Крайняя маза

– С любимой женщиной?

– Естественно, виконт. Я сплю только с любимыми женщинами. В отличие от вас.

– Ты чего-нибудь придумал?

– Да. Во сне я увидел тот сейф.

Смирнов указал подбородком на двухкамерный несгораемый шкаф, стоявший за Марьей Ивановной.

– Гм... – задумался Стылый.

– Если его уронить на Марью Ивановну, то это так не идущее ей платье может разойтись по швам.

– А ее тебе не жалко? Хорошая женщина, сам ведь говорил...

– Я думаю, что с ней ничего не случиться, – спрятал глаза Смирнов. – Тем более, что я в голову не возьму, как его уронить. Телекинез тут не поможет, он весит килограмм двести.

– Телекинез?

– Нет, шкаф.

– А что если его опутать, как лилипуты Гулливера? Надергаем волос, – Стылый бросил взгляд на длинные роскошные волосы Марьи Ивановны, – накрутим прочных веревок и...

– Слушай, Шур. Сдается мне, что ты мне паяльника простить не можешь, – заметив взгляд собеседника, – покачал головой Смирнов.

– Да нет, почему... Напротив, я тебе за него благодарен. На следующий день после того, как ты общался с моей задницей, я к врачу-проктологу ходил и он сказал, что в скором времени я смогу навсегда забыть о геморрое. Выжег ты мне его.

– Да, есть такой клинический метод, – покивал Смирнов. – Мне дед рассказывал. Если рецидив будет, заходи по-свойски. Со своим паяльником.

Они говорили, чтобы не думать о стремительно приближающейся смерти. О жажде, которая скоро станет невыносимой, о первой смерти, о том, что скоро в живых останутся трое, затем двое и один.

Борис Михайлович всхрапнул во сне.

– Смотри... – Стылый указал глазами на шкаф. – Поверху бордюрчик с прорезями. Прямо барокко.

– Не, это – рококо, но веревочка с кошкой точно зацепиться.

– А на Борисе Михайловиче гвозди лежат. Если их достать, то кошек можно понаделать...

– Волос Марьи Ивановны не хватит, – посмотрел на женщину Смирнов. Она по-прежнему беззвучно спала.

– У тебя тоже длинные... – сказал коротко подстриженный Стылый.

– Все равно не хватит.

– Хватит, не хватит, все равно надо что-то делать. Мы же резвимся, что тут таить, резвимся, чтобы не скулить. На шесть дней никаких слез не напасешься. А если еще Мария Ивановна захлюпает, я затылок об свой пиджак разобью. Терпеть ненавижу женские слезы.

– Слушай, я, кажется, что-то придумал, – уставился в пол Смирнов. – Смотри, это же ковролин. Классный импортный ковролин. Его верхний слой запросто можно на нити распустить. Классные, крепкие капроновые нити.

Они начали ковырять покрытие ногтями. У Стылого, дуайена по сроку пребывания в бетоне, они были длиннее и жестче, и он первым добыл нить.

Длина комнаты составляла что-то около пяти метров, такой же длины получилась и надежда.

– Нить Ариадны, – изрек Смирнов.

– Соломинка для утопленников в бетон, – поправил его Стылый. – Фиг выдержит.

– Скрутим втрое, вчетверо, – приоткрыл глаза Борис Михайлович.

– А что, ты тоже жить хочешь? – делано удивился Смирнов. На него накатывала эйфория. Он начинал верить, что эта дикая и неправдоподобная "бетонная" история закончится вполне благополучно.

– Хочу, – ответил Борис Михайлович. – Понимаете, я привык. На этом свете хоть и не очень, но все свое. А там, за смертью, одни загадки. То ли рай, то ли лягушкой станешь...

– Ад тебе, дорогой, светит, ад, – так же, как и Смирнов, перешел на "ты" Стылый.

– Ад тоже весьма непонятная штука, – поджал губы Евгений Александрович. – Вот когда я в аспирантуре учился, посылали нас весной на овощехранилище в Коломну, гнилую капусту разбирать. Так я три дня думал, что околею от запаха. А потом привык и не замечал вовсе. Так, наверное, и в аду. Сначала жарят, потом, когда привыкнешь, в кипятильный цех отправляют, потом еще куда-нибудь, например, в колбасный цех через мясорубку. Перебьемся, короче, не первый раз.

– Ну, ладно, скрутили мы веревки, и что потом? – вернул Борис Михайлович разговор в первоначальное русло. – Удушим друг друга?

– Нет, первой из них я попытаюсь зацепить гвозди, на вас лежащие.

Стылый не договорил: очнулась Мария Ивановна. По ее застывшим глазам было понятно, что она не спала, а была в беспамятстве.

– А мы придумали, как не умереть, – сказал ей Смирнов полным оптимизма голосом.

– Он придумал на вас несгораемый шкаф уронить, – мерзко улыбаясь, разъяснил Борис Михайлович. – Правда, не сказал, как вы из-под него выбираться будете.

– Пусть роняет, выберусь, – прошептала Мария Ивановна, с трудом удерживая голову.

– Нет, вы не понимаете, мадам! Ведь шкаф, если, конечно, он упадет, не сможет превратить в прах всю вашу каменную одежду. По всем видимостям, вокруг ваших рук и ног останутся ее весомые фрагменты. Я сомневаюсь, что с ними вам удастся выбраться и что-нибудь сделать.

Борис Михайлович говорил, надеясь, что у его товарищей по несчастью найдутся контраргументы.

– Пусть роняет... – повторила Мария Ивановна. И заметив, что Смирнов на нее пристально смотрит, склонила голову. Она не хотела, чтобы он видел ее лицо. Синяки под глазами, разбитый нос, губы.

– Они еще хотят ваши бесподобные волосы выщипать, – не отставал Борис Михайлович. Он знал, что может говорить, что угодно – никто не смог бы поставить его на место.

– Будешь измываться, я харкну тебе в личность, – сказал Смирнов, с ненавистью разглядывая иссохшее лицо главы "Северного Ветра". – Я далеко харкаю.

– А что я такого сказал? – обиделся Борис Михайлович. – Вы же сами хотели ее волосы использовать.

– Понимаешь, подлый ты человек, – спокойно сказал ему Стылый. – И потому все, что ты говоришь и делаешь, получается с подленьким таким душком, даже если говоришь ты и делаешь без всякой подлой задней мысли.

– Я буду работать над собой, – сказал Борис Михайлович и принялся выдергивать нити из коврового покрытия.

– Так-то оно лучше, – похвалил его Стылый. Глаза его ощупывали коробку гвоздей, стоявшую на бетонной конуре Бориса Михайловича.

– Ты запросто сможешь ее сбросить, – подсказал ему Смирнов. – С помощью нити из ковра.

Не ответив, Стылый начал складывать нить вдвое. Сложив, взял за оба конца и попытался закинуть ее за коробочку. Полтора десятка попыток окончились безрезультатно.

– Вы попробуйте лассо сделать, – посоветовал Борис Михайлович. – Может быть, с ним получится.

Лассо было сделано за несколько минут.

С восьмого раза оно накинулось на коробочку.

Сделав паузу для успокоения, Стылый потащил.

Тишину нарушало лишь шуршание двигавшейся к краю надежды.

6. Кто знает жизнь – не торопится

Тишину нарушало лишь шуршание картона, пока коробочка звучно не упала на затылок Бориса Михайловича, омертвевшего от напряжения.

Гвозди рассыпались.

Глава "Северного Ветра" нервно засмеялся. Собрав их перед собой в кучку, уставился как Скупой рыцарь на ворох заморских драгоценностей.

Стылый великодушно позволил ему насладиться тщетной, как ему думалось надеждой, и потребовал перекинуть гвозди ему.

Борис Михайлович перекинул.

Дело пошло.

Стылый гнул гвозди, подсовывая их под свой бетон, остальные, включая Марию Ивановну, оживленную надеждой, добывали из ковролина нити и плели веревки. Спустя некоторое время стало ясно, что их не хватит. Три веревки толщиной в мизинец вряд ли смогли бы накренить шкаф, весом более чем в двести килограммов.

– Я же говорил, что не хватит, – посмотрел Борис Михайлович сначала на Стылого, затем на волосы Марии Ивановны.

– Зря мы сразу начали плести, – сказал Смирнов, желая оттянуть неприятную для женщины (и вдвойне для него самого) процедуру. – Давайте сделаем одну кошку, и я попробую ее закинуть.

Стылый согласился и тут же принялся за дело. Работал он весьма обстоятельно. Через полчаса Смирнов держал в руках плод его труда.

– Да ты кошачьих дел мастер! – восхитился он, рассматривая шедевр. – Тройник классный, веревку не оторвать... На него кашалота ловить можно, не то, что шкаф несго...