Страница 5 из 12
В этот момент по неприятелю ударили русские батареи. Зелёная полоса леса скрылась за клубами дыма и пыли...
Вот и австрийские окопы.... А где же враги? Никого не было. Австрийцы, оставив свои позиции, спешно отступили.
На ночлег устроились в какой-то деревне. Офицерам эскадрона Барбовича досталась бедная халупа. На земляной пол кинули свежего душистого сена и все, не раздеваясь, упали на него. Головинский был уверен, что мгновенно заснёт... Но события прошедшего дня настолько "взвинтили" его, что сон не шёл... Да ещё и свет яркой луны из окна светил ему прямо в лицо.
Владимир встал и вышел во двор. Здесь вповалку на сене лежали гусары. Могучий храп стоял вокруг. И вдруг Головинский услышал голоса.
- А наш-то, корнет, оказался храбрым офицером. Я его, как в первый раз увидел, подумал, что хана нам пришла. Мальчишка, лет шашнадцать, командовать нами будет. А он оказался не просто "ваше благородие", а настоящим героем! - повествовал чей-то хриплый голос.
- Точно, Николай, я тоже так подумал. Но когда увидел, как он перед окопами в полный рост стал, да китель свой от пыли отряхнул. Спокойно так, как на параде. Так я понял, что это не вьюнец, а офицер!
- Ладно, Трофим, давай спать.
- Это мои... Обо мне говорят. - Понял Владимир.
Он сел на ступеньки халупы и провалился в глубокий сон.
- Ту-ту-ту-ту-у-у! - резкий звук кавалерийской трубы казалось раздался почти над ухом.
- "Сбор" играют. - Понял Головинский и проснулся.
Было темно. Владимир посмотрел на свои карманные часы. Половина третьего.
- Что случилось?
- Выступаем! Срочно выступаем! Седлать лошадей! - доносились приказы Барбовича.
На Головинского навалилась усталость. Глаза закрывались. Его "Камчатка" постоянно натыкалась на "Алмаза" поручика Гурского.
- Так и из седла выпасть немудрено! Вот позору будет! Не приведи, Господи! - перекрестился Владимир.
Светало... Полк по-прежнему шёл на рысях.
- Строиться в резервную колонну по переднему уступу. Перестроение делать бесшумно! - передали приказ командира полка.
Все эскадроны немедленно перестроились и прекратили движение.
Головинский вынул карту двухвёрстку:
- Ага, сейчас мы находимся совсем рядом с Львовско-Перемышленским шоссе.
- Господа офицеры, спешиться! Все за мной! - послышался голос Барбовича.
- Смотрите туда! - командир второго эскадрона махнул рукой вперёд и прильнул к своему биноклю.
- Ух ты! - вырвалось одновременно у Васецкого и Головинского. Отсюда, с песчаного бугра, было видно, как по Львовско- Перемышленскому шоссе медленно двигался австрийский обоз.
Он растянулся на много вёрст. Тысячи телег, фургонов, патронных двуколок, полевых кухонь, походных госпиталей медленно двигались на запад.
Обоз охраняло небольшое количество пехоты. Отсюда, с бугра, не было видно ни кавалерийских разъездов, ни дозоров неприятеля.
- Ох хороша добыча! Ох хороша! - свистнул от восторга ротмистр Барбович.
Поступил приказ командира Десятой кавалерийской дивизии генерал-лейтенанта Келлера: от
каждого полка выделить по два эскадрона в распоряжение полковника Чеславского.
От Десятого гусарского Ингерманландского полка были выделены первый и второй эскадроны.
- Рысью движемся вдоль опушки леса параллельно шоссе. Мы должны как можно быстрее настичь голову обоза. - Поставил задачу полковник Чеславский.
Отряд "захвата" рысью шёл вдоль шоссе. Неприятель не обращал на них никакого внимания, принимая за своих австрийских кавалеристов.
Жара... Пыль... Жажда... Лошади тяжело дышали. Уже была видно село Радым и мост через реку Сан.
- Прекрасно! Сейчас не только обоз захватим, но и стратегическую переправу! - обрадовался Барбович.
- Бу-ум-ум! Бум-ум-ум! Бу-ум-ум! - поднимая тучи пыли, на шоссе взорвались артиллерийские снаряды.
- Эх, не вовремя! - с досадой вздохнул Барбович.
В обозе началась паника. Передние повозки рванули назад, сминая всех следующих за ними. Средняя часть колонны бросилась в придорожные канавы. Ржание лошадей, крики людей, одиночные выстрелы, скрежет ломающихся повозок...
- Построение фронта налево! Рассыпаться! Шашки вон! Пики в руку! В атаку! - раздался приказ Чеславского.
Головинский галопом мчался к шоссе во главе своего взвода. Только сейчас австрийцы поняли, что параллельно им долгое время двигалась русская кавалерия. Роты обозного охранения бросились в придорожные канавы и открыли беспорядочную стрельбу.
Взвод Головинского первым выскочил на шоссе. На крышах санитарных фургонов уже сидели люди и размахивали белыми простынями. Сёстры милосердия, подобрав полы своих длинных юбок, бежали к водосточным трубам, проходящим под шоссе, и прятались там.
Через полчаса паника спала. Обозная охрана сдалась в плен. Уже никто никуда не бежал. Только слышались отдельные людские крики и ржание лошадей.
- Корнет, - обратился к Головинскому, оказавшийся рядом полковник Чеславский, - вы владеете немецким языком?
- Так точно, господин полковник!
- Тогда ступайте и уговорите австрийских сестёр милосердия выйти из этих дурацких труб! - приказал ему Чеславский и добавил в сердцах, - они наверное думают, что мы начнём их сразу же насиловать! Вбили им в головы, что русские - это варвары и монстры!
- Сударыни, прошу вас выйти из этой каменной норы! Прошу! Пожалуйста! - начал кричать Владимир в тёмный зёв большого кирпичного водосточного тоннеля.
В ответ раздался громкий женский плач.
- Сударыни, я, корнет Головинский, даю вам слово русского офицера, что никто вам не причинит никакого вреда! - продолжал уговаривать женщин Владимир.
- Вы правда офицер? Какого полка? - послышался голос из темноты тоннеля.
- Десятого гусарского Ингерманландского полка.
В ответ была тишина.
- Что же делать? Что же делать? Как мне их уговорить? - раздражаясь, принялся думать Владимир.
Из водосточной трубы, сильно согнувшись вышла женщина в одежде сестры милосердия. Она распрямилась и внимательно начала смотреть на Головинского. На вид ей было лет тридцать.
Владимир вытянулся и отдал ей честь, а про себя похвалил: смелая старушка!
Медсестра осмотрелась вокруг и закричала:
- Девушки, выходите! Здесь и правда офицер! Один! Молоденький и очень хорошенький!
Головинский почувствовал, как краснеет его лицо.
Через несколько минут возле Владимира стояли восемнадцать сестёр милосердия разных возрастов. У них были испуганные лица. Многие плакали.