Страница 72 из 85
Я воочию видел, как схватываю ее под локоть, как веду к щели, грозя облить лицо кислотой.
Я воочию видел, как срываю платье, как валю на землю, как стаскиваю с себя ставшие тесными брюки.
Я воочию видел, как, упав сверху, беру ее за плечи, как обжигаюсь сосками полных грудей, как впускаю в себя ее запах и зелень широко распахнутых глаз.
Я видел, как врываюсь, рвя половые губы, в ее теплое влагалище, как…
Тут мысли мои прервались – впереди, у скамейки, я увидел пузырек коричневого стекла, пузырек из-под спирта, которым перебиваются пьяницы всего нашего государства. Он, несомненно, подкинутый дьяволом, стоял на асфальте дорожки , стоял, меня поджидая. Поравнявшись со скамьей, я воровато поднял его, живо сунул в карман.
Она продолжала путь к глухой щели. Я двигался вслед, напряженно сжав губы, в кармане брюк лежал пузырек, не пустой уже, а с серной кислотой, крепкой серной кислотой, которой так панически боятся красавицы.
Она пошла мимо рыбного ресторанчика, и я на мгновение растерялся. Но не оттого, что обратного пути, пути в прошлое, безрассудно растворившее себя бесцветностью, уже не было. Просто в разгорячившейся моей голове клином стал вопрос:
— Как затащить ее в щель? Ведь кругом люди?!
Но все обошлось. Бес мой адски усмехнулся и сделал предпоследний ход, ход блестящий, ход неожиданный для меня и матовый для бедной моей королевы.
Бес спустил курок, и запятнанный ее чулок побежал!
Побежал в то самое время, когда я заворожено смотрел на упруго-стройное ее бедро — такие всегда пленяли мой взгляд бесконечной завершенностью. И потому, когда чулок «треснул» сверху донизу, мне показалось, что это мой взгляд, не дырявящий, но жадный, был тому причиной.
Она почувствовала это. Почувствовала мой взгляд, ставший победным.
Или просто ощутила кончину чулка.
Ощутила, повела волшебной ручкой по тылу бедра — как ярко алели ее ноготки!
Повела волшебной ручкой по тылу бедра. Обнаружила шелковыми подушечками пальцев шероховатость пятна.
Застыла на секунду, прикусив виноватую губу.
Застыла, вспоминая, как час всего назад шептала, шептала, терзаясь и блаженствуя:
— Не в меня, милый, не в меня!
Опомнившись, продолжила осязающее движение.
Оно оборвалось, там, где должно было оборваться.
Оборвалось, и мы увидели сцену в прихожей, увидели, как ее любимый мужчина, мерно двигая членом, мнет ей ягодицы, как цепляет ногтем чулок, как повреждение затаивается на час, чтобы в нужный провидению момент бесстыдно распуститься…
Она повернулась спиной к пустому еще ресторанчику, повернулась, чтобы прохожие не могли увидеть ее пассажа.
Повернулась, конечно, в который раз не увидев своего преследователя. Ему, то есть мне, не было необходимости всматриваться в ее лицо, чтобы понять, что в таком виде (о, боже! В побежавшем чулке!), она ни при каких обстоятельствах не может появиться там, где ее ждут.
— Что делать? — ожили ее глаза. — Ресторан? Он закрыт…
Гастроном напротив? Просить уборщицу со шваброй в руках пустить ее в служебный туалет или, о, боже, в подсобку, чтобы там она могла сменить чулки?
Нет! Противно представить, как злорадно взглянет уборщица на подкачавшую «фифочку», что выцедит сквозь зубы, выцедит, прикинув, что чулок — один! — стоит ее дневного заработка.
— Ходют тут всякие, — выцедит она сквозь зубы.
Тут бес, насладившись моментом, делает очередной ход.
Крутанув подвернувшийся ветерок, он хлопает форточкой за спиной женщины.
Повернув головку на резкий звук, она замечает за правым плечом метровый ширины простенок меж высокими панельными домами.
Видит — снизу он прикрыт кустами сирени, и потому с тротуара не просматривается.
Раскрывает сумочку.
Убедившись, что пакет с запасными колготками на месте, решительно направляется к поворотному пункту своей, нет, нашей жизни.
Случается то, во что еще десять минут назад поверить было невозможно. От этого меня, за эти десять минут ставшего зверем, зверем самого дьявола, намертво схватывают сбесившиеся гормоны, секреты, воображение. Тем не менее, я решаю не спешить. Решаю явиться на сцену в кульминационный момент.
Я появлюсь, когда она снимет чулки, снимет, с отвращением глядя на матрацы, дочерна замаранные бомжами и бомжихами всех трех вокзалов, матрацы, принесенные со свалки отнюдь не для укрепления сна, но для комфортного секса на свежем воздухе.
Выждав секунд пятнадцать, я вынимаю из кармана пузырек с кислотой – клянусь, она в нем появилась, овеществилась, жаждая скорее выплеснуться на белое тело, — и, крадучись, направляюсь к щели. Бес рядом – как только я подобрался к ней, наружу темной птицей вылетел чулок с кружевной резинкой. Легко подхватив его на лету — ведь стал зверем — я натягиваю не самую последнюю причину происходящего на голову и врываюсь в щель.
Она стояла на пластиковом файле, на правой ножке, надевая на левую колготки. Рядом, мысками ко мне, аккуратно стояли туфельки. Увидев меня, нет, конечно, не меня, пузырек с кислотой, застыла.
Я пожалел ее. Толкнул на матрацы, но платья рвать не стал. Чулок был тонким, и не мог помешать зрению.
Я получил все. Все испытал. Нежность ее плоти, устремленность напрягшихся глаз, глаз, ставших мне подвластными, бешеный излив страсти, звериный восторг, чувство полного освобождения.
Клянусь, она кончила. По крайней мере, мне показалось, что кончила.
На работу я опоздал на одиннадцать минут. У нас это допускается. Пришел, поболтал с коллегами в курилке о последней игре футбольного ЦСКА, стабилизационном фонде и IPO, затем попил крепкого чая из любимой кружки со львом и в два часа добил отчет.
На следующий день у меня также было прекрасное настроение: во-первых, был окрылен случившимся накануне, и, что скрывать, вожделенно подумывал о следующем аналогичном похождении. Во-вторых, утром позвонила едва приземлившаяся Тамара, и я без обиняков сказал, что встречаться с ней больше не могу, так как по воле случая влюбился по самые уши. После обеда в офис пришел участковый милиционер с фотороботом. Естественно, узнать меня в нем было невозможно, волос на месте происшествия я не терял – ведь был в чулке, а пузырек, тщательно протертый, бросил в мусорный бак, содержимое которого при мне переместилось в соответствующую автомашину. А что касается спермы, то не станут же брать ее у всех мужчин в округе? Ведь берут ее лишь у подозреваемых, а я - добросовестный служащий, регулярно получающий, хоть небольшую, но премию.