мы и что тут делаем, — стал отвечать Володя. — Мы сказали, что ищем Наталью Владимировну, но он ничего не сказал, ушел восвояси. Ну, мы и пошли по комнатам и залам — а там все пьяные, все с драными кошками нарасхват целуются и с друг другом тоже, все вас видели, но никто не знает, где вы сейчас и с кем. Мы дальше пошли, а что делать? Во втором часу уже спортивный зал обыскивали — и кабинки, и душевые камеры, и когда уходили, в дверях наткнулись на человека в голубом комбинезоне — руки огромные, как у гориллы, и голова на плече. Увидели его, рты пораскрывали, потом Вова очухался и от душевного потрясения сказал совсем без задней мысли: «Ну и урод…», а он обиделся и вырубил обоих, Вову первым, потом я неожиданно упал. Пришли в себя в какой-то каморке без света, а выход кирпичом на растворе заложен. Ну, мы стучать-кричать начали от исступления. Часа три наверно кричали, пока майор Крюков с людьми к нам не пробился. Он допросил нас, мы все рассказали, и про урода тоже. Майор хозяйку Надежду Васильевну вызвал, стал ее спрашивать, откуда это урод, что в замке делает, и почему людей при исполнении в подвалах мурует. Надежда Васильевна сказала, что замок — ее личная и неприкосновенная собственность. И по ней нельзя ходить самостоятельно, а урод ее родственник, и все они не любят, когда его так называют, и потому после того, как все уляжется, она наймет прожженного адвоката, и тот нас уже по закону замурует на пятнадцать суток в самой вонючей московской тюрьме. И ушла по своим делам. Когда мы втроем с майором остались, он сказал, что вы, Наталья Владимировна, ровным счетом исчезли, нигде вас нету и никто ничего не знает, кроме того, что вы от папеньки, может быть, сбежали в неизвестном направлении или даже в лес. Тут позвонил Владимир Константинович и очень спокойно сказал, что головы нам оторвет, если вас, Наталья Владимировна, не найдем в течение часа. Ну, мы и бросились вас искать, потом вы, гражданин Смирнов, нас видели в ставке товарища Крюкова…
— Все это здорово, но как вы здесь оказались? — спросил я, когда Володя замолк.
— Я думаю после Стефана Стефановича, — ответил Вова. — Он нас наливкой угостил — хороша наливка, ничего не скажешь. Выпив стаканчик, я засоображал и спросил:
—А может, эта горилла и Наталью Владимировну где-нибудь замуровала?
А он сразу стал серьезным и сказал:
— Исключено. От Вороновой эсэмеска пришла на папин телефон. И на все остальные телефоны, которые в ее памяти были. В ней она сообщала, что уходит от своего любимого папуле к господину Биби Бобо Ква, гражданину Нигерии, вождю среднего по численности пограничного племени, потому как по УЗИ и прочим женским фактам ждет от него курчавого ребенка. И Владимир Константинович уже звонил Крюкову, чтобы закруглялся, так как больше о бывшей своей дочери ничего вообще знать не желает, потому что гражданин Нигерии чистосердечно признался и даже называл его по-русски папочкой. Когда Крюков с людьми уехал, Владимир Константинович опять звонил и матом сказал, что мы на помойке, то есть уволены со всеми вытекающими обстоятельствами. Мы с горя еще по паре стаканчиков пропустили, после которых очутились в комнатке с двумя дверьми — одной кирпичом заложенной, другой — просто закрытой. И под первой была записка, цементом заляпанная, вот она, в кармане.
Володя указал глазами на боковой карман пиджака. Я достал записку. В ней были слова: «Они ваши. Каждому 500$ плюс премиальные за оригинальность».
— Мы, конечно, ничего не поняли, — продолжал Вова. — И принялись за еду — в углу комнатки стояла большая корзина с бутербродами и пивом. Когда поели, и от пива очень захотелось, сама собой дверь открылась. Мы в нее вошли, и через прихожую попали к вам…
— И поняли смысл записки.
— Да, — сказал Володя, глядя так подобострастно, что я почувствовал себя Ежовым, наркомом внутренних дел, опосредовано обогатившим русский язык словосочетанием «ежовые рукавицы».