Страница 78 из 118
Аметистов. Пардон, пардон, так что же из этого? Если меня расстреляли в Баку, я, значит, и в Москву не могу приехать? Меня по ошибке расстреляли совершенно невинно!»
Самой же интересной и яркой сценой была, пожалуй, так называемая «сцена тоски» с графом Обольяниновым. В последнем акте, мучаясь тревожными предчувствиями, сидели в гостиной два человека — граф Обольянинов и проходимец Аметистов. С графом Аметистов вел себя как дворянин, у которого советская власть отобрала имение (имения у Аметистова, конечно, никогда не было). Граф садился за пианино и пел романс «Ты придешь ли ко мне, дорогая». Музицируя, граф неожиданно переходил на «Боже, царя храни…». Тогда Аметистов вскакивал верхом на пианино, как на лошадь, брал под козырек и, ощущая себя на параде в присутствии высочайшей особы, истошно патриотическим голосом кричал: «Ура!!» Эта сцена родилась на самостоятельной репетиции. Мы ее показали Алексею Дмитриевичу Попову. Тот просил нас зафиксировать то, что было сыграно, и эта сцена вошла в спектакль так, как была разыграна на репетиции. Михаил Афанасьевич принял и горячо похвалил Козловского и меня, считая, что мы до конца раскрыли авторский замысел.
Как и всякий хороший драматург, Булгаков давал огромный простор для фантазии. У нас с Михаилом Афанасьевичем была игра — рассказывать друг другу биографию Аметистова. На каждом спектакле мы придумывали что-то новое и наконец решили, что Аметистов — незаконнорожденный сын великого князя и кафешантанной певицы.
Мы часто виделись. Жили рядом. Михаил Афанасьевич — в Малом Левшинском. Я — в Большом Левшинском. Наши встречи доставляли мне большую радость.
Перед самой войной мне посчастливилось сыграть любимый мною образ рыцаря Печального Образа в пьесе Булгакова «Дон Кихот». Сцена смерти Дон Кихота — это лучшее, что я сыграл на сцене. Так считали зрители, мнением которых я дорожу.
Критика отнеслась равнодушно к этой работе, но меня это не огорчало.
В пьесе «Дон Кихот» Булгакова мы узнали не только рыцаря Печального Образа, но и самого автора пьесы, который нес свою правду в жизнь. Уезжая из дому, Дон Кихот объяснял Санчо Пансе, к чему призывает его жизнь:
— Идем же вперед, Санчо, и воскресим прославленных рыцарей Круглого Стола! Летим по свету, чтобы мстить за обиды, нанесенные свирепыми и сильными — беспомощным и слабым, чтобы биться за поруганную честь, чтобы вернуть миру то, что он безвозвратно потерял, — справедливость!
Вспоминаю последнюю встречу с драматургом в 1940 году. Немцы напали на Францию[83]. Михаил Афанасьевич, тяжело больной, сидел дома, в черном халате, в черной шапочке (какие носят ученые), часто надевал темные очки. Михаил Афанасьевич говорил о том, как ужасно то, что немцы напали на Францию, что война перекинется на Советский Союз. Он сказал мне: «Вы знаете, Рубен Николаевич, я, наверное, все-таки пацифист. Я против убийств, насилий, бессмысленной войны».
Через несколько дней мне позвонила Елена Сергеевна и сказала, что Михаил Афанасьевич умер.
Я пришел к нему в дом писателей на улице Фурманова. Кроме Елены Сергеевны — жены и друга — там было четыре человека: художники Вильямс и Дмитриев, которые рисовали Булгакова, еще лежащего на диване, Ермолинский и я. Мне пришли на память слова Дон Кихота перед смертью: «Когда кончится мой день — второго дня, Санчо, не будет. Тоска охватила меня при этой мысли, потому что я чувствую, что единственный день мой кончается».
И. Рапопорт
Михаил Булгаков и вахтанговцы
В последней своей беседе с учениками Вахтангов сказал: «То, что я делаю, мне хочется назвать «фантастическим реализмом».
И еще раз в самом конце беседы настойчиво прозвучало: «Фантастический реализм существует. Он должен быть теперь в каждом искусстве…»
Эта мысль, высказанная Евгением Багратионовичем Вахтанговым, удивительно сочетается с драматургией и всем творчеством М. А. Булгакова.
Не случайной, далеко не случайной была встреча вахтанговцев с драматургом. Произошла она через три года после смерти Евгения Багратионовича.
Нэп. «Зойкина квартира» — ателье дамских туалетов с красивыми дамами-манекенщицами. Здесь скрывались авантюристы, приспособленцы, сюда под видом прачек — тогда еще были китайские прачечные — приходили шпионы-китайцы. Весь этот маскарад разоблачали два очень скромных и симпатичных человека из угрозыска, значившихся в программе под именами Толстяк и Ваничка.
Пьеса была явно и откровенно сатирическая. Смех не прекращался в течение всего спектакля. Вот главные персонажи: страдающий граф Обольянинов, красивый и нежный, энергичная, ищущая средств бежать и спасти своего возлюбленного Зоя Денисовна и присоединившийся к ним авантюрист-полууголовник типа Остапа Бендера. Роли были написаны превосходно, с таким юмором, знанием сцены, с такой смелостью и вкусом, что все поголовно влюбились в автора, захотели играть в пьесе все, хоть и полусловесные, а то и выходные роли. Достаточно сказать, что Щукин, перед этим сыгравший Синичкина и Павла в «Виринее», с увлечением взялся за эпизодическую роль под названием «Мертвое тело», или Иван Васильевич. Это был командировочный из провинции, хозяйственник, сильно захмелевший и, так как дамы для него не оставалось, плясавший с манекеном.
Помню, что реплики из пьесы, как это часто бывает, когда роли нравятся, переходили в жизнь: «Граф, коллега, прошвырнемся в пивную, раки — во…» — говорил исполнитель роли проходимца Симонов. «Какая вы, Зоя Денисовна, обаятельная», — реплика из роли управдома — Захавы, обращенная к Ц. Мансуровой, — стала ходячей, и с тех пор термин «обаятельный» в смысле похвалы был убит, скомпрометирован и стал запретным в театре.
Может быть, актеры «пересочувствовали» героям или, лучше сказать, «антигероям» пьесы и не стали, как тогда любили выражаться, «прокурорами» образов. Вернее, прокурорами они были, но не требовали для своих персонажей высшей меры наказания.
Говорили, что аншлаги создавал «нэпманский зритель», что смех этот «нездоровый». Но ведь в эти же годы четырехсотместный зал Студии с белыми, свежевыструганными стульями, так же наполнялся и на «Виринее», — и сцена «выборов в учредительное собрание» сопровождалась таким же незатихавшим смехом зрителя.
Кто мог «учесть», где был «нэпманский», а где наш, вахтанговский зритель? И тут и там зал наполняла молодая рабочая и старая служилая интеллигенция, был один и тот же умный и сильный режиссер Ал. Попов, и смелая вахтанговская ирония находила отклик в зале.
Помню, как на один из спектаклей «Зойкиной квартиры» приехал К. С. Станиславский. Это было последнее его посещение Студии Вахтангова.
В маленьком голубом фойе в антракте собрались несколько человек из незанятых в спектакле, — участники не выходили, это было не положено, а может быть, «боялись».
Разговаривали кто посмелей, помню попытки В. В. Кузы выяснить мнение К. С. Станиславского. Много было пауз. Константин Сергеевич покашливал, как бы прочищая горло, улыбался, хмурился, точь-в-точь, как его изображает Борис Ливанов. Он, видимо, подыскивал слова, но, не находя их, заменял вежливым покашливаньем. Это происходило после блестяще принимавшейся сцены Симонова и Козловского: граф, сидя за пианино, играл царский гимн сначала грустно, затем все больше воодушевляясь. Симонов взбирался верхом на пианино, держа руку под козырек, как бы проезжая мимо строя войск… Оба вспоминали парад царской гвардии… Графу Обольянинову, скажем, было что вспомнить, но с чего «гарцевал» в своей роли «проходимец» Симонов — было не ясно и очень смешно.
Так вот, после этой сцены К. С. Станиславский ходил по мягкому ковру «голубого фойе», поглядывал на нас, ждущих его слова, покашливал и наконец произнес: «Французская игра…» И вновь покашлял. Интонация была неопределенной. Никто из присутствующих не попросил разъяснения этого термина. Я думаю сейчас так: в те времена считали, что вахтанговцы играют не образы, но «отношение к образам». Положение ошибочное и долго остававшееся неразъясненным. Во всяком случае, я считаю, что если это и была «французская игра», то очень хорошая. И зритель это мнение разделял. Автор, кажется, тоже.
83
Неточность. Вторжение фашистских войск началось позднее, летом 1940 г. Здесь же имеется в виду, по-видимому, так называемая «странная война» — 3 сентября 1939 г. Франция как союзница Польши объявила войну Германии. — Ред.