Страница 2 из 58
Целую тебя в сладкий носик. Если можешь, прости за измену.
Мур-мур-му, твоя Киска Вика.
P.S.
Сегодня шла по пляжу с мальчиком, и показалось — ты перебежал нам дорогу…
Всмотревшись в воображаемое письмо, я увидел под текстом дату смерти тетки. Взгляд мой, став убийственным, впился в уверенно-вальяжное животное с намерением установить его слабые и сильные свойства.
«Голова круглая, большая, из петли не выскользнет, — отмечал я. — Шея толстая, упитанная — ей предстоит стать много тоньше.
Тело мускулистое — представляю, как оно повиснет окоченевшей на морозном ветру половой тряпкой.
Ноги, то бишь лапы…
Что это такое?!
Лапы у кота были не иссини черными, как тело, но коричневыми, шерстка на них была длиннее, и потому мое достояние казалось обутым в сапоги.
— Да ты в сапогах! — залился я смехом. — Это ж надо! Да еще, кажется, шестипалый!
Я пересчитал пальцы кота — он отнесся к этому великодушно, то есть подал мне одну лапу за другой. Пальцев оказалось 26!
— Да ты мутант батенька… — проговорил я, закончив с арифметикой. — Насколько я знаю, кот, попавший в книгу рекордов Гиннеса, имеет на один палец меньше. Кот-мутант! Черт, разве могло что-нибудь другое упасть на мою голову, после той вороны…
Набожная на вид женщина в золотых очках, дремавшая через сидение напротив, очнулась от поминания черта и посмотрела неодобрительно. Девушка из породы мобилов, сидевшая рядом с ней, оторвалась на секунду от своего телефончика. Кот пошевелился, как бы ослабляя хватку удавки, и сказал «мя-я-у» со смыслом: «Ну, мутант. А что?». И улыбнулся потом, открыто и доброжелательно. От этой улыбки мысленная веревка, сжимавшая его шею, мигом исчезла, и он показался мне уже не исчадием ада, злонамеренно свалившемся на голову, а свойским парнем, с которым легко идти по жизни.
Кот уже подумывал, не перебраться ли мне на колени (мыслил он зримо), но тут перед нами предстала русоволосая девочка в сарафане с большими красными маками; посмотрев на «сапоги» проказливыми глазами, она вынула из кармана шоколадную конфету, развернула и со словами: — Кушай, котик в сапогах. Ты птичек, наверное, любишь, а это «Ласточка», — положила ее перед моей движимостью
Котик мигом схватил конфету, вязко разжевал и в две попытки проглотил.
— Он еще и конфеты ест… — хмыкнул я, окончательно решив зачислить кота в домашнее штатное расписание. И улыбнулся, придя к мнению, что он займет в нем не последнее место, а втиснется между мной и Теодорой. Однако улыбка увяла под упористым взглядом кота — похоже, штатное расписание он видел несколько другим.
2. Что хочет, то и делает. Бедная Теодора…
Теодору, симпатичную кошечку и дочь шеф-повара итальянского посольства, Эдгар терминировал в одну неделю. Я с любопытством наблюдал их межвидовую борьбу со стороны.
Теодора — в часы любви я называл ее Федечкой — была женщиной хоть куда, однако оба мы, весьма непохожие люди, твердо знали, что являемся друг для друга временным явлением. И, более того, никто из нас не сомневался, что связь наша, являясь лишь плотской, телесной, лишает нас возможности найти душе пару, найти человека, с которым приятно идти к горизонту жизни. И дело было не в языковом барьере (мы прекрасно общались на смеси русского с английским) и разном отношении к продуктам и полупродуктам телевидения и кулинарии, дело было в любви, которую мы оба искали.
Да, в любви… Скольких красивых и просто прелестных девушек я знал, а скольких любил? Ни одной! Пользовался, извините за выражение, как Теодорой, но не любил. Этот трагизм завершенности внешнего, эта уверенность в своем качестве, как могильная ограда. Но вот некоторые… Они смотрят на вас, как смотрит на жертву пантера, засевшая в глубокой норе. И стоит вам ее заметить, она выскочит и разорвет в клочки ваш мирок, ваше спокойствие, ваш эгоизм и вашу расчетливость. На них мне не везло — влюблялся, и они, порадовав когти, уходили, оставляя в моей душе надежду когда-нибудь встретиться с такой же, но полукровкой, а именно смесью пантеры с домашней хозяйкой.
На третий день жительства, после того, как расплакавшаяся Теодора ушла, едва появившись — новосел пометил ее туфельки за триста пятьдесят долларов (вместе покупали), после чего их можно было лишь выбросить (сомневаюсь, что кто-то решился бы к ним приблизиться без швабры с длинной ручкой) — он уселся предо мной, горестно общавшимся с бутылкой вина, и выдал руладу: «тяя у кятяярой яя укряяден в отмяястку тяяже стяянет кряясть».
Что я мог сделать с котом, цитировавшим Евгения Евтушенко? Только плеснуть ему портвейна в блюдечко, дабы поговорить по душам, уровнявшись хотя бы в содержании алкоголя в крови.
Наполнив кошачий фужер, я поставил его на стол перед свободным стулом и сделал церемонный приглашающий жест. Эдгар впрыгнул на предложенное место, понюхал вино, чтобы тут же взвиться на метр вверх назад. Это бы ничего, любить или не любить алкоголь сомнительного качества — личное дело каждой всесторонне развитой личности, но ведь подпрыгивая, он зацепил когтем скатерть, и моя бутылка, опрокинувшись, забулькала впустую. Я, ошарашенный непонятным поступком, не смог вовремя вернуть ее в горизонтальное положение, ибо скатерть двигалась быстрее моей руки, способной в трезвом состоянии схватить за крылышки быстролетящую муху.
Выпив не пролившиеся пятьдесят грамм прямо из бутылки (представляете мой тогдашний моральный облик?), я успокоился. Это помогло мне посредством неспешных размышлений прийти к здравой мысли, что зло (несомненно, осмысленное, так же, как и откровенное недавнее надругательство над туфельками Теодоры) должно быть покарано немедленно и жестоко. Да, немедленно и жестоко, ибо, в противном случае оно сядет на голову, и пить мне придется на улице, лестничной площадке или даже запершись в туалете. А это либо не соответствует моим привычкам, либо унизительно.
Утвердившись в необходимости возмездия, я призвал к себе кота. Судя по виноватому выражению глаз, он также придерживался мнения, что наказание всегда, везде и за все должно быть неотвратимым. И, когда я приговорил его к поражению в правах и помещению на три часа в сантехническое отделение туалетной комнаты — ну, там, где вентили и трубы с горячей и холодной водой, а также капает и хранится вантуз — он вел себя достойно, разве что не держал за спиной передних лап, как заправский зек.
Пробыл Эдгар в заключение около получаса. За это время стыд объел мои моральные принципы до костей, и я решил объявить амнистию в ознаменование наступающего Дня работников леса. Осуществив ее оперативно и без проволочек, заглянул виновато в глаза досрочно освобожденного. И что вы думаете, в них увидел? Решимость за первую же провинность перед ним, несчастным котом, приговорить меня к помещению на полтора часа в сантехническое отделение туалетной комнаты!
Вот чем плоха демократия — я-то крупнее по габаритам раз в десять. Но что делать? Общее житие — есть общее житие, в нём все должны быть принципиально равны перед законом, и потому я решил вести себя по отношению к сожителю корректно. Его же поведение куртуазностью не страдало, и спустя несколько дней провинившись вновь, он получил новый срок и как рецидивист был сослан в места не столь отдаленные, то есть в холодные края.
…В тот день позвонила Теодора. Скороговоркой, как все итальянцы, она сказала, что с утра изнемогает от нежности ко мне и тоскует по моим непосредственным достоинствам. И оттого придет лечить аналогичное мое изнеможение и тоску, в физиологическом наличии коих она не сомневается, зная мой темперамент и тонкий вкус (она намекнет, так намекнет — коту понятно), придет, если я одену на это милое животное… памперс.
Посмеявшись, я согласился. Если кот хочет описать вашу девушку, он совершит это, помести его хоть в банковский сейф, совершит на расстоянии, сделав обоняние, столь важное в чувственной любви, невыносимым. А памперс — это надежная штука, особенно если надежно закрепить его с помощью пассатижей достаточно толстой медной проволокой.