Суккуб

Стало спокойно. Останься он здесь, я испытывала бы чувство вины из-за того, что не могу поблагодарить. А так – он просто ушел. Будто и не было его. Вот, и хорошо. А мне работать надо…

«Ты куда пропала? Мы в Винстриме» – сообщение SMS. Подняв взгляд на последнюю, третью статью, я сжала телефон.

Я действительно забыла или просто не хотела вспоминать, что у Аньки День рожденья? Именно об этом она намекнула мне вчера утром…

Она сказала: Курсач горит. Не успеваю.

Она подразумевала: Ты не можешь подарить мне ничего, кроме этого…

Она не произнесла это вслух, но она сказала. Я хотела об этом забыть. Я почти забыла.

На улице еще светло. Они в Винстриме. Они празднуют ее День рожденья. И спрашивают «где я»? А я тут. И мне еще немного. А потом нужно писать свою курсовую. И судя по всему, еще работу Аньки. И все это на неделе. До пятницы.

Я посмотрела на текст. Неохотно продолжила переписывать историю эволюции Porsche. 1948, 1951, 1954, 1955, 1959, 1961, 1963, 1968, 1969… 1996, 2002… Впервые в истории Porsche был выпущен четырехдверный автомобиль с полнофункциональными задними сидениями. Ведь, «полнофункциональный» может являться синонимом «полноценный»? Если мой желудок полнофункционален, является ли он полноценным? Хрен с ним. Пусть эти чертовы сидения будут полнофункциональными…

Уже смеркалось, когда я вышла на улицу. До Винстрима три остановки на метро. Иногда мы проводим там время. Анька чаще, чем я. Все они чаще, чем я. Можно доехать на автобусе. Днем это дольше из-за пробок. Сейчас это займет вечность. Даже до метро дойти пешком быстрее, чем ждать хоть какой-то транспорт. И полезнее.

Зайдя в Винстрим, я пересекла рамку.

– Вашу сумку, – попросил охранник. Я бывала здесь, и он видел меня раньше. Но досмотр – его работа, а потому я распахнула сумку. А он просто кивнул.

Итак, на второй этаж. Слева сцена, перед ней – танцпол. Справа столики. Мои сидят посередине, сдвинув три маленьких столика.

Анька – блондинка. У нее длинные волосы, которые по праздникам она завивает щипцами. Она милая и приятная. Очень симпатичная. Не худая. Не высокая. Не глупая. Не бедная. Она просто девчонка, с которой я делю комнату в общежитии. И каждое утро она смотрит на меня, как на будильник. И платит мне за написание ее работ. Уже четыре года.

Почему она любит Винстрим, я не знаю. Почему они все любят этот бар, я тоже не знаю. Я уважаю это место за то, что могу услышать здесь музыку прошлых веков и увидеть в глазах окружающих тот же восторг, какой вызывает она у меня. Я могу услышать тут Вивальди. Я могу услышать тут все, что угодно. Здесь играет Луи Армстронг. Здесь никогда нельзя заранее предугадать, какой сюрприз преподнесет тебе, лично тебе, исключительно тебе – ди-джей. Бах в баре Винстрим – это почти то же самое, что сигарета, тлеющая на дне бокала мартини. Искрящийся пепел, отпечаток помады на фильтре и дым, струящийся сквозь напиток на поверхность… Вот так это звучит. Это невозможно. За это я люблю Винстрим.

Сейчас из динамиков орет Numb и я прижимаю руку к животу, так все там вздрагивает и волнуется от взрывающего воздух возгласа: «Become some numb, I can’t feel you there». Не ожидала. Это для меня. Только для меня. Прямо сейчас. Потому что это вряд ли могут крутить в другом баре для кого-то другого. Я всегда думала, что это может орать только лично мне в уши, когда-то давно. Когда еще у меня был дисковый плеер. И когда я жила где-то там, куда еще не доехал Porsche с полнофункциональными задними сидениями…

И не доедет.

За сдвинутыми столиками сидят ребята и девчонки с курса. Я улыбаюсь, здороваясь, и ищу поблизости стул. Когда взгляд останавливается на Уроде, улыбка сама сходит с лица.

– Что он тут делает?

Я даже не пытаюсь говорить тише. Я просто спрашиваю, что этот урод здесь делает.

– Ты же отказалась написать мне курсач.

– И?

– А он согласился.

– И?

– И это его цена.

Я отвернулась к ближайшим столикам. Почему мне так гадко? Почему мне кажется, что он меня преследует? Он вообще здесь оказался раньше меня. Но не знать, что я буду здесь, он не мог.

Нет, это все бред. Просто он хочет быть ближе к людям. Наверно так. Ближе к тем особям, к которым относит себя. Как вид. Или подвид.

– Лид, садись! – крикнул Макс мне на ухо, подставив стул под мой зад. Я обернулась на него и посмотрела на стул. Поблагодарила и села.

Макс – это брюнет метр восемьдесят с хвостиком. Это его дыхание смешивается с Анькиным ночами, когда я в двух метрах от них. У него красивое тело. Целиком. И обычное лицо, даже слишком обычное. Зацепиться на лице можно лишь за губы. С четким контуром, чувственные, откровенные. Их хочется целовать. Когда смотришь на Макса, видишь только эти губы. И он кажется очень привлекательным. Все остальное меня не касается. Я благодарна ему: он не забывает в нашей комнате носки.

– Я бы написала!

– Уже поздно. Я не могла рисковать. Ты же отказалась, – попыталась успокоить меня Анька. Кажется, она видит меня насквозь. Чувствует мою растерянность и вину, духа которой не было вчерашним утром. Тогда речь шла об ее лени и деньгах. Теперь же… о чем-то другом.

Мне постоянно кажется, что Урод следит за мной.

Пока Макс наливает мне вино, я смотрю на Аньку виноватым взглядом. Смотрю и говорю, что люблю ее. И что я сука. И что я, все равно, люблю ее. И чтобы она простила меня. Я говорю ей много теплых слов, от которых у самой начинает щипать в носу. Говорю и чувствую, что на меня смотрит какой-то урод, которого здесь и быть не должно.

– За тебя, Анька. Оставайся такой же необыкновенной и веселой, здоровой и красивой. Будь счастлива. Будь просто собой. Просто, будь!

Она улыбнулась. Широко и красиво, белозубо и счастливо. Чокнувшись, мы отпили. Ребята и девчонки присоединились к нам. Посмотрев в дальний край стола, я наткнулась на конопатую длинноносую физиономию и отвела взгляд. Вокруг него было пустое пространство, как и всегда. Никто не хотел даже локтем соприкасаться с ним. Он сидел дальше всех от нас с Анькой. Он был тут, но его как бы и не было. Его никто не замечал. Он не поднимался, когда поднимались все. Он не улыбался. Он ничего не говорил. К нему никто не обращался. И мне постоянно казалось, что он смотрит на меня. Как будто я забыла помыть руки с улицы. Его взгляд – словно грязные руки. Будто зуд от укуса комара.

3.

Если бы я могла спать в другом месте, я сбегала бы из общаги. Эти звуки, их дыхание, скрипы, запах. Я хотела быть на ее месте. Я хотела, чтобы это мое дыхание учащалось, когда кто-то сильный и красивый сжимает меня. Целует. Берет. Но такого человека не было.

Из всех, кто предлагал, просил, умолял, шутил, намекал, настаивал и ухаживал, не было никого, к кому я испытывала бы хоть что-то, кроме дружеской симпатии. А если нет большего, значит, не будет ничего.

Даже, если ты с ума сходишь от желания быть хоть с кем-то… Просто быть чьей-то?

Даже, если так.

Даже, если из-за этого у тебя развивается мастопатия?

Даже, если так.

Даже, если ты не позволяешь им попытаться завоевать твои чувства?

Не правда. Я просто знаю, что это не он. Не они. Что они – не он. Не Он!

Перевернувшись, я зажмурилась: ныл желудок. Бокал вина натощак бросил еще одну горсть земли в могилу моей пищеварительной системы. Я думала о фосфате алюминия. Пакетик утром, пакетик днем, пакетик вечером за полчаса перед едой и каждый раз, когда болит. Через неделю уже все пройдет. Только, нужно есть нормально и все пройдет. Но это дорого. Овсянка дешевле. Овсянка – спасение для меня. Если бы меня не выворачивало от одного ее вида…

Аккуратно засунув голову под подушку, я слушала свое дыхание. Об подушку оно казалось шершавым.

Когда же это все кончится?