Полста историй

Он шел мимо меня в шортах и перекосившейся майке.

Он шел мимо моего Эдема, полного солнечным приятельским светом, мимо моих Адама и Евы с собачкой.

Он шел мимо моего достархана, на котором были бутылка хорошего вина, мясо и фрукты.

Он шел весь такой неоформленный в своих подозрительных белых носках с раздавшимися резинками, он шел, идиотски улыбаясь красным лицом-рожей, на котором ни один ингредиент не соответствовал другим, и которое потому казалось неумело нарисованным (Богом-ребенком?), шел из никуда в никуда.

Мне стало жаль человека. Я остановил его, чтобы скрасить его путь, его существование. Остановил, чтобы что-то ему дать, вдохнуть в него смысл, чтобы он стал лучше, стал хоть чем-то богаче.

Он с радостью принял приглашение, сел, мы выпили, я стал ему говорить теплые слова, я предрек ему замечательное будущее, замечательное ближайшее будущее.

Он кивал, с интересом на меня поглядывая. Послушав, заинтересовался фотоаппаратом, я дал его ему.

Он сказал, что хочет посмотреть, как я живу — я пустил его в палатку. И ушел купаться. Увел себя купаться. Я хотел, чтобы он взял у меня что-нибудь. Я все сделал, чтобы он взял. Но он не взял – не смог взять. Он украл. Он взял не мою частичку, устремившуюся к нему в порыве сочувствия, он взял не часть моей души, а вещь и деньги.

Может быть, и ему, стало жаль меня, жалкого «лоха». И он решил преподать мне урок.

И Черному Крысу стало меня жаль. Он увидел, что я пришел один, пришел чем-то недовольный, увидел, что рядом со мной нет моей женщины и нет моих детей, он пожалел меня, как я пожалел Вову, и ему захотелось мне что-то дать. Что ж, у него получилось.

Сочувствие — это то же что и соизмерение, совпадение. В английском языке приставка co- означает «together», «with», то есть «вместе». Значит, я — то же самое, что и Вова, крыса — то же самое, что я. Мы часть целого. Часть Бога.

Мне кажется все же, что я что-то выдумал, а чего-то важного не понял.

Как всегда.

Mm G.

Она, обнаженная, лежала на траве в десяти ярдах от тропы, по которой я шел, знакомясь со злополучным островом; стройные ноги ее были раскинуты в стороны, взор устремлен в голубое небо. Пораженный, я замер. Очувствовашись от комариного укуса — откуда он взялся в этом раю? — решил скрыться в ближайшей роще островной сосны (P. insularis), но первым же шагом раздавил некстати подвернувшуюся ракушку (Helix pomatia). Та предательски шумно отметила свою кончину, и женщина подняла голову, вовсе не испуганно; впрочем, это не удивляло. Вглядевшись в ее огромные зеленые глаза, излучавшие спокойный свет, я понял, что мне ничего не угрожает, и более того, их обладательница радуется моему появлению, как радуются появлению друга или, точнее, как радовался Робинзон появлению Пятницы. Отметив, что зеленоглазая дива весьма хороша собой, я приблизился к ней. Кожа ее бедер (я стал их рассматривать, чтобы не пялиться охально на… на вагину), была нежна и шелковиста. Это меня удивило. Возьмите лупу и посмотрите на свое запястье – на нем нежная кожа – и вы увидите нечто подобное такыру, поросшему жестким волосом и покрытому глубокими бороздами. Увеличите этот такыр в несколько раз, и вряд ли вам захочется его ласкать и гладить. Но у прекратительницы моего недельного одиночества кожа бедер, да и везде, включая розовые ступни, была шелковистой. Это, вкупе с необычайной стройностью тела и легкостью его движений чудесным образом влияло на зрение, и потому женщина, несмотря на величину, воспринималась вполне мне соразмерной.

Когда я раздумывал, что делать дальше, с моря примчался игривый ветерок — этот уставший от скуки остров со всем своим кордебалетом, включавшим комаров, ракушки, атмосферные явления и пр. пр. пр. явно возжелал поставить со мной, заезжим актером, тропический по накалу водевиль. Покрутившись вокруг женщины, он завзятым купидоном переместился ко мне и, обдав лицо волшебным запахом страсти, мигом скрылся в рощице, в которой минуту назад я мечтал малодушно исчезнуть.

Волшебный запах возродившейся плоти, запах вмиг покоривший мое обоняние, происходил из ее промежности (к этому времени я, ведомый вполне определенными силами — ханжи уничижительно называют их похотью, — стоял меж ног заглавной героини завязывавшегося водевиля).

Запах насквозь пронзил меня, три месяца и шесть дней не знавшего женщины, пронзил от ноздрей до яичек, пронзил откровенностью происхождения и добрым связующим ароматом.

Этот запах… В любви его значение невозможно переоценить. В юности я не женился на Джулии Файнсмелл, неплохой, в общем-то, девушке, дочке богатого торговца ворванью и благовониями, а также владельца трех китобойных шхун, не женился из-за этого самого запаха – он был кисловат и к тому же отдавал благовониями, изготовленными на основе подпорченной амбры — торговец был скуп выше всякой меры. Другая женщина, а именно вторая жена, божественная Дебора Керкелайн, не смогла удержать меня в своей необъятной постели, не смогла удержать также из-за неприятного запаха, но секрета сальных желез. А у последней супруги, Сары Бигоуз, была неизбывная молочница, и, понятно, подышать полной грудью в позе обожаемой ею французской любви мне удавалось крайне редко. Да… Что и говорить, запахи сыграли большую роль в моей личной жизни. Хотя, если подумать, от всех своих женщин я ушел в Портсмуте, а из Портсмута так легко уйти.

…А гулливерша пахла удивительно, и я с симпатией посмотрел на то, что в простом народе метко называют лохматкой. Она была негустой, и потому не скрывала внешних губ, готовых раскрыться цветком. Я подумал, что буду делать, если они раздвинутся и откроют моим глазам обворожительно влекущую щелочку преддверия. Женщина, видимо, уловила мои мысли, и довольно резко свела ноги. Я оказался зажатым между бедрами — одна голова осталась на свободе, — и, — что таить? — немного испугался этому. Однако кожа бедер великанши излучала приятное тепло, плоть их была мяконькой и родной, и испуг быстро в ней растворился, уступив место, несомненно, приятной растерянности. Я посмотрел на женщину – она приподняла голову, приязненная полуулыбка владела ее лицом и поощряла к действию. Не зная, что делать, я решил продвинуться к нему, то есть к лицу. Ведь в приличном обществе, к коему я имею честь себя относить, знакомство завязывается лицом к лицу, а не так, как у нас получилось. Женщина, как бы соглашаясь с моими благонравными мыслями, раздвинула ноги и я, немного раздосадованный отстранением их тепла, вновь устремил глаза к ее внешним губам — они зовущее пламенели. Я подался к ним, тронул внутренние губы. Они притягивали, как изображение очага притягивало длинный нос Буратино. Поняв, что сейчас эти губы, утомленные одиночеством, раскроются и мне придется остаться один на один с клитором, размером с указательный палец сорок седьмого размера, я решил взобраться на лобок. Делать это обутым было неловко, я снял морские сапоги, и, забросив их за бедро женщины, решительно, конечно же, напоказ решительно, схватился обеими руками за пряди волос и пустился наверх.

— О-о-й, — послышался тут же сдавленный смешок, — больно!