Страница 53 из 85
Икс к моему игреку.
Она — то, что не давало остановиться и питало.
Невысокая, кое-как одетая женщина на перроне – моя неустроенность, опоясанная веревочкой стремления обходиться тем, что есть. Стремления к независимости от всего.
Поезд – детский – моя инфантильность. Инфантильность человека, не захотевшего занять место.
Получить должность.
Арена – пустая, окруженная высоким непреступным забором – место постоянного моего пребывания. Иначе – жизнь.
Злобный человек – я. Замкнутый обороной, бросающийся на людей, ее преодолевших. Я, постоянно себя убивающий, потому что никто не может этого сделать.
Стальной стержень – то, что проткнуло меня от головы до паха. Детство.
Спиральная шпага… Символ движения по спирали, развития, узнавания, кончающегося убийственным острием?
Смысл сна – все умрет?
Кроме женского начала, кроме надежды, рождающей вещи, подобной этой?
Клуб маньяков
Свечи на стенах.
Черные обои.
Мебельная стенка черного дерева.
В ней аквариум с застывшими золотыми рыбками.
Посереди комнаты узкий стол. Крепкие дубовые стулья с высокими резными спинками.
Мы сидим пара напротив пары. С моих слов хозяева знают, что действие начнется ровно в двенадцать. Глаза их горят вожделением. Дмитрий, потирая руки, посматривает на стенные часы.
«Еще целых пятнадцать минут» — думает он, наслаждаясь каждой секундой сладостного ожидания.
Его жена, Лариса, сидит рядом. В ее руках тетрадка в коричневом коленкоровом переплете. В тетрадке стихи. Шевеля губами, она перечитывает плохо запомнившиеся строки. Волнуется.
На даче супругов Ворончихиных со стороны топкого болотца был садовый сарай. В нем, рядом со столиким, уставленном соответствующими никелированными инструментами стояло старенькое стоматологическое кресло. Жертва (обычно ею назначался пьяница, в алкогольном виде мыкнутый со станции), усаживалась в кресло, закреплялась ремнями, после чего Митя, прохаживаясь взад-вперед, принимался декламировать ей свои стихи. Когда чтец терял голос, его сменяла супруга, читавшая уже стихи собственного копчения. Когда жертва засыпала от поэзии, они будили ее, вырывали каждый по зубу. Такие стоматолого-поэтические вечера, продолжались долгие часы. После того, как все зубы были вырваны, а стихи прочитаны, жертва отправлялась в болото, пучившееся за забором.
…Мы с Верой сидим расковано. Вера тепло разглядывает подругу. Видно, старается запомнить одухотворенные ее черты на всю жизнь.
Я понимаю супругу. Перед тобой сидит человек, тобой же приговоренный к смерти. И он в отличном настроении, он предвкушает чужую смерть, а ты уже видишь эти глаза мертвыми, эту кожу, кровь с молоком, серо-желтой. И главное, ты видишь на ее лице предсмертное выражение, будущее предсмертное выражение.
О, это предсмертное выражение! В нем — все. И не успевшая раствориться в холоде смерти радость предвкушения чужого конца, и ужас первого взгляда в небытие, и удивление коварно обманутого простака, и страх перед тобой, оборотнем. И самый крепкий в мире бетон окоченения.
А я пью шампанское, пью с легкой душой. Здесь, в логове маньяков, я —наблюдатель. Я придумал комбинацию, которую легко и с блеском осуществит Вера. Осуществит и будет мне благодарна. За то, что внушил уверенность, за то, что предоставил возможность действовать самостоятельно. Она тайком пожимает мне руку. Смотрит так, что я понимаю: смерть Ворончихиных — для нас с ней не главный пункт сегодняшнего действа. Не самый захватывающий и не самый приятный.
Я ей рассказывал о том голливудском фильме. В котором герои занимаются любовью у трупа только что убитого человека. Слушая, она побледнела и закусила губу. Испугалась. Испугалась своих желаний. И захотела испытать. Эта столичная молодежь всего хочет попробовать. И не пот, который выедает глаза, а все сладенькое. Любит она выпучить глаза от нетривиального кайфа.
И сейчас она предвкушает неизведанные удовольствия. Напряглась, о чем-то думает. Сердцем чувствую — хочет привнести что-то новенькое. В секс, которым все кончится. Вижу по блеску глаз. И может быть, это новенькое будет волнующим...
Осталось десять минут. Дмитрий с трудом удерживает себя в кресле. Лариса сладенько улыбается.
Осталось пять минут. Всего пять минут. Вера гладит мою руку. Ладошка у нее подрагивает. Я грожу пальцем. Успокойся, мол. А то холодненькими можем стать мы с тобой. Не забывай, с кем имеем дело. С маньяками с десятилетним стажем.
Вера поняла. Потянулась к моему бокалу. Отпила несколько глотков. Она спиртное всегда, как яд, пьет. Боится. Чувствует — оно сильнее.
И вот, бьет двенадцать. И тут же короткий звонок в дверь...
Дима бросается в прихожую, вводит человека в черном плаще. Лицо закрыто капюшоном. В сумраке, на фоне угольных обоев, в черном одеянии он почти не виден. Он — как злой дух, как приведение. Как палач, как темное прошлое, которому предстоит отсечь будущее.
В руках его изящный пистолетик, инкрустированный перламутром. Он блестит в колеблющемся свету свеч..
Супруги Ворончихины, взявшись за руки, настороженно переглядываются.
Почувствовали неладное. Палач — не жертва. Палач приходит казнить.
Это — Алиса. Вера попросила ее подсобить нам.
Алиса — занятой человек, она делает карьеру в известной транснациональной компании И потому, за неимением времени, как правило, лишь подсобляет членам клуба, чаще Але — Цветочку нашему аленькому, совершенно мужчинам незаметному. Та на газетах специализируется, то есть на объявлениях типа «Обольстительная состоятельная брюнетка желает познакомиться с красивым мужчиной для интимных встреч на нейтральной территории». И на встречи посылает Алису, от одного вида которой мужики глотают воздух.
— Наглотавшись, приходили ко мне с корзинами цветов, — рассказывала как-то Аля. — Удивлялись, конечно, почему это я их встречаю, но не объект трепета. И я отвечала, что Алиса обожает секс всякими приятными неожиданностями обставлять и меня, свою компаньонку, в этом деле иногда использует. Клиенты на это добрели и делали все, что скажу.
— И ты просила наточить ножи, — хихикнул я тогда, зная, что клиенты Алисы покидали ее квартиры всегда одним способом — через мясорубку.
— А я засучивала рукава и говорила, что к приходу Алисы необходимо должным образом подготовиться, — продолжала Аля. — Потом раздевала их, оставаясь в халатике, мыла, массировала, умащивала. И без всяких там охов, вздохов и пламенных взглядов. В общем, так, что они до самого конца думали, что я и в самом деле просто служанка. Среднюю часть тела я омывала, к примеру, в пять, а где-то в три минуты шестого звонила Алиса — у нее в это время перерыв и она полдничает. Я приносила телефон в ванную, давала клиенту, и Алиса вешала ему лапшу. Что, мол, любит, пылает страстью, несется на крыльях купидона и через пятнадцать минут бросится в объятия своего Ромео. Я массировала этого Ромео, а Алиса в раж его вгоняла: