Страница 8 из 12
…Окраина поселка начиналась практически сразу за оборвавшейся опушкой леса. Аккуратные, добротные дома и хозпостройки ничем не напоминали расхристанные усадьбы российских крестьян – никаких сломанных заборов, прохудившихся и покосившихся крыш, никаких куч навоза, старых досок и прочего хлама. С первого взгляда было видно – живут здесь люди зажиточные и хозяйственные, живут прочно. Сараи – и те многие сложены из камня-валуна, крыши домов – под железом. Своя земля, дом, хозяйство – все строилось-устраивалось не на один день-год – на века…
– Вон его дом… – Бикбаев рассматривал в бинокль окна дома, потом скользнул взглядом по хозпостройкам. – Ага, хомут висит на стене сарая – значит, все чисто… Подходим к дому, там для Белогорцевой работа будет… Вперед.
– Сказал бы мне кто еще вчера, что моя жизнь от старого хомута будет зависеть, – еле слышно проворчал Пахомов, на что Бикбаев свирепо ощерился и чиркнул ладонью по горлу.
– Ja wohl, Herr Untersturmführer! Да все, все – молчу…
Совершенно бесшумно Белогорцева подключилась к телефонной линии, приложила микрофон к уху и несколько минут слушала – что же происходит в доме…
– Радио слушает… Ходит по дому, что-то говорит – сам с собой… – еще минут через пять Лиза уверенно шепнула командиру: – Один он в доме. Точно один…
– Тогда звони давай!
Белогорцева набрала номер на своем «агрегате», напоминавшем обычную монтерскую трубку с диском и крокодильчиками-зажимами, дождалась, когда хозяин снимет трубку, и милым голоском осведомилась, «нельзя ли пригласить к аппарату фрау Берг?». На что хозяин дома по-европейски сдержанно ответил, что «весьма сожалеет, но ничем юнгфрау помочь не может – никакой фрау Берг здесь нет. Вероятно, юнгфрау ошиблась номером…»
– Порядок, можно идти. – Командир опустил бинокль, в который наблюдал за окнами дома, – беленькие занавесочки были задернуты неплотно, и Бикбаев отчетливо видел, как мужчина вполне спокойно подошел к телефону и разговаривал. Рядом никого не было.
Во двор дома вошли двое в форме Ваффен СС, уверенно поднялись на высокое крыльцо под островерхим навесом и негромко постучали в дверь. Вскоре за дверью послышались неторопливые шаги и слегка удивленный голос спросил: «Кто здесь?»
– К нам поступил сигнал, что вы не сдали радио, вопреки приказу властей!
– Господа, – голос звучал уверенно и спокойно, – у вас неверная информация – свой «Блаупункт» я сдал еще в июне! Вы можете войти и удостовериться…
Дверь с легким скрипом распахнулась, и на крыльце появился немолодой худощавый мужчина с пышными кайзеровскими усами. Пытливо глянув на незваных гостей, молча кивнул, приглашая в дом. Пахомов, нимало не смущаясь, уверенно проскользнул мимо хозяина, мигом проверил все комнаты и, возвратившись, кивнул Бикбаеву – «Чисто!»
Титаренко напряженно всматривался в смутно темневшие на фоне зарождающегося серенького рассвета силуэты домов и, нервно сжимая в руках автомат, ждал условного сигнала. Или – чего другого, когда тишина взрывается выстрелами, криками и лаем собак.
Наконец в полутьме пару раз мелькнул зеленый свет фонарика. Титаренко тихо выдохнул с нескрываемым облегчением и шепнул связистке: «Все нормально, идем…»
– Вот это план концентрационного лагеря. Это территория завода, тут – казармы солдат и комендатура… Комендант – капитан СС, но охрана набрана из обычных солдат вермахта, эсэсовцев там очень мало, – хозяин явочной квартиры расстелил на столе с истинно немецкой тщательностью вычерченный план просткенского лагеря. – Теперь о вашем «объекте». Наши товарищи говорят, что его…
Слова хозяина прервал негромкий, но отчетливый шум подъехавшей машины. Пахомов, наблюдавший сквозь занавески за улицей, увидел, как у соседнего дома остановился угловатый автобус с зашторенными окнами, дверь автобуса распахнулась и двое в штатском торопливо направились к соседнему дому, из которого уже выскочил хозяин и что-то начал говорить, горячо жестикулируя и показывая на дом, в котором скрылись ночные гости. Пахомову на какой-то миг даже показалось, что селянин показывает пальцем именно на него, хотя ничего увидеть сквозь занавески да еще и в полутьме тот, естественно, не мог.
– Герр унтерштурмфюрер, кажется, у нас новые гости… – Пахомов, не отрывая взгляда от автобуса и троицы, расстегнул кобуру Вальтера P38 и поудобнее перехватил автомат.
Бикбаев поднял тяжелый, неприятный взгляд на хозяина, тот испуганно замотал головой из стороны в сторону и быстро-быстро зашептал какие-то оправдания. Командир нарочито медленно сложил листок и положил план в карман, затем скользнул к окошку и встал с другой стороны, прижимаясь к косяку. Осторожно выглянул во двор.
– Ruhig, bitte… Тихо… Не паникуй раньше времени.
8
«Schmutzige judische Tuches! Лагерь давно уже должен спать, а эти свиньи все еще стоят на плацу… – пулеметчик со сказочно-забавным прозвищем Маленький Ганс отчаянно скучал на вышке и время от времени поворачивал корпус прожектора, поводя ярким лучом вдоль проволочного ограждения и по территории лагеря. – Вечерний аппель-плац должен быть закончен, капо должны разогнать заключенных по блокам… Во всем должен быть порядок! Так нет – какому-то кретину удалось бежать! А теперь из-за этого урода в лагере суматоха, проверки и обыски. Возможно, его свои же товарищи и пристукнули за кусок эрзац-хлеба или из-за окурка сигареты. Но тогда где труп? Трупа нет, значит, сбежал – дело ясное, как блюдо с айсбаном!.. Даже на гармошке, черт побери, не сыграешь, а ведь как-то сам господин комендант похлопал меня по плечу и сказал, что когда я играю на гармонике – он знает, что в лагере все спокойно! И даже пообещал, что я скоро могу стать ефрейтором. Это было бы здорово… Я иду по улице родного городка, у меня отпуск, встречные простые солдаты вытягиваются во фрунт и отдают честь! Господин ефрейтор! Это вам не Маленький Ганс-простофиля. Младший братишка прямо-таки лопнет от зависти, а как будет гордиться бравым сыном-ефрейтором мама! Говорят, что даже сам великий фюрер когда-то был ефрейтором!..
Пулеметчик еще разок прошелся лучом прожектора вдоль колючки и на всякий случай протер казенник своего MG тряпочкой – мало ли что, вдруг тревога. Внизу раздались громкие команды, заключенные зашевелились и поблочно начали расходиться, сопровождаемые внимательными взглядами охранников и лаем огромных овчарок. Ганс мысленно усмехнулся – вы бы так до побега старались, дармоеды… Ну и славно – значит, скоро можно будет и поиграть парочку-другую милых швабских песенок. А вот в тех окнах все еще свет горит – говорят, там какие-то ребята из абвера военнопленных вербуют в диверсанты, а потом забрасывают их в тыл к русским… Нет уж – ни русский тыл, ни Восточный фронт нам не нужен, тем более что скоро русским так и так конец…
– …Как эти кретины из СС могли его проворонить?! – негодовал Гольтерс, стоя у окна в уже поднадоевшем кабинете с неизменным портретом фюрера на стене. – Приказы издаются для того, чтобы их неукоснительно выполняли! Если велено расстреливать комиссаров, цыган и евреев – значит, их надо расстреливать! А этот болван комендант еще и посмеивался: «Я могу перевоспитывать даже комиссаров! Посмотрите, майор, как лихо он лупит плеткой своих вчерашних камрадов…» А вот с гораздо большим удовольствием я посмотрю, как этот самовлюбленный болван посмеется теперь, когда комиссар обвел его вокруг пальца и совершил побег! Уж будьте уверены, Ройшле, я не премину написать обо всем случившемся подробнейший рапорт и отправить его в Берлин! И не только адмиралу Канарису…
– Я бы не спешил, господин майор, – осторожно возразил капитан. – Стоит ли нам ссориться с комендантом лагеря? Наша работа еще не закончена… А вдруг его убили заключенные? Вы ведь прекрасно знаете, что изменников и предателей нигде не любят, а уж таких ретивых, каким был «наш комиссар»…
– Не смешите меня, капитан! Получается, что они его убивали, а он молчал и улыбался, и никто ничего не видел? Так не бывает… А вот если среди пленных был сговор, то ему могли помочь бежать, и поэтому-то все молчат. Круговая порука – так это, кажется, называется… А бежать он мог даже очень просто: товарищи аккуратно упрятали его в готовый к отправке штабель кирпича, и наш комиссар сейчас, вполне возможно, находится в сотне километров от лагеря! Нет, а все-таки я бы сейчас не отказал себе в удовольствии еще разок взглянуть на растерянную рожу господина коменданта… Упустить комиссара из-под самого носа!