Страница 59 из 73
И я все понял. Моя законная супруга заказала Харону фильм, перечислила деньги, а он не смог его снять. Помешали солдаты, которые добросовестно прочесывали округу днем и ночью. По той же причине он не смог вывести меня в безопасное место. Безопасное и удобное для съемок.
И, будучи человеком «чести», поклявшийся Аллахом, он не дал Удавкину посадить меня в тюрьму. Ибо вряд ли иранские власти позволили бы ему выполнить свое обещание в моей одиночной камере... И тем более, в общей камере.
И Харон выпустил меня в Россию, потом приехал в Москву, вошел в сношения с Верой, та рассказала ему о моей грезе Лейле, и они придумали, как заманить меня в ловушку. С помощью женщины, похожей на Лейлу, и одетую, также, как Лейла. Представляю, как они радовались выдумке!
Все сошлось воедино.
Бред все объединил.
Он поглотил все.
Все, кроме женщины, женщины, которая смотрела на меня в тегеранском аэропорту, смотрела, как могла смотреть только Лейла... И я был рад, что она выпала из этой дьявольской игры, которую затеяли со мной Харон и Вера.
Хоть что-то осталось чистым.
Весь тот день я думал о своем открытии. И, лежа в своей супружеской постели под боком у женщины, по воле которой подвергся истязаниям и унижению, я размышлял об этом же. И к часу ночи пришел к мнению, что надо уходить. И начинать новую жизнь без всего этого ужаса. Свято место пусто не бывает, смотришь, и найду себе нормальную женщину.
Как только я представил нормальную женщину, Вера дернулась во сне. И что-то начала бормотать. Я замер и услышал:
– Кровь... А-а-а! Еще...
Ее «А-а-а! Еще...» – напомнило мне возглас оргазмирующей женщины. Я приподнялся, всмотрелся жене в лицо. Да, несомненно, ей снилось нечто сексуальное. Нечто сексуальное и связанное с кровью.
«Нет, надо точно уходить... – опускаясь на подушку, в который раз пришел я к тягостному для себя выводу. – Уходить, пока цел».
Вера, спавшая на боку, перевалилась на спину, и рука ее легла мне на грудь.
Я замер. Мне показалось – стоит мне расслабиться, и я увижу ее сон...
И я расслабился и увидел залитое мраком помещение, посреди него на полу, в луже крови лежал человек... Я не видел его, я просто знал, что он лежит, лежит связанный, лежит намертво обвитый веревками, лежит и кричит диким голосом, лежит и извивается. Он весь изранен, он почти мертв, жизнь сидит в нем больше из упрямства. А я смотрю на него и торжествую, я знаю этого человека, он долгое время искажал меня своими мыслями, он долгие годы старался привить мне свои заблуждения и идеалы...
И вот, наконец, он умирает... Я приближаю лицо к его лицу, приближаю, чтобы не пропустить его последнего вдоха, приближаю и... и вижу самого себя... О, господи, это я лежу в своем иранском склепе, лежу и умираю рядом с дремлющим обожравшимся лисом...
Я вздрогнул, явственно увидев свое искаженное муками лицо, и рука Веры вспорхнула с моей груди.
– Ты должен, ты должен умереть... – пробормотала она, потрясая головой.
Может быть, она сказала не «умереть», а «уметь»... Нет, вряд ли, интонация возгласа не та... Она сказала «умереть»... Вот женщина! И во сне не может найти покоя... Хотя именно во сне человек становится самим собой, именно во сне он лишается телесной оболочки и дух его – противоречивый, эклектичный – принимается свободно носиться по лабиринтам подсознания...
Рука Веры вновь легла мне на грудь. И вновь, того не желая, я провалился в ее сон.
...Обширная комната, скорее зала, задрапированная красной тканью. Посереди стоит широкая кровать, покрытая голубым бархатом.
На ней двое.
Изнеможенные.
Я, нагая, умиротворенная блаженной усталостью и он, без памяти от перенесенных мук. Я обнимаю его, мое бедро покоится на его холодеющем бедре, мои внешние губы касаются его не живой уже плоти.
Он втайне считал меня плесенью, плесенью, которой нужны только покой и затхлая сырость, только покой и сырость, чтобы сожрать все.
Но я заставила его кожу сочиться кровью, я превратила его в мертвеющую плоть.
И теперь некому будет распахивать окна, некому будет будоражить сквозняком спокойствие, некому будет разводить костры и жечь в них привычные вещи...
И некому будет растлевать мою дочь.
Какое счастье! Я целую его посиневшие губы... Я наслаждаюсь его неподвижностью...
Но что это?
Он еще жив?
Он не хочет умирать?
Он не хочет оставить мир мне?
Он пытается оттолкнуть меня, он пытается встать?
Он встал???
Нет!!!
Прочь из моего мира!
Где шприц?
Вот он! Вот тебе доза, которая навечно отправит тебя в призрачное царство, к твоей призрачной Лейле...
Вера вырвала меня из кошмара ударом кулака по бедру. В нем, конечно, не было шприца со смертельной дозой наркотика, но мое воображение красочно его дорисовало.
Он был пластмассовым, с рисками делений, таких много у Наташи в игрушках.
Он был с иглой, готовой все пронзить.
«Нет, завтра прямо с утра начну собирать чемоданы, – подумал я, отгораживаясь от супруги баррикадой из своего одеяла... – Хотя, зачем? А что если... А что если убить ее!? Мне ведь эта мысль уже приходила в голову... После того, как я подслушал ее телефонный разговор с матерью. Тот, в котором Светлана Анатольевна убеждала ее развестись со мной... Но тогда я еще не был готов... Как, впрочем, и сейчас...
– Ты должен умереть... Ты! – ткнула меня кулачком Вера.
«Ну и ночь! – подумал я, отодвинувшись к самой стенке, – Кошмар какой то! Кого это она битый час уговаривает загнуться? Давай-ка посмотрим... Где там твоя рука?»
...Прием в богатом загородном особняке. Десятки гостей. В смокингах и джинсах. Хрусталь, золото, серебро... Слуги в ливреях... Шампанское. А-ля-фуршет. Все внимание устремлено на хозяйку.
Это – Вера. Не земная Вера, а другая... Легкий шаг, гордо вскинутый подбородок, красивое демоническое лицо... Платье – продолжение выбранного на сегодня образа... Несколько неотступно следующих молодых людей с огненными глазами.
...Слуга подносит мобильник на серебряном подносе.
Берет. Слушает. Отдает несколько четких распоряжений. Купить, продать, уволить, согласиться, отказать.
Подходит один из поклонников. Самый застенчивый. Говорит, краснея и пряча влюбленные глаза. Вера смотрит покровительственно, улыбается уголком рта.
«Знаете что, давайте, обсудим это послезавтра вечером. Запишитесь ко мне на прием. В одиннадцать. Хотя нет, послезавтра я улетаю в Венецию... Полетите со мной?»
Молодой человек не верит своим ушам. А Вера пожимает ему руку и машет секретарю. Тот подходит и, почтительно склонившись, шепчет несколько фраз. Вера поджимает губы и незаметно покидает залу.
На лифте опускается на первый этаж.
В одной из комнат ее дожидается мать.
Вера сухо расспрашивает ее о Юрии Борисовиче, тетке, подруге Эсфири Соломоновне, интересуется ходом строительства особняка на берегу Клязьмы.
Советует, что делать, говорить и покупать.
Обещает к вечеру прислать лекарств, растирок и медицинского спирта.
Мать, рассеянно кивая, слушает. Она все сделает, как сказала дочь. У нее нет альтернативы. Теперь она всецело зависит от дочери. Также как совсем недавно дочь всецело зависела от нее.
В следующей комнате Наташа. В окружении нянек, воспитателей, наемных друзей и подружек.
– Мама, мамочка, я так давно тебя не видела! Целых два с половиной дня. Я так соскучилась по тебе!
– Я же работаю, доченька. Мне надо много работать, чтобы у тебя были...
– Друзья?
– И друзья тоже... – грустно улыбнулась Вера. – На все нужны деньги, ты же знаешь...
– А папа говорил, что деньгами интересуются только недоделанные. Еще он сказал, что Генри Форда, одного из самых богатых людей мира, никогда не интересовали деньги. Его интересовал Генри Форд, и поэтому Генри Форд был гений[8]...
– Ну, значит, твой отец – гений, – потемнела Вера лицом и, поцеловав дочь, вышла из комнаты. И пошла вниз, туда, где лежал тот, кто угрожал всему тому, к чему она стремилась. Успеху, власти, свободе.
8
Перефразированные слова Джека Бердена из "Всей королевской рати" Роберта Пена Уоррена.