На железном ветру

— Дэньги? Какие дэньги? Нэ нада дэньги! Так бэры! Аллах велик — он сывыдэтель: для хароший челавэк ничего нэ жалко... Бэры!

Михаил попятился к двери — слишком уж неожиданным и непонятным был этот взрыв щедрости. Ведь хозяин лавки не мог не состоять в приятельских отношениях с компанией Рза-Кули.

— Спасибо, Мешади, я... мне не надо, — пробормотал он, поспешно покидая лавку.

— Зачим, зачим обижаешь? — громогласно запричитал толстяк.

От посещения лавки остался неприятный осадок.

Чистильщик Варташа находился на своем обычном месте на углу.

Сколько раз, проходя мимо, Михаил думал, что как только заимеет сапоги, непременно почистит их у Варташи. И сей миг настал. Варташа, знавший Михаила босоногим пацаном, округлил глаза, когда перед ним предстал военный человек с кобурой на боку. Забыл даже ответить на приветствие. Но зато постарался Варташа на совесть. Щетки мелькали в искусных руках, словно рычаги бешено мчавшегося паровоза. Через пять минут Михаил мог смотреться в свои сапоги, как в зеркало.

— Дорыга нэ биром, — сказал Варташа и заломил полтора миллиона.

Михаил покраснел и робко дал понять, что располагает лишь третью этой суммы.

— Можна, — сказал Варташа и, быстро пересчитав деньги, добавил: — Хады всегда ко мне, Мишка, — чистим-блистим делать будым, куммссар делать будым...

Однако пощеголять в зеркальных сапогах «комиссару» в этот день не довелось.

— Садитесь, Миша, разговор будет долгим.

Холодков указал на стул. Взгляд его на какое-то мгновение задержался на сиявших сапогах, и ресницы весело дрогнули. Спросил:

— Нравится работать в Чека?

Михаил помедлил с ответом.

— Давайте, давайте начистоту, — Холодков нетерпеливо побарабанил по столу пальцами.

— В общем мне нравится, Тихон Григорьевич. Только... — Михаил замялся.

— Что, что «только»?

— Да так... непонятно ничего. Как в густом лесу — мелькает что-то за деревьями, а что — не видно...

— Товарищи на вопросы не отвечают?

— А я теперь и вопросов не задаю, — усмехнулся Михаил. — После того как Костя дал ценный совет.

— Какой именно?

— Чем, говорит, меньше будешь знать о делах, которые тебя не касаются, тем, говорит, лучше...

— А вы с этим не согласны?

— Почему же, согласен.

— Так вот, Миша, разрешаю вам задавать мне любые вопросы. Теперь вы не только можете, но и обязаны знать кое-что о наших сегодняшних задачах. Вам известно положение в стране? Не на фронтах, а внутреннее положение?

— Доклад делал Костя недавно на комсомольском собрании.

— Впечатление?

— Мятежи, эсеровские кругом, Тихон Григорьевич. В Кронштадте, на Тамбовщине, на Дону. Эсеры пользуются временными трудностями разрухи и мелкобуржуазной стихией крестьянства...

Газетная фраза вызвала у Холодкова улыбку.

— О решениях десятого съезда партии вам говорили?

— О переходе к нэпу? Говорили. Ребята считают: дело хорошее. Ленин плохого не предложит.

— Правильно, Миша. Нэп даст нам передышку, а эсерам подрежет крылья. Но это дело будущего. Сейчас меня интересует вот что. Когда вы идете но городу, не замечаете ли чего-либо необычного?

— Нет. А что? Хотя... Вот спекулянты на Парапете. Еще: на нашей улице караван-сарай. Там у кочи Джафара притон. Опиум курят.

— Все это нам известно. Дойдут руки и до спекулянтов и до кочи Джафара. Я о другом: не приходило ли вам в голову, что в городе может существовать эсеровское подполье? Ведь в восемнадцатом году эсеры в Баку была сильны.

— Н-нет... Я думал насчет муссаватистов...

— В Баку положение гораздо сложнее, чем вы думали, и пусть вас не обманывает мирный пейзаж. Существуют три контрреволюционные подпольные группы: муссаватистская, эсеровская и организация белогвардейских офицеров. К ней, кстати, принадлежит и Красовский, которому вы помешали бежать. Есть данные о том, что руководители этих трех групп договариваются о совместном вооруженном выступлении против Советской власти. Главную опасность мы видим не в этом и не в том, что в городе сейчас около полутора тысяч бывших царских и белогвардейских офицеров, часть которых может примкнуть к мятежникам. В Закавказье у нас достаточно сил, чтобы подавить такой мятеж. Главная опасность состоит в том, что заговор направляется из-за рубежа. К нему причастии иностранные разведки, а также глава одного из белогвардейских центров, злейший враг Советской власти — генерал Кутепов. Его превосходительство, видно, мало били — все еще мечтает въехать на белом коне если не в Москву, то на первый случай хотя бы в Баку или Тифлис. Понимаете? В случае временного, даже пусть призрачного успеха мятежа, Антанта рада будет под любым благовидным предлогом бросить недобитых белогвардейцев в Закавказье, как свору бешеных собак. А там, глядишь, дело дойдет и до регулярных войск. Турецких, французских и, скорее всего, английских — мы-то с вами знаем, кому не дает спокойно спать бакинская нефть.

Речь Холодкова была правильна, интеллигентна, и Михаил втайне завидовал его умению стройно, логично излагать мысли. Но то, что он говорил, казалось невероятным. И чем более невероятные вещи он открывал, тем бесстрастнее, суше становилась его речь.

Неожиданно он прервал себя на полуслове и, пытливо взглянув на Михаила, улыбнулся:

— Что это вы, коллега, смотрите на меня так?

— Тихон Григорьевич, — Михаил сглотнул набежавшую слюну. — Так... чего же мы сидим? Действовать надо...

— Погодите, погодите, Донцов, — совсем развеселился начальник секретного отдела. — Действовать, конечно, надо, но это вовсе не значит, что надо хватать наган и с криком «ура!» бежать кого-то ловить. Действовать надо спокойно, осмотрительно и осторожно. Это главное и непременное условие вашей работы — запомните раз и навсегда. В таком духе мы и действуем.

— Да ведь и они действуют. — Стоял на своем Михаил.

— Ну, хорошо, — сказал Холодков, — давайте просветимся и на сей счет. Времени у нас мало, но пока есть. Вы говорите: арестовать. Вот мы арестовали Красовского. Получилось это в общем-то бестолково, случайно. Правда, и выхода другого у нас не было. Но не раскройся он сам, много бы мы о нем узнали? Обыск на квартире ничего не дал. Никаких улик. Да вы сами в нем участвовали. Стало быть, мы не имели бы оснований обвинить этого человека в контрреволюционной деятельности. А коли так, нам пришлось бы его попросту отпустить. Да еще и принести извинения. Арестовать, Миша, не труд. Надо знать, кого арестовать и когда. Нам нужны в первую очередь главаря заговора. Большинство из них известно. Мы знаем их адреса. Но у нас нет стопроцентной уверенности, что немедленный их арест даст в руки следствия также и неопровержимые улики против них. Улики, которые исключили бы возможность запирательства. Главарей заговора надо взять с поличным, лучше всего — когда они соберутся вместе, чтобы уточнить и скоординировать свои действия, и пути к отступлению у них окажутся отрезанными. Полагаю, коллега, вопрос этот ясен.

Холодков закурил и, помолчав, продолжал:

— Есть еще одно очень важное обстоятельство. Примерно месяц тому назад в Баку из-за границы прибыл эмиссар генерала Кутепова. О нем мы, к сожалению, до сей поры ничего не знаем. Но он-то и является во всем заговоре главной фигурой. Арест его дал бы нам в руки большие политические козыри. Наше правительство получило бы возможность разоблачить перед рабочим классом некоторых зарубежных стран авантюристические планы тамошней буржуазии.

Холодков устало прикрыл глаза, легонько надавил пальцами на глазные яблоки. Промигался с какой-то непривычно смущенной полуулыбкой, словно извиняясь за то, что не вовремя дала о себе знать застарелая усталость.

— Надеюсь, Миша, вы поняли, — продолжал Холодков, — какую огромную работу пришлось проделать Азчека для того, чтобы узнать об эсеровско-белогвардейском заговоре, установить главарей, многие явки — словом, быть в курсе надвигающихся событий. Вот вы бросили упрек: чего же мы сидим? Верно, мы с вами сейчас сидим и мирно беседуем, но в это самое время в десятках пунктов города десятки наших товарищей ведут наблюдение, выявляют новые факты — словом, спокойно, разумно и хитро сплетают невидимую сеть. В нее-то и попадутся враги.