Полста историй

— Тогда — до завтра. Встретимся в столовой, завтрак у нас приблизительно в десять. Если, конечно, не случится чего-то экстраординарного.

Виктор ушел. Смирнов погонял телевизор по каналам, попил коньяку с зефиром и лег спать.

Ему приснилось Серафима. Она лежала на нем, страстно вжимаясь грудями, всем своим жарким телом и жадно целовала в губы. Очувствовавшись, Смирнов перевалился на девушку — ему хотелось быть сверху и делать все самому — целовать, обнимать, тереться, покусывать. Он был в восторге — столько времени у него не было женщины и вот, вознаграждение! Ему хотелось войти в нее, ощутить девушку изнутри, но он держался — знал, что после длительного воздержания быстро кончит и придется общаться. А как общаться с красавицей, которая знает пять слов, и четыре из них «Я вас хачу, мужчина»?

Когда он стал искать членом влагалище, Серафима засмеялась, выскользнула из-под него, скатилась на пол и, усевшись перед кроватью на коленки поманила пальчиком к себе. Смирнов пошел к женщине на четвереньках, но тут сзади на него набросились, оседлали. Он оглянулся — Валентина!!! Обнаженная, в глазах — чертовские искорки. Удобнее устроившись на Смирнове, она со всех сил шлепнула его по ягодице.

От шлепка он очнулся. С ужасом поняв, что и Серафима, и Валентина ему вовсе не снятся, направился к стулу за брюками. Когда сходил с кровати на пол, Валентина с него упала, громко ударившись лбом об основание трельяжа, истошно закричала от боли и испуга.

Серафима оттаскивала Смирнова от истерично отбивавшейся Валентины, у которой была рассечена бровь. Эту картину увидели два милиционера из охраны, прибежавшие на крик. И Борис Петрович, явившийся следом. Он был в радужных тапочках с голубыми помпончиками и длинном стеганом халате.

Обстоятельно запечатлев в сознании состав преступления, милиционеры вопросительно посмотрели на Бориса Петровича. Тот легким движением подбородка отправил их прочь:

— Идите пока.

Когда те ушли, сказал женщинам:

— Пошли вон.

Лицо, шея, грудь Валентины были в крови. Серафима вытерла ее трусиками, смоченными туалетной водой; потом они удалились.

Борис Петрович сел в кожаное кресло. Жестом пригласил Смирнова занять место напротив.

Тот сел.

Борис Петрович долго смотрел на него исподлобья.

Смирнов обдумывал положение.

— Думаете, куда влипли и как выбраться? — спросил Борис Петрович.

Смирнов, смущенно глядя, покивал.

— Я думаю, ваши раздумья не приведут вас к правильному выводу...

— Почему?

— Во-первых, вы не знаете, что находитесь в комнате Валентины, моей, как вам известно, законной супруги.

Борис Петрович встал, подошел к шкафу, распахнул его и Смирнов увидел обольстительные платья на вешалках, околдовывающее белье на полочках и завораживающие остроносые туфельки внизу.

Он нахмурился. Получалось, что не женщины пришли к нему, а он к Валентине. Это две большие разницы.

Борис Петрович скривил лицо хозяйской улыбкой.

— Реакция адекватная, вы, и в самом деле, умница. Приятно иметь дело с умным человеком.

— Спасибо за комплимент, — автоматически сказал Смирнов, вглядываясь в глаза утопающего хозяина жизни.

— Я вижу, вы полагаете, что это я подстроил, — понял тот немой его вопрос. — Чепуха. Просто Валентина смогла добраться только до гостевой спальни, и Виктор поселил вас здесь.

— А чего я еще не знаю?

— Вечером мне позвонили из Москвы. Моя карьера кончена.

Смирнов задумался, глядя на Толстый мыс, сиявший огнями санаториев. «Прямо из Гоголя... Моя карьера кончена. То есть еще несколько дней в этом коттедже, и все. Никаких заседаний Правительства, никаких рукопожатий Президента, никакого телевидения и официальных поездок в Европу, никаких мигалок, дач и прочее. Вместо всего этого небольшая фирма, контролируемая бандитами, постоянно выключенный телевизор, чтобы не видеть «их» самодовольных рож, и мысли, мысли, безжалостно сжимающие сердце».

— Вы что молчите? — привлек Борис Петрович его взор.

— Я чувствую, вы попытаетесь в полной мере использовать власть надо мной, которую получили, по вашим словам, случайно. Дохнуть, так не одному, да?

— А это идея! Последний день жизни и полная власть над жизнью одного, нет, трех человек.

— Почему полная? Может, я предпочту тюрьму вашему обществу.

— Да, вы можете это сделать, я вижу. И потому постараюсь быть деликатнее, чтобы вы все не испортили.

— Постараетесь быть деликатнее в игре, со мной, мышкой?

— Ну да. Кстати, как вам Серафима?

— Она не далась.

— И Валентина тоже?

—До нее вообще дело не доходило. Спиной кое-что почувствовал и все.

Борис Петрович задумался. Если между Серафимой и Смирновым ничего не было, то изнасилование уже не пришьешь. Только попытку. А за попытку в Москве не пожалеют. И кинут на самое дно.

Смирнов пытался думать о Валентине. Ему было неловко, что все так получилось. Эта кровь… Хотелось к ней прикоснуться, попросить прощения. В ней было что-то такое. В ней было счастье. Где-то внутри. Небольшой такой сияющий слиточек. Небольшой, но весомый и дорогой.

— А давайте сыграем в карты? — прочувствовал Борис Петрович тему его размышлений. — На одну из них?

— Вы ставите женщин, а я что?

— Как что? Жизнь.

— Не хочу. У меня не встанет в этом контексте.

— Ну хорошо, тогда давайте на минет. Если вы выиграете, то Серафима, ну, или Валентина, сделают вам минет.

— Не хочу. Я эстет. По крайней мере, в вашем обществе.

— Вы плохо оцениваете ситуацию. Сейчас я вызову милицию, и вас посадят на восемь лет. Из тюрьмы вы выйдете дряхлым стариком с никуда не годной прямой кишкой и заискивающим взглядом.

— Ну и пусть. Напишу об этом книгу.

— Вы писатель?!

— Десять приключенческих книг написал. пять издано.

— Как интересно! — глаза Бориса Петровича зажглись. — Вы знаете, я тоже накропал книгу о жизни, но как-то не решился показать ее специалистам.

— О чем она? — Смирнов надеялся перевести разговор и ситуацию в более оптимистичное для него русло.

— Как бы вам сказать... Ну, вы хорошо знаете, что человеческие органы трансплантируют. То есть сейчас умерших людей практически полностью разбирают на составные части. Руки, ноги, сердце, почки, печень, даже мясо и так далее. И всем это кажется нормальным и, более того, полезным явлением. А в своей книге я развил эту ситуацию до предела — общество утилизирует своих почивших членов стопроцентно. И это считается нормальным, все довольны, хотя бы потому, что появился действенный механизм демографического контроля, основанный на оптимально применяемой эвтаназии, сокращено животноводство — коровы, овцы уже не вытаптывают природу, а домашняя птица, как, кстати, и буренки, не разносит всяческую опасную заразу. Более того, люди испытывают моральное удовлетворение, зная, что после смерти они будут востребованы, что они перейдут в кого-то своей плотью, и будут жить дальше... У Омара Хайяма на этот счет есть хорошие строки: