Полста историй

— Фартовый ты, Женька! Через минуту как на-гора ушел — звуки шагов еще не смолкли (резинки по рудничной грязи громко чавкают), — рассечка твоя села. Обрушилась начисто!

Но, по сравнению с третьим случаем, все это мелочь, такие случаи со многими бывали. Клянусь, до сих пор поверить не могу, что это было, было со мной... После этого самого третьего случая, я монаха и вспомнил. В общем, слушай. Через неделю после обрушения рассечки спускался я с мелкашкой с Тагобикуля — второго нашего разведочного участка. Шел по узенькому и обрывистому водораздельчику и сурков высматривал (шкурка у них больно хороша — рыжая, густая, на шапку самое то, да и мясом побаловаться хотелось, не тушенкой). Увидел одного, с ходу вдарил, но в голову не попал, в бок. Сурок закрутился у самого обрыва, а я, дурак, с мыслью одной: “Упадет, гад, в пропасть!” бросился к нему, как к самородку. Подбежал, когда он уже в обрыв сваливался, попытался схватить, но оступился и полетел вслед, вниз головой полетел, вниз головой, в которой было только три слова, три горькой горчицей вымазанных слова: «Все! Нет вариантов!»

Представляешь — вниз головой в двадцатиметровый обрыв! И, естественно, без всяких там висячих деревьев и кустов, которые в приключенческих фильмах каскадеров спасают…

Олег смотрел скептически. «Опять свалился. Сначала с дерева к волкам, а теперь в бездонную пропасть».

— Но я не погиб и даже не покалечился, — горько усмехнулся Смирнов. — Случилось чудо, о котором я тебе говорил: через три, нет, вру, через два с половиной метра свободного полета я ударился обеими руками о небольшой карниз, они, руки сами по себе оттолкнулись, и я, сделав в падении сальто в воздухе, твердо стал на ноги на следующем карнизе, располагавшемся в двух метрах ниже! Карнизе шириной всего пятнадцать сантиметров! Это было невероятно, тем более за всю свою жизнь я не сделал ни одного сознательного сальто, конституция, понимаешь, не та, сам видишь мою комплекцию.

До сих пор не могу в это поверить! Кто-то другой, не я, владел моим телом, кто-то другой перевернул в полете мое тело, перевернул как ребенок, изображая падение скалолаза, перевернул бы изображающую его куклу. Осознав это постороннее воздействие, я вспомнил случай в штреке, ну, когда чемодан на меня упал. Вспомнил и увидел его совсем по-другому. Вернее, детали вспомнил. Не компас меня спас, а какая-то сила, толкнувшая меня к нему. Я чувствовал эту силу всеми фибрами души, телом чувствовал, она оживляла темноту штрека, как кислород оживляет воздух. Я был в ней, как плод в матери. Она же была и в той рассечке, которая позже обвалилась. Это она меня вытолкнула, родила, можно сказать.

Короче после этого полета в пропасть я кое-как поднялся на тропу — пришлось понервничать, очень уж круто было, — и в лагерь пошел. И всю дорогу только о чудесном своем спасении и думал. Представь мои мысли. Представь, что тебе предоставили верные доказательства твоего бессмертия, доказательство того, что жизнь твоя бережно опекается. Я, от охватившей меня эйфории, с ума стронулся и чуть напрямую не двинулся, напрямую через обрыв стометровый, для проверки своей бессмертности, значит… Если бы не страх, оставшийся от обычного человечека, то точно бы полез. А на следующее утро вспомнил этот случай, до мельчайших подробностей вспомнил и решил, что не было этого, потому что не могло быть такого… Но в столовой за завтраком наш техник-геолог Федя Муборакшоев, сказал, что с соседнего хребтика видел мое падение, он там разведочную канаву документировал… Вот такие дела.

— А потом были случаи?

— Сколько угодно! Десять, пятнадцать, двадцать! И ведь не все еще я воочию видел, не все знаю.

— Не понял?

— Ну, представь, что я чумного сурка недожаренным съел, и чумные микробы мне в организм попали и ничего сделать не смогли? Или стрелял кто в меня, но промахнулся? Мало ли чего мы не замечаем…

Олег посмотрел на Смирнова черными сузившимися глазами, коброй посмотрел, и тот похолодел. «Черт! Вот заговорился, болван! Он же со своим бзыком, со своей любви к амулетам постарается теперь любым способом овладеть этим колом!»

— Ты говорил, что этот кол с тобой? — подтвердил его предположение Олег. — Можешь показать?

Смирнов не помнил, говорил ли он об этом, и кисло сказал правду:

— Да, он со мной...

Олег заметил перемену в его лице. Оно стало трезвым.

— Ты что скис? — спросил участливо. — Может, вина еще взять?

— Возьми, — Смирнов решил немедленно убираться из Анапы, да не в Крым, а назад, в Адлер, а то и в Сухуми или через хребет в Краснодар. Чем черт не шутит? А если Олег, судя по всему верящий во всякую мистическую чепуху, и в самом деле попробует экспроприировать кол? А перед этим, несомненно, попытается проверить его свойства на Смирнове.

— Слушай, ты, наверное, подумал, что я попытаюсь завладеть этим колом, — сделал Олег превентивный ход. — Так выбрось это из головы, ты же говорил, что отнять его нельзя, его можно только подарить от чистого сердца.

— Монах так говорил, лама тот. А насчет того, чтобы отнять … Это дело дохлое, по крайней мере, для многих стало дохлым…

— Да мне и не нужно никаких колов…

— Слушай, Олег, мне и в самом деле пора кормить верблюдов. Давай, допьем и разбежались?

— Давай, допивай, я за рулем, ты же знаешь.

Когда Смирнов допил вино, Олег посмотрел на часы и сказал, что отвезет его домой. Тот согласился. Согласился с упавшим сердцем — минутой раньше он загадал: если любитель мистики с гарниром из лапши предложит завести его домой, то он клюнул, и ему, Смирнову в оставшиеся дни отпуска, а, может быть, и жизни, будет очень неуютно.

Апартаменты Смирнова Олег не посетил — слишком уж убого те выглядели со стороны; высадив его у калитки, он уехал по делам.

Смирнов покурил во дворе, вошел в комнатку, сел на кровать и задумался. Ему было ясно, что новый знакомый не оставит его в покое. Тратить большие деньги на подозрительные талисманы и отказаться от абсолютного амулета? Нет, он не откажется, невзирая на предпринятые попытки его запугать. Детские попытки. Наверняка, завтра же утром, или, скорее всего, этим вечером, он попытается проверить на нем действие кола Будды. Подожжет его халупу ночью, прошьет ее очередью из автомата или, что надежнее, грохнет из гранатомета. Хорошо еще, что трепаться перед этим не будет. Точно не будет. А если трепанется, то половина Анапы будет тестировать его, Смирнова, бессмертие. Из автоматов, гранатометов, гаубиц, базук, или просто булыжниками.

— Значит, надо немедленно бежать, — решил он, оглядывая пожитки, разбросанные по комнате. — Черт, и зачем только я взял его с собой? В последний момент ведь сунул. Как, уходя на работу, суют в карман бумажник. Нет, он сам сунулся...

На сборы ушло немного времени. Когда уже стоял на пороге, грянул ливень. Он лил сплошной стеной, гремела гроза, метались молнии, неприятные ему со дня первой ночевки у Катковой Щели, и о побеге не могло быть и речи.