Кто сказал: Война?

Стало так противно, что едва не стошнило. Руки задрожали, кровь ударила в голову. Нарайн и сам не понял, как удар, рожденный в средоточии силы, точно как учили, развернул тело, плечо, упругим броском распрямил руку… и плотно собранные пальцы впечатались в ненавистную улыбку.

Почти.

В последний миг Гайяри все-таки отвернул голову, и кулак Нарайна соскользнул в сторону, оставляя клочки кожи на зубах.

И оба тут же услышали:

— Хватит! Разошлись, живо!

Плешивый Эрб навис над ними ликом карающего бога. Под его взглядом Нарайн поспешно поднялся и, отступив в сторону, оглянулся: ведь и правда, только что были заняты своими делами, а теперь — вытаращились все, как один… Вот же праздник зубоскалов.

— Что за балаган?

Нарайн хотел ответить, но не мог сообразить, как оправдаться: злость и стыд путали мысли. Не признаваться же вслух, что его разыграли, как малого ребенка, и нарочно выставили на посмешище.

Гайяри все еще сидел на полу и с видом чистейшей невинности вытирал кровь с разбитой губы. На ноге сквозь повязку тоже проступили алые пятна. Но на вопрос он отозвался сразу:

— Не нравлюсь я славному Орсу, наставник, вот он и дерется.

Ученики заржали, как кони, даже Эрб усмехнулся. Нашли себе развлечение, нечего сказать… теперь семинария дня три этим случаем забавляться будет.

— Обжиматься — в сад под розочки, а морды бить — на рынок. Может, там нищебродов развлечете! — он все еще орал, делал вид, что ярится, но и в голосе, и на лице злорадства было больше, чем возмущения. — А сейчас — по углам, оба. И чтобы я от вас даже шороха не слышал.

Когда семинарский колокол отбил окончание занятий и ученики, похватав накидки, заторопились вон из зала, Нарайн нарочно копался дольше всех: тщательно зашнуровывал сапоги, застегивал плащ, расправлял складки — не хотелось уходить в толпе сокурсников и снова выслушивать историю о том, кто кому не нравится. Но, выйдя на площадь, он снова увидел Гайяри. Тот стоял у ближайшего к семинарии малого фонтана, мочил под струей руку и прикладывал к лицу. Губа его уже начала вспухать кровоподтеком. Нарайн насторожился: чего он тут торчит? Еще не все сказал? Или на самом деле хотел уменьшить отек и боль холодом? В любом случае сбегать от него теперь было бы глупо. И стыдно.

Тем более стыдно, что, если разобраться, досталось-то не Нарайну — с виду Нарайн победил.

Сбитые костяшки сразу засвербели. Он сжал и разжал кулак, потер ссадину левой ладонью. Ведь и правда, врезал со всей дури — зачем? Лежачего бить бесчестно, а Гайи лежал, как побежденный, и сопротивляться даже не пробовал. Подумаешь, посмеялся — велика невидаль! Он надо всем смеется. И, может быть, не притворяется даже, просто натура такая. А того бергота на арене приказал убить избранник. И, кто знает, захотел бы славнейший Лен крови, если бы не стычка с его, Нарайна, отцом?..

А Гайи — не мог же он так нагло нарушить правила и пощадить? Или мог?

Да какая разница?! Сегодня-то правила нарушил Нарайн.

Нарайн подошел ближе и остановился.

— Похоже, распухнет знатно…

Гайи оглянулся, осторожно сплюнул кровь и ответил, стараясь шевелить одной стороной губ:

— Не страшно, хуже бывало.

К другой, отечной стороне он приложил влажные пальцы. Нарайн снова глянул на свою разбитую руку: да… не сравнить.

— Я не хотел тебя бить. Не так сильно, — и замялся. Зачем ударил, он даже себе объяснить не мог. — Так вышло.

— Брось. Сказал же: не страшно. Сам нарывался — сам получил, — сейчас он говорил как с другом, без тени насмешки или какого-то скрытого смысла. Так разговаривать Нарайну нравилось. — А как ты тогда упал? Мягко, будто летел, а не падал.

Нарайн усмехнулся, тоже беззлобно, по-приятельски:

— Механика. Естественные науки тоже кое-чего стоят.

— Механика, значит? Запомню.

А когда они вместе как добрые знакомые, перебрасываясь замечаниями о сокурсниках и наставниках, направились к конюшням, стычка в гимнастическом зале вообще начала представляться не иначе как большой удачей. Если они с Гайяри подружатся, Салема будет счастлива. Ради ее счастья, ради мира в их будущей семье можно было потерпеть и позорный поединок, и насмешки.

С уздечкой и седлом Гайяри тоже справился быстрее, но уже верхом остановился и вместо прощания сказал:

— А ты ничего, славный Орс, не такой остолоп, как я думал. Даже и поговорить с тобой, оказывается, приятно.

— Ты тоже не такой спесивый прохвост, каким кажешься, — не остался в долгу Нарайн.

— Не спеши с выводами, славный, — Гайяри криво улыбнулся распухшими губами, но тут же согнал улыбку и продолжил уже серьезно: — А про женитьбу вашу дурацкую я не шутил. Откажись.

Что, опять? Нарайн от досады даже подпругу затягивать бросил. Только вот над ответом раздумывать не пришлось:

— Нет, и не мечтай — этого не будет.

Вот и кончилась дружба, не начавшись. Не стоило верить в искренность Гайяри Вейза, ох не стоило. Этот красавчик всегда играет и сам, наверное, забыл, есть ли в мире что настоящее.

— Не навсегда. Скажи ей, что надо подождать года два, — он глянул так, словно на базаре к товару приценивался, — ладно, год. Сейчас не время.

— Это еще почему? Потому что «я ребенок»? Или потому, что наши славнейшие договориться не могут?

— Потому что будет война.

Надо же! Вот и Вейзы о войне заговорили. Неужели поверили наконец? Впрочем, никакая война ничего не значила для них с Салемой. Она его любит — это главное. А война… что ж, будет — значит, переживут. Вместе.